Джампер. История Гриффина

Я поднял брови, и она добавила с нервным смешком:

– Пожалуйста.

– Хорошо, к вашим услугам, мадемуазель. – Я сел обратно и снова взял в руки альбом. – Так нормально?

– Повернись чуть-чуть налево, вот так. Ты закончил рисовать? Можешь продолжить, если хочешь, но я тебя пишу так, словно ты смотришь вверх на шпиль церкви, с альбомом на, коленях, ладно?

– Мне только осталось наверх глянуть, и я закончу Я мог бы поработать над рисунком еще, но тени исчезали по мере того, как солнце поднималось выше а искусство – это еще и умение вовремя уходить.

Я был не очень доволен собой. Рисовал около двух часов и хотя, казалось, замечал всех, кто проходил мимо, мое внимание было рассеяно. А если бы подошел Кемп?

Однако это был не он. Я отпил холодного латте и вернулся в исходную позицию.

– Ты так и не сказал, где ты нашел здесь «Старбакс», – сказала она. – Я думала, их нет во Франции.

Я знал, что в Лондоне они открылись год или два назад, ко насчет Франции не был уверен.

– Не знаю, этот кофе я купил в Сан-Диего. – Я было повернулся посмотреть, как она отреагирует на мои слова, но она меня остановила.

– Сиди спокойно, я работаю над твоими ушами. Ты из Штатов? А судя по произношению, ты – британец. Довольно длинный путь ты проделал, чтобы привезти сюда бумажный стаканчик. Зачем тебе это?

– Мои родители поселились тут неподалеку, – ответил я на первый вопрос.

В этот момент я решил приобрести походную кружку, чтобы избежать такой проблемы в дальнейшем.

– У тебя весьма характерные уши, – произнесла она.

Я покраснел.

– Они торчат, как ручки у сахарницы. – Девочка рассмеялась. – Это так… мило!

– Ха-ха. Очень смешно.

– По тебе и не скажешь. Ну все, я закончила. Покажу тебе, если ты мне покажешь свой…

Я снова поднял брови, и настал ее черед краснеть.

– …рисунок!

Мы уселись на скамейку. Первое впечатление от размеров ее пальто подтвердилось – оно доходило ей до самых ботинок, а рукава были закатаны, чтобы кисть руки не исчезала, – пальто мужское, широченное.

Я протянул ей свой альбом, открытый на утренней работе. Она выглядела удивленной, потом пихнула мне свой. Видимо, именно это она имела в виду, говоря «покажу», а не «передам».

Она работала угольными карандашами, поправляя рисунок ластиком, на толстой бумаге. Получалось более импрессионистично, это был даже не просто набросок, она всего несколькими штрихами передала то, как торчали мои волосы на затылке и как завернулся подол плаща, прижатый к спинке скамейки. Красиво возвышался шпиль и стены монастырского дворика; пропорции были правильные, а тени и утренний свет на шпиле получились действительно хорошо. Глядя на мой рисунок, она спросила:

– Сколько дней ты над этим работал?

– Все сегодняшнее утро. – Я посмотрел на нее. Мой рисунок больше походил на набросок, вышел более детальным, более фотографическим, но в нем не хватало души. – Я был здесь на рассвете.

Она показала на ступенчатые арки нижней башни и зубчатую стену, где черепица крыши граничила с камнем.

– Качество как у иллюстрации. Я не удивилась бы, найди я этот рисунок в архитектурном журнале или «Нью-Йоркере».

Мои уши – те две большие ручки от сахарницы – запылали.

– Да, но рисунок занял у меня два с половиной часа.

– На такие работы у некоторых уходят целые дни. Как тебя зовут? Хотелось бы иметь возможность похвастать однажды, что я с тобой знакома.

– Ах, ну да! Гриффин. Так меня зовут.

– Гриффин? – Она протянула руку, ладонью вверх, словно выманивая дикого зверя из пещеры.

– Гриффин О'Коннер. – Вот черт, проболтался. Ну ладно, вряд ли она сразу побежит выяснять про меня в Интерпол, не так ли?

Она вытянула руку еще дальше, и взяла мою.

– Оччприятна-а! ЭВЭ Кельсон, от Элейн Вера Кельсон, но если хочешь, чтобы я отзывалась, называй меня Эвэ, ладно? – Она крепко пожала мою руку, а потом бросила ее. – И где ты остановился? Мы – в «Оберж Сен-Пьер».

Она не вернула мне альбом и теперь держала его в вытянутой руке, сравнивая рисунок с настоящим шпилем.

– Я жил у кузена своего друга в Понторсоне, но сегодня уезжаю.

Все правда. Но ложь, если вдуматься.

– О, в самом деле? Я тоже. Мы были в Париже, потом пять дней в Лондоне. А ты?

– Я вернусь домой. Кстати, кто это «мы»? – Она посмотрела на меня непонимающе, и я продолжил: – Кто такие «мы», которые живут в «Оберж Сен-Пьер»?

– А, ну, Французский клуб. Центральная трентонская гимназия, Нью-Джерси. Восемь девочек, два мальчика, учитель и четыре сопровождающих родителя.

– Ага, понятно. И они знают, где ты?

Она искоса взглянула на меня.

– А что? Собрался меня похитить?

Я склонил голову набок, словно обдумывая услышанное, а потом с сожалением покачал ею.

– Мне надо собираться днем, да потом еще всякие дела в половине третьего. Не успею тебя никуда впихнуть между этими делами. Но всегда можно выпить кофе. Если, конечно, твои сопровождающие не будут возражать.

– Ну да, они знают, где я, – у монастыря, рисую. В одиннадцать я должна встретиться с ними для проверки. – Она посмотрела на часы. – Еще два часа. Если я не потеряюсь. – Она решительно встала. – Итак, кофе. Я знаю, где подают кофе со сливками и круассаны. Случайно выяснила, так что можем прогуляться, а то я уже засиделась!

Она в последний раз взглянула на мой рисунок, и мы вновь обменялись альбомами.

Эвэ ненавидела Нью-Джерси, ей пришлось переехать туда из северной части Нью-Йорка прошлым летом. Ее отец – инженер-химик, мать преподавала искусство в средней школе, такие профессии всегда ненадежны, так как финансирование искусствоведов урезается в первую очередь. Старший брат Эвэ, Патрик, учился на первом курсе Принстона, а еще у нее была собака неопределенной породы по кличке Козявка. Она хотела пойти учиться в художественную школу в Нью-Йорке, когда закончит гимназию, через два года. Нынешний бойфренд упрашивал ее не соглашаться на эту поездку просто потому, что хотел пойти с ней на вечеринку, а поскольку она все-таки уехала, они расстались.

– Хотя, если честно, он уже был на пути к статусу «экс» задолго до поездки. Например, он называл мои рисунки «комиксами» и еще хотел, чтобы я нарисовала его голым.

Все это я узнал за десять минут, еще до того, как мы приступили к нашему кофе. За кофе ей удалось вытянуть из меня, что я путешествую один, а мои родители умерли.

– Ой! – Ее рот открылся и закрылся, словно она пыталась и не смогла найти подходящие слова.

Я поднял руку.

– Ужасно по ним тоскую. Прошло шесть – ой, даже семь лет. Если не возражаешь, оставим эту тему. Лучше расскажи, что ты повидала в Париже. А еще лучше, – я постучал пальцем по ее альбому, – покажи.

Это сработало. Поскольку мой альбом был тем же самым, что я брал с собой в Париж, мы могли даже сравнить наши рисунки.

Я тронул изображение Сены, бегущей под Пон-Нёф, и сказал:

– Мне очень нравится, как ты передала реку вот здесь, возле Иль-де-ля-Сите. Она как живая – а моя больше напоминает асфальт.

– И как часто ты пишешь воду?

– Не очень, получается асфальт, как видишь.

– Практикуйся. Вот и вся хитрость. Пусть десять следующих эскизов будут изображать воду. Готова по спорить, ты наконец поймешь, в чем фишка. На мизинчик!

– На мизинчик? Это что такое?

– Мы должны пожать друг другу мизинцы, чтобы закрепить сделку.

– Какую еще сделку? А ты что готова сделать? Со своей стороны?

Она удивленно посмотрела на меня.

– О, да! Думаю, это честно. Но это ведь я говорю тебе, что делать, так что свое условие ты выдвигаешь сам.

Я немного подумал.

– Хорошо. Я сделаю десять рисунков воды, а ты позволишь мне нарисовать тебя в Лондоне. В воскресенье.

– Ты будешь в Лондоне?

– Могу попробовать.

– А как ты собрался меня рисовать? – спросила она, нахмурившись, и я понял, что она вспомнила своего бывшего парня.

– Полностью одетой, на людях, но придется пожертвовать пальто. Где-нибудь в парке, допустим.