Страница 16 из 51
Одним прохладным днем он спал, свернувшись в своей постели, а Круглолицый где-то в другом месте что-то делал с гобоем. Я сидела на краю кровати и наблюдала, как Джеймс спит. Его сон, как и все остальные его дела, выглядел напряженным, как будто он соревновался и ни на секунду не мог ослабить оборону. Он подтянул исписанные руки к лицу, чуть ли не в узел сплетя запястья странным, красивым жестом. Косточки на кистях побелели от напряжения.
Я подвинулась чуть ближе и, не касаясь, провела рукой над его кожей, которая в ответ на мое присутствие моментально пошла мурашками. Я невольно улыбнулась.
Джеймс вздрогнул, но не проснулся. Он летал во сне. Вроде бы люди, которые летают во сне, — самовлюбленные маленькие засранцы. Где-то я это читала.
Ну что ж. Я могу навеять ему незабываемый сон. Я переместилась на другую сторону кровати, балансируя на грани видимости, чтобы не разбудить его, и всмотрелась в нахмуренное лицо. Я бы с удовольствием навеяла ему видение о том, как он случайно лажает перед целой кучей народа, или что-нибудь такое же унизительное, но все дело в том, что я так не умею. Лучше всего мне удаются сны мучительно прекрасные, такие, после которых люди просыпаются и чувствуют себя обездоленными. Я на собственном опыте убедилась, что с этим нельзя слишком усердствовать: один из первых моих учеников покончил с собой после такого сна. Честно. Некоторые совершенно не умеют страдать.
Я осторожно провела руками по волосам Джеймса. Он снова задрожал — то ли от холода, то ли от предчувствуя того, что я собиралась сделать. Я вошла в его сон, приняв свой обычный отвратительно-шикарный вид.
Он дернулся и жалобно спросил:
— Ди?
Я скоро ее возненавижу.
Я резко воплотилась — даже голова заболела — и стукнула его по голове:
— Проснись, червяк.
Джеймс содрогнулся и, не открывая глаз, сказал:
— Нуала.
Я смотрела на него.
— Еще я известна тем, что я — единственная женщина, которая когда-либо окажется в твоей постели, неудачник.
Он со шлепком закрыл лицо руками:
— Боже милосердный, голова просто раскалывается… Убей меня, злобное создание, и избавь меня от моей доброты.
Я пережала ему горло пальцем, чуть-чуть, чтобы он не мог сглотнуть без моего позволения:
— Не искушай меня.
Джеймс откатился из-под моего пальца и уткнулся лицом в бело-синюю клетчатую подушку. Его голос звучал приглушенно:
— Нуала, ты такая обаятельная. Сколько лет ты уже освещаешь нашу грешную землю ярким светом своей выдающейся личности?
Я заметила, как он мысленно перебирает варианты: сто, двести, тысяча лет. Он думал, что я такая же, как остальные.
— Шестнадцать, — отрезала я. — Ты что, не знаешь, что неприлично задавать такие вопросы?
Джеймс повернулся ко мне, и я увидела, что он хмурится.
— Я часто веду себя неприлично. Шестнадцать — по-моему, совсем недолго. Ты же имеешь в виду годы, а не столетия?
Отвечать было не обязательно, но я не стала упираться:
— Не столетия.
Джеймс потерся лицом о подушку, как будто мог таким образом стереть остатки сна, затем посмотрел на меня, вопросительно подняв бровь. Не отводя глаз и не меняя выражения лица, он проговорил:
— Наверное, феи… как бы это сказать… развиваются намного быстрее людей.
Я соскользнула с кровати и присела на корточки рядом с ним, чтобы наши глаза были вровень:
— Хочешь услышать на ночь милую сказку, человек?
— Бесплатно?
Я зашипела сквозь стиснутые зубы.
Он повел плечами и махнул рукой, чтобы обозначить, что ему все равно, как я реагирую.
— Давным-давно, тринадцать лет назад, в штате Вирджиния объявилась фея. Уже полностью развитая и в сознании, но с совершенно пустой башкой. Она абсолютно ничего не помнила о том, как туда попала, кроме того, что это было как-то связано с огнем. Жила себе, встретила других фей и быстренько сообразила, что она, как и остальные феи, практически бессмертна. Вот только в отличие от прочих, каждые шестнадцать лет на Хеллоуин она сгорает дотла, а потом совершенно волшебным образом восстает из пепла как новенькая, но без памяти, и точно так же проводит следующие шестнадцать лет, и следующие, и следующие. Вот и сказочке конец.
Я отвернулась. Зачем я все это рассказала?
Джеймс помолчал, а потом произнес:
— Ты сказала «феи».
Вот уж чего не ждала…
— И что?
— А я думал, что Они — вы — терпеть не можете, когда вас так называют. — Джеймс сел на кровати. — Я думал, о вас нужно говорить, пользуясь всяческими замечательными эвфемизмами. Ну там, «добрый народ» или «Тот-Кого-Нельзя-Называть». Черт, запутался в фольклоре.
Я вскочила и заметалась по комнате в поисках чего-нибудь тяжелого или острого.
— Ну я все-таки не одна из Них, правда? Ладно, плевать. Не знаю, зачем я тебе рассказала. Такие эгоисты обращают внимание лишь на свою драгоценную персону.
— Нуала. — Джеймс не повышал голос, но напряжение так возросло, что его слова казались криком. — Давай теперь я расскажу тебе милую сказку. Чуть больше месяца назад я вышел из больницы. Я провел там все лето, пока мне собирали по кусочкам голову и зашивали легкие.
Я перевела глаза на свежий, почти не прикрытый короткими волосами шрам у него над ухом и вспомнила о бессмысленном шраме у меня на тазовой косточке. Для Джеймса в нем был смысл.
— Они разбили мою машину, мою потрясающую машину, которую я всю свою сознательную жизнь доводил до совершенства. Они сломали жизнь моей подруге, почти убили меня, а все, что нам осталось, — это шрамы и ты возле моей кровати.
Он поднялся, посмотрел мне в глаза и скрестил руки на груди. Он выглядел таким печально-смелым. Внутри него так ярко сияли золотые искры, что я чуть не зашаталась от голода.
— Так скажи мне, Нуала, с какой радости я сейчас должен думать о ком-то, кроме своей драгоценной персоны?
Мне нечего было ответить.
Он развернулся и схватил с кровати коричневый свитер с капюшоном.
Я выпалила:
— С такой, что я Их вижу, а ты — нет.
Джеймс замер. Он не дернулся, не отреагировал — просто замер. Надолго. Когда он наконец обернулся, натягивая свитер, он уже справился с собой.
— Еще один твой бесценный дар. Я на вас на всю жизнь насмотрелся. Не обижайся, тут ничего личного.
Я ухмыльнулась:
— А мне кажется, что не насмотрелся. Куда бежишь?
Джеймс с несчастным видом натягивал кроссовки. Мы оба знали, что он бежит навстречу королю терновника.
— Ну чего ты хочешь? — Джеймс протиснулся мимо меня, как будто я — пустое место. Просто очередная знакомая. Ему плевать на знакомых, на всех, кроме этой дуры Дейдре, которой, в свою очередь, плевать на него. — Я никогда не соглашусь.
Он вышел и аккуратно прикрыл за собой дверь. На его месте я бы хлопнула ей изо всех сил. Да я и на своем месте хотела ей хлопнуть. Несколько долгих минут я стояла в его комнате, воображая, как Джеймс, следуя своему еженощному маршруту, выбирается через окно на первом этаже, чтобы не идти мимо комнаты Салливана.
Я могу сдаться. Могу найти какого-нибудь другого парня, сияющего золотым обещанием, и забрать жизнь у него, но что толку? У меня все равно времени только до Хеллоуина. Я не умру, даже если никого не найду. Мне совершенно нечего терять. Мне нужен Джеймс.
Я вихрем вылетела из окна в темное ночное небо, проплыла на абстрактных человеческих мыслях и нашла Джеймса: маленький теплый огонек, притаившийся в высокой золотистой траве холма. Он наверняка почувствовал, что я приземлилась рядом, но ничего не сказал, когда я медленно проявилась, ощущая кожей холодный вечерний воздух.
Я сердито выдрала пучок травы и начала разрывать каждую травинку на маленькие кусочки. Когда-то я видела, как фея разорвала на куски человека. Он осушил болото за домом и случайно убил фей, которые жили в воде. Фея колодца затащила бедолагу на старое болото и разорвала на части. Я спросила за что, ведь он и не подозревал, что в болотах живут феи. Косматое создание с жабрами прошипело в ответ: «Незнание не оправдывает преступление». Именно тогда я поняла, что я отличаюсь от остальных.