Страница 88 из 104
Лонсдейла арестовали 7 января 1961 года прямо на улице — в лондонском парке недалеко от станции метро «Ватерлоо» во время конспиративной встречи с Хаутэном и Джи, когда те передавали ему очередную партию копий секретных документов. В тот же день арестовали на квартире и Крогеров. Во время обыска в тайнике под полом у них были найдены радиопередатчик, шифрблокноты, аппаратура для изготовления микроточек. Радиопередатчик нашли и на квартире Лонсдейла. Но английская контрразведка не смогла выйти на других агентов, работавших в резидентуре Лонсдейла.
— Но по английской версии контрразведка вышла именно на Лонсдейла.
—Любая спецслужба всячески скрывает конкретные способы выхода на того или иного фигуранта по шпионским делам, конкретные приемы и способы его изучения. Англичане — не исключение. С точки зрения объективного анализа всей ситуации мы можем предположить, что они засекли работу неизвестного передатчика и даже какое-то время контролировали его. В этом смысле английские спецслужбы всегда отличались основательностью и глубиной изучения подозреваемых в шпионаже лиц. Но вряд ли они могли расшифровывать радиограммы советских разведчиков —используемый шифр был очень надежный и стойкий. Ведь даже во время суда англичане не смогли идентифицировать личность Конона Молодого. В Великобритании судили советского шпиона, подданного Ее Величества, русского по национальности с канадской фамилией Лонсдейл. Чувствуете несуразность сложившейся ситуации?
— Когда состоялся суд и какие сроки дали обвиняемым?
— Судебный процесс, известный как «Королева Великобритании против Гордона Лонсдейла», начался в Лондоне 13 марта 1961 года и длился десять дней. Но этому предшествовала напряженная двухмесячная работа английской юстиции и спецслужб по выяснению всех обстоятельств секретной деятельности Лонсдейла и его резидентуры. Определенные сведения удалось получить от Хаутэна и Джи. В основном это были материалы о вербовке и работе на советскую разведку в Польше, информация о способах связи с резидентом и тех документах, которые агенты ему передавали в процессе портлендского периода сотрудничества. И здесь изумлению адмиралов Королевского военно-морского флота не было предела. Оказалось, что советская разведка знала об английском флоте если не все, то почти все.
В ходе допросов самого Лонсдейла и Крогеров никакой дополнительной информации представителям английской Фемиды и спецслужб получить практически не удалось. Следователи не смогли установить даже личности подсудимых. Это было отмечено и во время судебных слушаний, которые освещали около двух сотен журналистов. В этом смысле о многом свидетельствует фраза суперинтенданта Смита, который официально заявил: «Нам не удалось установить его (Лонсдейла. — Авт.) подлинную личность. Но, по-моему, он русский... Кадровый советский разведчик...» Пресса тут же отреагировала на эту несуразность. В одной из газет была помещена фотография Лонсдейла и набранная крупным шрифтом подпись: «Но кто же он?»
В списке подсудимых Лонсдейл значился третьим. Но именно с него началось объявление судебного приговора, который огласил верховный судья лорд Паркер. Гордон Лонсдейл получил 25 лет тюремного заключения, супруги Крогер — по 20, Хаутэн и Джи — по 15 лет тюрьмы.
После того как Конон Молодый оказался в лондонской тюрьме, советская разведка, опасаясь, что он выдаст адреса, пароли и явки своей агентуры или, что еще хуже, станет работать на англичан, подкупила одного из смотрителей тюрьмы и через него подсунула осужденному отравленный завтрак. Лишь отсутствие в тот день аппетита спасло разведчика от верной смерти.
— Это не легенда, а полный бред, — возмутился мой собеседник, генерал Службы внешней разведки Василий Алексеевич Дождалёв. — Если спецслужбы и заставляют арестованного выдать какие-то сведения, то делают это еще в процессе предварительного расследования, чтобы использовать полученные материалы в оперативных целях в борьбе с противником, либо в ходе судебных слушаний для демонстрации его вины и в качестве отягчающих обстоятельств, а также для пропагандистской шумихи. Именно так и поступили англичане в отношении Гарри Хаутэна и Этель Джи, добившись от них полного признания.
Предлагали англичане сотрудничество и Лонсдейлу, но он категорически отказался и никого не выдал. Более того, выгораживая свои связи, он всю вину взял на себя, заявив в суде, что и супругов Крогер, и Хаутэна с его подругой использовал «втемную», то есть без их ведома и согласия. Лично ему принадлежала и вся шпионская аппаратура, найденная в процессе обысков в его доме и на квартире супругов Крогер.
Что же касается будущего нашего разведчика, то на всех уровнях— и оперативном, и политическом, мы всё делали для того, чтобы спасти Конона Молодого и сотрудников его резидентуры. Зимой 1963 года нам даже удалось получить от Лонсдейла записку, адресованную жене и детям, которую мы передали по назначению — Галине Петровне Пешиковой. Об аресте мужа в Англии и осуждении его на четверть века мы сами сообщили ей через несколько месяцев после того злополучного январского дня 1961 года. Для нас это был трудный разговор, для нее — еще более тяжелое испытание, которое она вынесла с достоинством и честью. Конечно, были слезы, срывы, депрессия... Но нужно было жить, воспитывать детей и ждать, ждать, ждать... Ведь тогда никто не знал, сколько лет может продлиться это ожидание и что может случиться с советским разведчиком в английской тюрьме.
Ну а каково было Конону Трофимовичу в тюрьме, спросите у Джорджа Блейка.
— Георгий Иванович (так теперь на русский манер друзья и коллеги зовут Блейка. — Авт.), судьба свела вас с Лонсдейлом не в самом приятном месте — в тюрьме Ее Величества. Когда и как состоялось ваше знакомство?
—Гордон Лонсдейл оказался в заключении на три месяца раньше меня. О суде над ним писали все английские газеты. Мы, конечно, не были лично знакомы, и наша секретная деятельность никак не пересекалась, но я внимательно следил за процессом по газетно-журнальным публикациям и даже видел его портрет в мартовском номере «Дэйли Экспресс». Потом и я получил свои 42 года и оказался в той же самой тюрьме. Содержали нас в разных одиночных камерах, часто их меняли, чтобы мы не смогли установить постоянный контакт и сбежать. Но мы почти ежедневно встречались во время прогулок в тюремном дворе.
— Как это происходило?
— Английская контрразведка продолжала за нами наблюдение даже в тюрьме. Нас одели в серые робы с большими квадратами бурого цвета, нашитыми на спину и грудь. Все заключенные в тюремном дворе ходили по кругу, а мы, человек пять-шесть особо опасных арестантов, находились в центре. Вот здесь мы с ним и общались. Конечно, наше настроение в ту нору нельзя было назвать радостным. Ведь на несколько десятков лет наше будущее было ограничено тюремными стенами. Но мы старались подбадривать друг друга. Рассказывали русские и английские анекдоты (Гордон знал их огромное количество), обсуждали ход судебных слушаний, говорили о политике. А вот о нашей разведывательной деятельности не упоминали, поскольку прекрасно понимали, что рядом с нами могли находиться осведомители тюремного начальства. Однажды, летом 1961 года, Конон поразил меня тем, и это я запомнил на всю свою жизнь, что уверенно заявил, будто полувековой юбилей Великой Октябрьской социалистической революции мы будем вместе отмечать... на Красной площади в Москве. Представьте себе картину: два зэка, осуждённых за шпионаж и еще не отсидевших даже полгода из своих беспрецедентно долгих сроков, разгуливают по тюремному двору и совершенно серьезно обсуждают вопрос, чем они будут согреваться на русском морозе через пять лет во время ноябрьского военного парада и демонстрации трудящихся на Красной площади — русской водкой или шотландским виски!
— И что же было потом?
— Через три года его обменяли на англичанина Гревилла Винна, связника Пеньковского, арестованного советской контрразведкой. А еще через три года, в октябре 1966-го, я с помощью друзей бежал из тюрьмы и добрался до СССР. Это звучит как фантастика, но действительно через пять лет после того памятного разговора — 7 ноября 1967 года — мы вместе с Кононом стояли на гостевых трибунах Красной площади и смотрели военный парад и демонстрацию трудящихся в честь полувекового юбилея Октября. Это было незабываемое впечатление.