Семь лепестков

— Дайте мне гитару! — закричал он.

Из подъезда донеслись раздраженные голоса, но, когда разгневанные жильцы заглянули на черный ход, Андрей начал орать во всю мощь своей глотки «Электрического пса». На словах про похожий на плавки и пахнущий плесенью флаг негодующие лица исчезли. Альперович все равно не мог остановиться и пел дальше:

При этом он с осуждением посмотрел на Марину с Женей, хотя никто из них пока не давал друг другу никаких оценок.

Когда он кончил петь, раздался восторженный голос Лени:

— Андрюха, ты гений! Посмотрите только, что он мне подарил!

Онтипенко поднялся, держа в руках несколько машинописных листков. Поправляя на носу очки, он захлебываясь от восторга читал:

— О, тщета! О, эфемерность! О, самое бессильное и позорное время в жизни моего народа — время от рассвета до открытия магазинов! Сколько лишних седин оно вплело во всех нас, в бездомных и тоскующих шатенов. Иди, Веничка, иди.

И как раз на словах «Ангелы господни! Это вы опять?» внизу раздались шаги и громкий женский голос сказал:

— Как раз на третьем этаже, товарищ лейтенант, эта шпана и собралась. Такой день, а они буянят, песни поют, радуются!

— Полиса! — прошептал Крис, — скипаем, пипл.

С неожиданной ловкостью он освободился от женькиных объятий и протиснулся в разбитое окно парадного. Марина последовала за ним, а Женя замешкалась на минуту — и эта минута оказалась роковой: два милиционера и разгневанная представительница общественности уже поднимались на площадку.

— Пиздец, — тихо сказал Альперович.

Онтипенко сел на свой Самиздат, сняв очки и вертя их в руках. Женя судорожно представляла — в порядке возрастания ужаса — все возможные последствия этого дня рождения: бумага в комитет комсомола, исключение из института, скандал дома. В этот момент Белов нагнулся к ней, подмигнул и сказал:

— Самое время обрывать третий лепесток, да?

Как загипнотизированная, Женя забормотала про себя песенку вплоть до волшебных слов «лишь коснешься ты земли, быть по моему вели»:

— Вели, чтобы все обошлось, — прошептала она, и в этот момент Белов поднялся и направился к двум стражам социалистической законности.

— Здравия желаю, товарищ лейтенант, — гаркнул он, — сержант срочной службы Владимир Белов.

— Буяните здесь? — спросил несколько растерявшийся лейтенант.

— Никак нет, — рявкнул Белов, — поминаем Генерального Секретаря ЦК КПСС Председателя Верховного Совета СССР Леонида Ильича Брежнева.

— Поминают они, как же! — пробурчала женщина, — песни они горланят, вот что.

— Поем революционные песни, — сказал Белов, — про Ленина, про партию, про советскую родину. Леонид Ильич, — повернулся он к женщине, — правильно говорил на XXVI съезде нашей партии: «Песня, товарищи, надежный помощник и в радости, и в горе». Именно эти его слова нам хотелось бы вспомнить в этот траурный день, в день, когда весь народ объединяется в своем горе, несмотря на попытки наших врагов посеять раздор, внести разброд, — голос его звенел и взлетал до космических высот, — в наши ряды.

Сказав это, Белов со значением посмотрел на вызвавшую милицию гражданку.

— Черте что, — пробормотала она и заспешила вниз по лестнице.

— А стекло кто разбил? — спросил лейтенант.

— Тут волосатые какие-то приходили, — сказал Белов, — они и разбили. Полчаса уже как. Мы их прогнали, паскуд. Ты ж понимаешь, я со службы таких не терплю. Ты не волнуйся, командир. Если снова придут — мы с ними сами разберемся. И милиции не надо. Не посмотрю, что дембель — вломлю по-нашему, по-армейскому!

— Дембель, говоришь? — спросил второй мент.

— Ага, — ответил Белов, — две недели уже. — Он полез в нагрудный карман и достал сложенную вчетверо бумажку. — Вот копия приказа, смотри. Сам понимаешь, старых друзей встретил, как не выпить. Тем более что — день такой траурный.

И с этими словами Белов снова извлек из своего кармана бутылку — на этот раз уже полупустую — и протянул лейтенанту.

— Помянешь Генерального Секретаря, лейтенант?

— Да я на службе, — как-то нерешительно сказал тот.

— Возьми с собой, — сказал Белов, — как служба закончится — выпьешь, как все советские люди, за упокой души Леонида Ильича.

Когда шаги ментов стихли, Альперович шепотом сказал:

— Я всегда подозревал, что демократическое общество в России может быть построено только на взятках и кумовстве.

— Надо было еще водки взять, — сказал Белов, пряча в карман бумажку.

«Это же и есть третий лепесток», — вдруг пробило Женю. Она до сих пор не могла поверить, что все обошлось.

— А Брежнев в самом деле говорил… — начал Альперович.

— Понятия не имею, — сказал Володька, — Он что, проверять по книжке будет? — Он посмотрел на часы и добавил: — Поручик, похоже, так и не придет, так что пора уходить. Пойдем, Женька, я тебе одну вещь покажу, — и, взяв ее за руку, он повел Женю вверх по лестнице. Поднимаясь, она слышала, как Леня сказал Альперовичу:

— Ты представляешь, что бы было, если бы меня повязали с «Москвой-Петушками»?

Когда Женя встала, она неожиданно поняла, что изрядно пьяна. Голова кружилась, ноги подкашивались. Белову пришлось поддерживать ее, чтобы она не упала.

— Что ты мне покажешь? — спросила Женя, когда они поднялись на два лестничных пролета.

— Не знаю, — ответил Белов, — вот, скажем, окно.

Он легко поднял ее и посадил на широкий каменный подоконник, с которого открывался вид на питерского вида колодец.

— И что я буду здесь делать? — спросила Женя.

— А ты как думаешь? — сказал Белов, расстегивая пуговицу на ее блузке.

— Послушай, — прошептала Женя, — неужели ты хочешь делить меня с этим грязным подъездом?

— Ага, — ответил Белов и расстегнул еще одну пуговицу.

Она закрыла глаза и подставила губы для поцелуя.

Алена заплакала.

— Еще косячок? — заботливо спросил Горский.

— Это была моя идея, — сквозь слезы говорила девушка, — когда мы были в первом классе, я придумала это Семитронье… мы в него играли несколько лет… а потом я поняла, что у Милы это серьезно… что она уже не Мила, а Имельда — и я испугалась.

Антон погладил ее по плечу, но Алена раздраженно скинула его руку. Он чувствовал себя отвратительно: кто же мог знать, что его вопрос о королевстве, которое упомянул Шиповский, обернется неожиданной истерикой? Какой смысл разбираться во всем этом — Милу уже не вернуть, а лично ему было бы куда интересней узнать, что Горский думает про Женю, ее одноклассников и фальшивую марку кислоты.

Сегодня Алена пришла прямо с работы и была одета в униформу бизнес-вумен: строгие лодочки, светлые колготки, юбка чуть ниже колена, пиджак и светлая блузка. Теперь, когда ее косметика расплылась от слез, весь этот образ казался смазанным.

Раздался зуммер переговорного устройства, Горский, прокричав в микрофон «Олег, это ты?», открыл дверь. Антон поразился, какую бешеную деятельность развил Юлик за последние несколько часов.

Видимо, его трава не цепляет, — подумал он, — а если цепляет, то не так, как меня.

Трава в этот раз была сильная: Антон специально купил самые лучшие шишки, которые смог вызвонить: финансовая проблема в очередной раз чудесно разрешилась, когда выданные Владимиром деньги уже начали кончаться. Два дня назад вдруг снова позвонила Лера, которой Поручик все-таки выдал денег на квартиру. При этом он сознался, что в какой-то момент думал о том, что Лерка дала Жене марку, но теперь, когда все заговорили об убийстве, он понял, что она ни при чем. Лера, считавшая, что слова Антона как раз и стали основой этой новой версии, сочла необходимым поделиться с ним — по причинам, которые Антон назвал бы магическими, а Лера предпочитала называть этически-религиозными. Как бы то ни было, фантастическая сумма в тысячу долларов перекочевала в тощий антонов бумажник на условиях того же беспроцентного кредита с неопределенным сроком отдачи, что получила Лера — только сумма была раз в тридцать меньше.