Семь лепестков

— Не, не слышал, — сказал Антон, — я в ушах был… в смысле, музыку слушал. А с чего вы, кстати, взяли, что это была марка с кислотой? От кислоты ведь никто еще не умирал. Может, там как раз и был тот самый пенициллин?

Лера возмущенно заговорила — мол, непонятно, откуда это Антон может знать, что от кислоты никто не умирает, вот от экстази уже человек десять в Англии умерло, может, у Женьки была индивидуальная непереносимость и вообще… и с каждым сказанным словом она все яснее понимала, что все ее возмущение вызвано лишь одним: она ни за что не хочет себе признаться, что Женьку убили. И убил ее кто-то из своих, из тех людей, которых она знала всю свою жизнь. И все это время стишок про лепесток, облетающий землю, вертелся в голове у Антона, и он все пытался вспомнить, где же видел его совсем недавно.

Нет ничего противней, чем телефонный звонок, который будит тебя ни свет, ни заря — в одиннадцать или даже в десять часов. Канабиол все еще гуляет в крови, и спросонья ты с трудом различаешь границы яви.

— Алло, — пробормотал Антон.

— Это Владимир Белов, — сообщила телефонная трубка, — мне Поручик… то есть Нордман… сказал, что ты Лере рассказывал кое-что интересное… про Женькину смерть.

— Да, — ответил все еще непроснувшийся Антон.

С их встречи прошло уже два дня, и сейчас было трудно вспомнить, что он говорил тогда… да, про смерть, конечно. Сон подобен смерти, надо проснуться в конце концов.

— Подъезжай ко мне в офис прямо сейчас, — сказал Белов не терпящим возражений тоном, — перетереть надо.

— Что перетереть? — спросил Антон и почему-то подумал про шишечки. Но в ответ раздались гудки, и он понял, что Белов повесил трубку.

Офис Владимира находился в маленьком особняке, затерявшемся в чистопрудных переулках. Собственно, Антон не знал, принадлежал ли весь особняк Владимиру, арендовал он его целиком или по частям — да это было и не важно: с точки зрения Антона, сумма, предполагаемая любым из перечисленных вариантов, была столь астрономически велика, что разницы, фактически, не было.

Охранник спросил в переговорное устройство имя и цель визита; щелкнул замок, Антон оказался в предбаннике. Детина в камуфляже посмотрел паспорт и вернул его Антону.

— Куда идти-то? — стараясь придать голосу независимую интонацию, спросил Антон.

— Вас проводят, — ответил охранник с точно выверенной смесью подобострастия и презрения.

И в самом деле — раздался цокот каблучков, и из-под подмышки вохровца появилась полноватая брюнетка.

— Вы к Владимиру Сергеевичу? — спросила она.

Антон кивнул, и девушка повела его по длинному коридору. Они вошли в полуоткрытую дверь. Брюнетка нажала клавишу переговорного устройства и доложила:

— Владимир Сергеевич, пришел Антон, — и она назвала его фамилию.

— Пусть заходит, — раздался искаженный интеркомом голос Белова. Секретарша указала Антону на следующую дверь, а сама села за стол. Кроме компьютера на нем ничего не было — «Тетрис» заменил секретаршам полировку ногтей и разговоры о дефиците. Последние, впрочем, были знакомы Антону в лучшем случае по фильмам Эльдара Рязанова.

Потому он равнодушно скользнул взглядом по секретарше, привычно сосредоточившейся на дешевом EGA мониторе, и подумал о том, что путешествие через вложенные друг в друга двери напоминает ему не то знакомую по книгам структуру Запретного Города в Пекине, не то русскую матрешку. Впрочем, учитывая, что матрешка — тоже восточное изобретение, разница невелика. Как ни верти, все это вместе было похоже на многоступенчатый галлюциноз, с каждой новой дверью норовящий обернуться бэд трипом. Всплыло из памяти знакомое по рассказам Горского словечко «шизокитай», и Антон в который раз подивился величию медгерменевтов.

Впрочем, кабинет Белова не напоминал ни о Китае, ни о последней матрешке — это был обычный советский кабинет, со столами, составленными буквой Т. О том, что на дворе не 1984, а 1994 год, свидетельствовал разве что компьютер, стоявший на главном столе, да отсутствие портрета Ленина на стене.

— Садись, — сказал Владимир, и Антон сразу же попался в геометрическую ловушку: заняв место за длинным столом, он оказался боком к собеседнику — чтобы посмотреть на Белова, ему каждый раз приходилось выворачиваться, от чего чувство дискомфорта все возрастало.

— Так ты говоришь, от ЛСД нельзя умереть? — спросил Владимир.

— Умереть можно от чего угодно, — ответил Антон, — но вообще-то ЛСД считается безопасным наркотиком. От героина умереть проще простого, от кокса тоже, в общем, можно кинуться… амфетамины вроде сердце сажают и обезвоживание опять-таки, — Антон внезапно понял, что для драгюзера со стажем он непозволительно мало знает о медицинских эффектах различных веществ.

Он полез в рюкзак и достал оттуда папку Горского.

— Вот тут, — сказал он. — «Токсичность ЛСД определялась на нескольких видах животных. Нормой для измерения токсичности вещества является индекс ЛД50, то есть средняя летальная доза, от которой погибает 50% испытуемых животных»

— Что это за хуйня? — спросил Белов.

— Это из книги человека, который открыл ЛСД, — сказал Антон, — вот, он пишет дальше… так, для мышей, для крыс, для кроликов…один слон, которому ввели 0.297 грамма ЛСД, умер через несколькоминут. Вес этого животного определили как 5000 кг, что соответствует летальной дозе 0.06 мг/кг… ага, вот оно — малые дозы, вызывающие смерть у подопытных животных, могут создать впечатление, что ЛСД очень токсичное вещество. Однако, если сравнить летальную дозу для животных с эффективной дозой для человека, которая составляет от 0.0003 до 0.001 тысячной грамма на килограмм веса тела, выясняется необычайно низкая токсичность ЛСД. Только 300-600-кратная передозировка ЛСД, если сравнивать с летальной дозой кроликов, или даже 50000-100000-кратная передозировка, в сравнении с токсичностью у мышей, могла бы вызвать смертельный исход у человека. И дальше: «летальная доза для человека не установлена. Насколько мне известно, до сих пор не зафиксировано ни одной смерти, которая была бы прямым последствием отравления ЛСД. Многочисленные случаи смертельных последствий, приписываемые употреблению ЛСД, действительно имели место, но все это были несчастные случаи, даже самоубийства, которые можно отнести на счет дезориентирующего состояния, возникающего при интоксикации ЛСД. Опасность ЛСД лежит не в его токсичности, а, скорее, в непредсказуемости его психических эффектов».

— Так он, небось, на содержании у наркомафии был, этот писатель, — кивнул на папку Белов.

— Он был на содержании швейцарской фирмы «Сандоз», — ответил Антон, — а наркомафии, я думаю, вообще не существует.

— Завидую твоей наивности, — сказал Белов, — так он пишет, что летальная доза не установлена?

— Фактически это означает, что чистая кислота абсолютно безопасна, — сказал Антон, — В марках могут быть всякие примеси…

— В каких марках? — перебил его Владимир.

— Ну, то что Женя приняла… кусочек бумажки такой. Его называют маркой или еще промокашкой, а по-английски dotted paper. Обычно это такой большой лист плотной бумаги, с определенным рисунком, поделенный на такие квадратики… вот такого размера, — Антон показал ноготь мизинца. — Технология здесь такая: делается раствор кислоты, то есть ЛСД, иногда туда еще добавляют чего-нибудь, ну, по вкусу — амфетаминов обычно или еще чего, — потом опускают в раствор лист бумаги, он впитывает все зто дело, его сушат, а потом продают кусочками или там целиком. Обычно это делают где-нибудь в Голландии, а сюда уже потом привозят. ЛСД в России никто не производит, по-моему. Если не считать питерской кислой, но это вообще пиздец и ее в марках не бывает.

— Но может же быть, что в той марке, которую Женя приняла, была какая-то опасная примесь?

— Я же объяснил, — сказал Антон, — если бы там была опасная примесь, то еще марок сто таких же ходило бы по Москве… я бы знал уже давно про это. Так что проще предположить, что кто-то специально изготовил для нее эту марку… взял раствор пенициллина и…