Семь лепестков

— Удивительно, насколько ев'геи хо'гошо понимают 'гусскую душу, — нарочно картавя сказал Владимир.

— За дружбу народов! — провозгласил Поручик.

Они выпили.

— Хорошо, — он крякнул, — а что до евреев, не забывай: кто пьет русскую водку, тот русский в душе.

— Мне кажется, ты на «Абсолют» давно перешел, — съязвил Владимир.

— В России и «Абсолют» русский! — провозгласил Борис. — Во всяком случае, со второй бутылки.

— Уж скорее польский, — вставил Владимир, но Поручик его не слышал.

— Идеальное бухло! Потому что — что такое русская выпивка? Это выпивка через «не хочу». Демьянова уха. Чтобы все из ушей лилось! Широта русской души!

Он несколько театрально рыгнул и, почти не меняя тона, сказал:

— А если кто и жидится, так это ты.

— Почему?

— Я тебя сколько уже прошу: продайте мне долю в этом вашем фонде! У меня куча свободных денег, я их вынул из ваучерных дел, пока не грохнулось все — и они мне просто карман оттягивают.

— Боже мой, Боря, как ты утомителен бываешь на второй бутылке, — вздохнул Владимир, сразу меняя тон, — ты бы уж сразу к делу переходил. Сам ведь знаешь: я пьянею медленней тебя.

— Ну, — начал Поручик, но приятель остановил его:

— Ты хочешь базарить про дело? Пожалуйста. Объясняю. — Белов отодвинул бутылки, расчищая место на столе. — Все как всегда: деньги инвестируются не в проект, а во взятки. Все взятки проплачены, налоговые льготы получены, дальше, собственно, остается разрабатывать привычные схемы. Какие еще деньги сюда можно ввести? Я же не могу отдать тебе свою долю?

— Так отдай чужую! — Поручик отодвинул бутылку, — уговори Ромку продать мне Женькину долю — и я в долгу не останусь.

— Ты не понимаешь, — терпеливо объяснял Владимир, — женькина доля не досталась Ромке. Она делится на всех нас: на Леню, Рому, Альперовича и меня. У нас был такой уговор: если кто-то выходит из дела, то его доля делится между всеми.

— Значит, женькина доля распределилась между вами четырьмя? — спросил Поручик, — чушь какая-то!

— Собственно, это я настоял, — сказал Владимир, — вспомнил, как ты разводился с Натальей, и решил, чтобы родственники, что бы ни случилось, ничего бы не получали… никто, конечно, не мог ожидать, что все так повернется.

— Так надо встретиться с ребятами и поговорить…

— Понимаешь, я не могу ни с кем из них встречаться и говорить. Все время думаю: может, это кто-то из них принес ей эту отраву?

— Брось, — сказал Поручик, — не изображай из себя Шерлока Холмса.

— Я считаю, это Лерка, — продолжал Владимир, не слушая его, — она сама говорила, что в Англии пробовала наркотики. Вот она и привезла — и решила подсадить подругу. Тем более денег у нее нет, вот она и решила подторговать…

— Нуууу, — протянул Поручик.

— Ты только вспомни, какую чушь она несла вечером! Про то, как мужчины Женьке век заедают! Это Женьке-то, которая без Ромки вообще была бы сейчас никто и звать никак! Обычная прошмандовка в какой-нибудь конторе.

— Она, собственно, сейчас и так уже — никто, — резонно заметил Поручик.

Они выпили, не чокаясь.

— Я все равно не верю, что это Лерка, — сказал Боря, — какая из нее наркоманка.

— Много ты видел наркоманов? — возразил Владимир, — вот то-то!

— Не знаю даже, — сказал Поручик задумчиво, — я ей тут денег собирался дать, по старой дружбе… но теперь, пожалуй, не буду, коли так.

Он взял бутылку и разлил остатки по рюмкам.

— Но ты все равно поговори с ребятами, — сказал он.

Только через неделю Антон выбрался встретиться с Шиповским. Он вполне верил Горскому на слово, но в какой-то момент ему захотелось почитать что-нибудь психоделическое — и он решил, что история изобретения и распространения ЛСД будет в самый раз. В его жизни настала очередная полоса затишья: полученных от Владимира денег должно было хватить еще на какое-то время, и он снова жил в том тягуче-дремотном режиме, который так любил. Лето было в самом разгаре, и по утрам он выносил кресло на балкон, где, разложив на маленьком столике все необходимое, подолгу смотрел в безоблачное небо, греясь на солнце и воображая себя где-нибудь на Ямайке или в других теплых странах, — их названия напоминали о далеком детстве, романах Жюль Верна и мире, в который иногда так хотелось вернуться. Знакомые звали ехать в Крым, где прошлым летом все было удивительно дешево, но Антон был тяжел на подъем.

Шиповский сказал, что лучше всего будет зайти в редакцию, и Антон без труда нашел сталинский дом рядом с кинотеатром «Прогресс», ставшим после повсеместного внедрения видео таким же ненужным, как и большинство других кинотеатров. Редакция располагалась в небольшой трехкомнатной квартире на первом этаже. Какой-то смутно знакомый молодой человек встретил Антона в прихожей, спросил:

— Вы к кому?

— К Игорю, — ответил Антон, и собеседник указал на дверь в левую комнату.

Там, обложенный журналами, сидел за компьютером Шиповский. В руках он держал свежий номер The Face. Антон даже облизнулся на такую роскошь: более красивых и, как уже начинали говорить в Москве, «стильных», фотографий он нигде не видел.

— Привет, — сказал он, — я Антон, от Юлика Горского.

— А, — сказал Шиповский, — садись.

Антон никогда не встречался с Шиповским, хотя слышал о нем. Говорили, что Игорь Шиповский окончил несколько лет назад не то филфак, не то журфак, и якобы пытался сначала издавать какой-то литературоведческий журнал. Но в какой-то момент он, попробовав экстази, круто въехал в рэйв, затусовался на Гагарин-пати с Бирманом и Салмаксовым, и в результате переориентировался на журнал для любителей продвинутой музыки и правильных веществ. Шиповский был похож на рассказы о себе: в очках, худощавый, в джинсах и свитере, смахивающий вот именно что на филолога. Трудно было вообразить себе человека, менее похожего на рейвера.

— Когда журнал-то выйдет? — спросил Антон.

— Осенью, — ответил Игорь и полез куда-то в груду бумаг, — сейчас обложку покажу.

Обложка была большая, раза в два больше, чем у всех журналов, которые приходилось видеть Антону. Картинка была в меру психоделичной, хотя и недостаточно кислотной, на вкус Антона. Наверху округлым и будто бы расплывающимся шрифтом было написано «ЛЕТЮЧ».

— Круто? — спросил Шиповский.

— Да… — с уважением протянул Антон, — а что такое «Летюч»?

— Это наше название, — объяснил Игорь, — я буду всем говорить, что от «ЛЕрмонтова» и «ТЮТЧева» образовано.

— А Тютчев разве без второго «т» пишется? — спросил Антон.

Шиповский захохотал.

— Да это шутка! — сказал он, — это же в честь Саши Воробьева названо!

— Понял, — сказал Антон, хотя на самом деле понятия не имел, кто такой Саша Воробьев и почему журнал в честь него должен называться «Летюч».

— У нас будет такой крутой журнал, — продолжал Шиповский, — с совершенно обалденным дизайном и очень энергичными текстами. Москва просто взорвется!

— Такой русский The Face? — спросил Антон.

— Что The Face, — махнул рукой Шиповский, — Face отдыхать будет по сравнению с нами. И Wierd с Ray Gun'ом.

Антон не понял, причем тут Рейган, но промолчал.

— Потом мы еще клуб откроем. Миху Ворона позовем, Врубеля, Лешу Хааса… всех. LSDance просто умоется. И коммерчески это будет полный верняк, — сказал Шиповский, — ты знаешь, сколько крутых сейчас пересаживаются на драгз с водки?

— Ну, не знаю, — протянул Антон, вспомнив недавнее посещение загородного особняка.

— А я — знаю, — продолжил Шиповский, не распознав в антоновой реплике мягкой формы скепсиса, — вот у Зубова куча народу берет: и траву, и экстази, и даже кислоту. Иногда, говорит, настоящие новые русские приезжают: крутые тачки, дорогие костюмы, все дела. Так что мы будем делать по-настоящему массовый журнал, без особых заумностей. Кстати, Хофманн поэтому не пойдет. — Шиповский снял папку со стоящего рядом стеллажа и протянул Антону, — так что скажи Горскому спасибо и отдай ему. Почитать было интересно.