Страница 57 из 114
— Помочь, если не власть тебя прельщает! Как тебя зовут?
— Герасим. Но я себе придумал имя Гюст.
— Не понимаю, как до сих пор тебя не обнаружили?!
Гюст засмеялся.
— Я жутко хитрый. Думаешь, не знаю, какая птица в цех залетела? Я тебя издали усёк. Свой! Для понту ломался сначала.
— Ну, а если бы не я вошёл?
— Смотри! — Гюст вскочил и абсолютно механическими движениями стал повторять процесс работы. — Я винтик, я рычаг, я поршень, я механизм, — бормотал он в такт движениям. Наконец сел и сказал весело: — Главное, рожу могу укротить. Она у меня дура, пялится без разбору, растягивает «варежку». Но в последнее время я и с ней научился управляться.
— И всё-таки будь поосторожнее! По моим наблюдениям, выжить здесь трудно.
Гюст сказал с детской самоуверенностью:
— Выживу! Я могу не есть сколько хочешь, не дышать по три минуты! А всего-то надо терпеть две.
— Ну, давай терпи! — распрощался с ним Джулиан.
Вторым был мужчина с прилизанными волосами. Крупен, широкоплеч, видно, очень силён. Сел прямо, словно спина не гнётся, уставился на него: «Ну пришёл, что дальше?»
— Ваше имя? Наум Гудков? Очень приятно. Какие есть претензии к администрации? В чём заключаются нужды трудолюбцев? — Джулиан подделывается под тон Любима. — А может, у вас есть рационализаторское предложение?
Похоже, именно таких вопросов ждал мужчина.
— Вызывает недоумение: почему администрация не использует силы трудолюбцев полностью? Петушиные бои, концерты отнимают от главного дела столько времени! Из всех развлечений я оставил бы спорт, чтобы не потерять форму, и хор, ибо хор способствует соединению всех в единое целое, с песней легче двигаться в светлое будущее. Высвободившееся время я бы отдал работе. Кроме того, в этом году я хотел бы отказаться от отпуска. Конечно, мне нравится выходить утром на зарядку в нашем доме отдыха и маршировать, но, мне кажется, разумнее все силы потратить на главное. Вот мои рационализаторские предложения! — Мужчина вышел из кабинета.
Стук в дверь заставил Джулиана очнуться.
А ведь, наверное, неплохим человеком был Наум Гудков. Вечная память ему!
Саломея Макина повторяет казённые слова. На хлеб даже не взглянула. Но не может же быть ни у робота, ни у карьеристки несчастных глаз, какими она взглянула на него в цехе! И весь облик её — не робота: волосы собраны в тяжёлый узел на затылке, строгое нестандартное платье.
— Вы похожи на мою мать, — мягко говорит Джулиан. — Видите, я, как и вы, не принимаю препарата. Скажите, что с вами, может, помогу? Для этого позвал.
И она заплакала. Джулиан отпаивал её водой, а слёзы не унимались. Когда совсем уже отчаялся добиться от неё толка, она заговорила:
— Не могу видеть вместо сына идиота. Кивнёт мне как посторонний и пройдёт мимо. Что я, что чужие, ему всё равно.
— Так зачем вы здесь? Только мучаетесь. Легче не видеть.
— Я привыкла бороться за жизнь. Захотела, стала лучшей вязальщицей страны, все мои изделия сразу же разлетались по округам и даже в другие страны попадали. Умею построить дом. Характер у меня такой. Работаю, люди вокруг начинают работать. А с моими песнями в бой уходили.
Нет, не похожа Саломея на его мать! Та глаз не поднимет от земли. Какие песни?! Одна работа. И покорность судьбе.
— Но это я такая сильная, когда хоть что-то от меня зависит. А тут петля. Я здесь, чтобы развязать её. Сын-то пока жив! Кто сказал, что невозможно чудо? Я верю в него! — сердито говорит она. — Здесь он погиб. Здесь и скрыта тайна, как его воскресить. Должен же сын пожить хоть немного! Он так молод, не успел жениться, не родил мне внука. А ведь я отомстила за него! Убрала убийцу. Вот этими руками! И сама спасу его! Увидишь!
Эхом откликнулось в нём это «спасу его!»
Не то, что именно Саломея убила Брэка, а вот это её страстное «спасу!» отозвалось в нём: значит, и у него есть надежда спасти брата! Надо скорее сказать Апостолу о Саломее.
Сеется серенький день через окно кабинета.
Конкордия опускается в кресло.
— Ты чего бегаешь, как зверь по клетке? Смотри-ка, силы есть! А у меня сегодня такой трудный день: со столькими говорила, столько нервов истрепала!
Степь тоже всегда улыбается.
От проливных дождей поднялась вода в реке. Они — в лодке. Шатром раскинулись над ними солнечные лучи. Он вёл лодку против течения, и ему нравилось преодолевать сопротивление воды. Вспотел и ёжился под пристальным взглядом Степи. Бросить вёсла хоть на мгновение, чтобы вытереть пот, не мог — лодку тут же подхватило бы течением и понесло, а потому склонился низко к коленям. А она засмеялась: «Я думала, ты взрослый, ты же совсем мальчишка!» Тогда не понял, о чём она. Понял сейчас. Зачем стеснялся пота? Ей нравилась его красная мокрая физиономия — для неё же он старался! А потом была трава, после дождей сочная, кинувшаяся в рост, с муравьями, жучками на стеблях. Скрыла их от людей.
Полный запахами травы, остановился перед Конкордией.
— Хочу домой!
— Иди! Тебя никто не держит.
— Не могу без Любима! Хочу спасти его и помочь Гюсту, Саломее. А тебя как оставлю? Придумай что-нибудь!
Конкордия молчит. Это непривычно.
— У меня такое чувство, что я в капкане, связан по рукам и ногам. Кто-то следит за мной, ощущаю на себе чей-то взгляд, какая-то сила на плечи давит. Я боюсь…
— Я тоже боюсь, — сказала Конкордия тихо, встала и, ни слова не прибавив, вышла из кабинета.
И почти сразу без стука вошла женщина.
— Вы не вызывали меня, я сама пожелала говорить с вами.
Если бы не мёртвая холодность… перед ним — красавица!
Через минуту он знал: зовут её Эвелина Кропус, ей тридцать пять, не замужем. Девочкой участвовала в «борьбе с графами», в числе первых добровольцев явилась в Учреждение: поддержать великое начинание.
— Я с детства мечтала о равенстве и братстве людей. Всем надо жить одинаково. Так учит Будимиров.
Тон бесстрастный, а слова «мечтала», «о равенстве» совсем не так звучат, как у тех, кто под препаратом. «Мы должны служить государству», «Мы должны быть безжалостными к врагам»… От слова к слову тает её красота.
Почему такая правоверная поклонница Будимирова и его системы нарушает субординацию? Трудолюбец не смеет являться к высшему чину без вызова! Её-то он и назовёт Властителю. И тот заберёт её наверх.
— Кое-кого из врагов уже знаю и постараюсь расправиться с ними. Я хотела бы задать вам несколько вопросов. Почему распыление происходит всего две минуты? Почему цех после распыления проветривается? И так в нём холодно!
Да она не вопросы задаёт, допрашивает! Не он её, она проверяет его! Вот она, доносчица-энтузиастка! Явилась выяснить, что он за зверь.
Понадобилось время, чтобы высветилась информация, данная Корой и Апостолом. Заговорил холодно, как Эвелина:
— Нельзя допустить передозировки. Излишние химические вещества, проникнув через дыхательные пути внутрь, разрушают организм, а государство каждым дорожит, особенно таким ценным, как ваш. Кроме того, в цехе большое количество людей, и необходимо выводить выделяемый ими углекислый газ, который тоже сильно ослабляет рабочую единицу. Потому техника безопасности предписывает проветривать помещение.
Изо всех сил Джулиан старается быть похожим на Эвелину и Любима: так же прямо, точно деревянный, сидит, так же чеканит слова. Ему кажется, он блестяще играет свою роль.
— А вы можете показать мне это предписание?
Одной фразой Кропус разрушает его игру. Ни секунды нельзя помешкать.
— Извините, хозяина кабинета сейчас нет, я лишь исполнитель. Где у него хранятся документы, не знаю.
— Понятно. Непонятно другое. Почему такого важного распоряжения нет в этой брошюре?
Как сама-то дышит?! Почему против проветривания?