Страница 26 из 114
В её лице произошли изменения: она резко осунулась, потеряла улыбку, наполнилась горестью, такой, какая скапливается только за целую жизнь — в старом человеке.
— За что «спасибо»?
— За твоё желание поставить меня рядом с собой. За терпение к врагу — ты слушал врага. За желание примирить, — она запнулась, — наши с тобой противоречия! За твоё терпение по отношению ко мне!
Он снова школьник перед ней. Её слова — не те, что он сказал за неё. И это её — «ты»…
— Я видела, как ты хотел понять и его, и то, что я тебе говорила. Не твоя вина, что не можешь.
— Почему не могу?
— Длинная история. Началась сразу, как ты родился. Твоя мама рассказала об издевательствах над тобой. В тебе накопилось много злобы, ты не можешь разом избавиться…
— От злобы, что ли? — перебил он по сложившейся за долгие годы привычке — перебивать собеседника.
Почему именно сегодня он вспомнил и об отце, которого не вспоминал ни разу со дня убийства?! Зачем-то отец побеспокоил его, а столько лет не беспокоил!
— На жестокости стоит твоё правление. Но и не только в ней дело. Ты, — она снова споткнулась на слове, продолжала решительно: — невежественен. Вот и уничтожаешь живое. Не вина, твоя беда. Ты не можешь править иначе. Ты и… он говорите на разных языках, и, как ни старайся, не сможешь понять его.
— Я совершенно не согласен с моделью, предлагаемой Колотыгиным. — Не заметил, как сам употребил слово «модель». — Прочно лишь государство, построенное на неукоснительном повиновении трудолюбца правителю! И, получи власть Колотыгин, он понял бы это очень быстро и запел бы по-другому!
— Есть люди, которым не нужна власть. Мне кажется, ему не нужна…
— Власть нужна всем!
— А разве в нашей с тобой степи один цветок властвует над другим?
— Не знаю, может, и властвует! — сердито сказал Будимиров. — Что же ты предлагаешь? Анархию?
— Нет, конечно. Парламент, выбранный народом, подчиняющийся не человеку, законам. — Мягко смотрит на него Магдалина. — Я зря говорю это, Адриан. Ты себя не изменишь и не изменишь устройства своего государства.
— Ты решила уйти от меня?
Она покачала головой.
— Зачем? Куда я уйду?
— Ты останешься со мной?! После того, что поняла: я — тиран и могу управлять страной только так, как управляю?!
Она кивнула.
Судорожно заметались мысли в поисках её хитрости. Не может она не хитрить. И с его жестокостью примириться не может. Не может она остаться с ним! Вглядывался в неё, пытался найти разгадку и не находил. Выгоды ей не получается. Она не требует от него править по-другому, ни о чём не просит его, не ставит никаких условий.
— Ты остаёшься со мной?! — спросил снова. — Что это значит? Ты станешь моей женой? — Спросил и ощутил нежность в своих руках — провести по её волосам, коснуться щеки.
— Пока нет. Пока не могу. И не знаю, смогу ли, — сказала она торопливо.
— А как же… Ты собиралась советовать мне… вместе управлять… — Сразу понял нелепость своего вопроса — она уже ответила. В который раз удивился её честности — «не знаю», «пока не смогу» и сказал неожиданно для себя: — А хочешь, я отпущу этого, Адриана? Возьму и отпущу. Пусть нас с ним рассудит время.
Пристально вглядывался в неё, пытаясь разгадать хитрость, а видел лишь скорбь, которая печатью стояла на её лице.
— Спасибо. Хочу, — сказала Магдалина просто.
И в который раз он поразился её безыскусности и честности! Вот она вся, на ладони. Поднял трубку:
— Ярикина ко мне.
В тишине прошло, наверное, минут десять. Наконец Ярикин появился. Будимиров смотрел на него с удовольствием. Он подбирал помощников на себя похожих, чтобы в них как бы видеть себя. Этот высокий подтянутый мужик, чуть моложе его, с тем же типом лица — чуть удлинённым, рельефным подбородком, волевыми губами и острым взглядом — нравился ему. И походка — лёгкая, половица не скрипнет. Ярикин угадывал его желания, мысли и чётко выполнял все распоряжения.
— Почему Колотыгин оказался избитым? — Ответа слушать не стал, сказал: — Отпустите его. — И добавил: — На самом деле отпустите.
— А старика? — спросил Ярикин, никак не выражая своего отношения к происходящему.
— И старика. Конечно, и старика.
Когда Ярикин ушёл, Будимиров налил себе воды из графина и долго пил. Городская вода совсем не походит на их колодезную, пахнет мылом. Пожалуй, Магдалина такую пить не захочет. Надо найти для неё хорошую и подвести к резиденции.
— Спасибо! — сказала Магдалина. — Ты поступил так, как учит Христос. Дословно не помню, а смысл такой: «Не убивай», кто же убьёт, подлежит суду… Просящему у тебя дай и от хотящего у тебя занять не отвращайся. Любите ближнего своего. Любите врагов ваших… Не судите да не судимы будете. Ибо каким судом судите, таким будете судимы, и какою мерою судите, такою и вам будут мерить… Прости за неточность.
Где, когда он слышал эти слова?
А Магдалина снова бросила его одного — отвернулась к окну, глаз не спускает с разросшегося над двором дерева, волосы мягко укутывают её чуть не до самых ног.
Мать сказок ему не рассказывала, отец не разрешал. Магдалина же наверняка — из сказок, рассказанных графиней, в реальной жизни такая родиться не может.
— Скажи, есть у тебя заветное желание? — спросил он. Кажется, именно в сказках рыцари и принцы исполняют желания своих возлюбленных!
— Есть! — сказала Магдалина.
— Говори! — попросил он. — Я выполню любое.
— Нет, мне не нужно, чтобы ты его выполнил. — И сказала доверчиво: — Я хочу быть матерью.
— Почему же… — начал было и замолчал. Она глядит на него, как глядит сестра на любимого брата или мать — на сына.
— Чтобы стать матерью, нужно хоть раз родить, тогда поймёшь, как созидается человек. — Хотел сказать, это желание легко выполнимо, и он очень хочет наследника, она не дала перебить себя. — Да, очень важно самой родить ребёнка. Но, когда я сказала — хочу быть матерью, я не это имела в виду. Понимаешь, человек беззащитен перед болезнью, извержением вулкана, перед твоей жестокостью. Кто поможет, утешит, собой укроет? — она вздохнула. — Бога-то ты у людей отнял! Только мать. В её распоряжении самая великая сила — бескорыстная любовь и жалость. Только мать умеет прощать. Мне так жалко людей, я хочу стать матерью для них.
— Не всякая, наверное, может простить! Моя, наверное, ненавидела меня — я же бросил ее! Наверняка прокляла меня!
— Нет, — покачала головой Магдалина. — Она жалела тебя. Не тебя, себя считала виноватой: не вложила в твою душу Бога и доброту! Так и не узнала, что ты вовсе не жестокий, что способен… вот же, полюбил! Она мучилась своей виной!
— Что ты говоришь?! — ошеломлённо спросил он, не понимая, как можно мучиться виной, не понимая, как можно вложить в душу Бога.
— Привыкла терпеть. И задуматься боялась, что тебе нужно помочь: научить любить людей. Опоздала. Несчастная она женщина, — вздохнула Магдалина. — Всё молилась: просила у Бога прощения за то, что выпустила жестокость в мир, уж очень она переживала и расстрел нашего графа, и разруху, и смерти по твоей вине…
— Что же за тайну унесла с собой? — спросил он.
— Может, ту, что, по её разумению, Бог есть? А может, ту, что ты — сын графа Гурского. А может, о своей вине…
— Что-о?! Она тебе что-нибудь говорила такое?! Я — сын графа? — Сквозь шум, гул в голове обрывки мыслей: вот почему отец ненавидел их с матерью, вот почему граф приставал к нему… Он слышит свой лепет: — Как же это?! Он что, любил мать или поиграл с ней? Он что, любил меня?! Это что, я убил деда, отца, брата и сестру?!
— Твои глаза на графские похожи, и на глаза Адриана. Похожа улыбка. Любила она графа, и он любил её! Потому и легла умирать, когда ты его убил.
— Что же, я собственного отца убил?! И брата? И сестру? И деда?
— Никак не могла понять природу твоей жестокости…
— Что же, я отца убил? — повторяет, не в силах осознать сказанного.
— Мне, Адриан, власть не нужна, я хочу быть матерью для всех, понимаешь? И для тебя. И для твоих министров. И для моего единственного брата. — Она подошла к нему и сделала то, чего не осмеливался сделать он: провела рукой по его волосам. И он ослаб без воздуха. — Иди, делай свои дела. А я пойду, пройдусь. Встретимся через два часа. Хорошо?