Страница 19 из 114
Вскочил и чуть не бегом бросился домой. В дом ворвался. Позвал «Мама!» Склонился над ней.
Перед ним незнакомая старуха. Непривычно потянулась рука к материным волосам, слипшимся и серым, — погладить, испугался незнакомого порыва, отдёрнул руку.
— Сейчас к тебе прилетят врачи, мама, — с удовольствием повторял он позабытое слово, будто ещё можно было вернуть ту, что прижимала его к груди, смотрела на него со сцены любящими глазами. — Они вылечат тебя. И я увезу тебя с собой, и буду заботиться о тебе. Буду разговаривать с тобой, попрошу тебя ответить на все мои вопросы. И попробую загладить свою вину. Постараюсь дать тебе всё, что недодал. Прости меня, мама. Открой глаза, скажи, что ты слышишь меня.
Но мать не открыла глаз ему навстречу. Впадины их казались глубокими чёрными ямами.
— Мама! Я пришёл к тебе один. Скажи, что ты хотела сказать. — Синие губы тесно сомкнуты. — Мама!
Всё-таки неумело провёл рукой по волосам. И дотронулся до лица. И отдёрнул руку — он пришёл слишком поздно.
Вспышка. Как в фильме. Отец швырнул его на койку, стал бить вожжами. Мать закричала, кинулась под вожжи, закрыла его своим телом. Отец отшвырнул её и теперь хлестал их обоих. Мать выскользнула из-под вожжей, подхватила его на руки и побежала к двери. Отец бил, не разбирая, и попал ей по щеке. Хлынула кровь, щека вспухла.
В тот раз ей удалось вырваться из дома. Она пробежала совсем немного и осела на землю, крепко прижимая его к груди.
— Мальчик мой, несчастный мой, — повторяла бессчётно мать, а на него капали слёзы и кровь с её щеки. И волосы, лёгкие, пышные, касались лица. И запах… ромашек.
Сейчас он видит её глаза. И лишь сейчас, через пальцы ощущая холод её отмучившегося тела, понимает, какой необыкновенной красотой она была одарена и как много выстрадала!
Словно материна боль проникла в него, он чувствует её муку: горло скрутила, душит.
Ни разу не защитил мать! Убивал отца, защищая себя, не её. От отца заразился злобой, и сквозь неё, разместившуюся между ним и матерью, не мог видеть материных мук. Сейчас смотрит в те её глаза, и её боль затопляет его. Он словно тот, пятилетний, когда она раз в жизни сумела защитить его. И сейчас чувствует любовь матери к себе!
Это Магдалина проявляет её лицо в миг, когда мать бросилась спасать его, в миг, когда со школьной сцены смотрит на него любовью, в миг, когда в последний раз отец поднял на него руку. Мать крикнула: «Берегись!» Отец подскочил сзади с топором в руках. Её «берегись» спасло его, погубило отца. Будимиров поднырнул под отца, свалил его и вырвал топор.
В ту минуту оборвалась последняя нить связи с матерью — никогда больше он не встретился с ней!
Как получилось, что она превратилась в старуху за такой короткий срок?
Магдалина склонила его над матерью. И крушит его безразличие к ней, листая и листая увиденные картинки, озвучивая её голос.
Всё-таки они вернулись в ту ночь домой, и отец так потрудился над матерью, что она не могла встать с постели два дня.
Вот она, безответная материнская любовь к нему: взгляды издалека, робкие мольбы не становиться злым, а когда нет отца, жаркие её руки, рвущийся шёпот: «сыночек!» И запах ромашек.
Это Магдалина заставляет его увидеть то, чего не видел тогда: рисует мать молодой и красивой, любящей и несчастной.
Почему отец так ненавидел мать и его? Изначально так относился к матери, или мать что-то сделала такое, за что он возненавидел её? Какую тайну унесла с собой? О своей вине или вине отца? Почему так просила отправить из дома охранников?
Иссякала минутами и часами ночь.
А когда совсем рассвело, Будимиров снял руку с материной щеки, рассечённой вожжами, и вышел из дома.
Надо позвать Григория и Магдалину, без них он не справится, и телохранителей, чтобы помогли с похоронами. Еды на поминки, он понял, здесь не достать.
Жалость к матери — острое чувство. Она попросила, он не отослал охранников, не нашёл для неё ни одного доброго слова. Он всё трогал грудь, не понимая, что в нём такое происходит. Никогда не вставал на место другого человека. А тут чувствует хрупкость своей матери, хрупкость Магдалины, и словно они обе в нём поселились.
Глава десятая
Джулиан ещё толком не проснулся — услышал голос тётки:
— Забежала по дороге, умерла Марта.
Мама тут же откликнулась:
— И жалеть не должна, родила убийцу, а жалко её. Странно.
— У меня к тебе трудный разговор, сядь. Пожалуйста, постарайся понять. Ты знаешь, ты мне сестра, и вся моя жизнь связана с твоей.
— Что случилось? — пролепетала мать.
— Хочу принести себя в жертву.
— Ты решила погибнуть?!
— С одной стороны, да. С другой, только я могу попробовать спасти всех… Я уезжаю с Будимировым.
— С кем?!
Тётка коротко рассказала о приезде Будимирова, его странном состоянии и странном отношении к ней, повторила то, что Джулиан подслушал вчера. Он боялся дышать, обнаружить себя.
— Только не молчи, Саша. Хочу остановить его жестокость. Ещё вчера это звучало бы несуразно, сегодня, после того, что услышала, после того, как увидела… у него было доброе лицо! Улыбка, глаза… напомнили Адриана, — осторожный голос Магдалины. — Скажи хоть слово. Не веришь, что смогу изменить? Или боишься за меня? Или боишься, что мы с тобой расстаёмся?
И вдруг мать заплакала.
Никогда не плакала. Чуть не кинулся утешать…
— Успокойся, родная. Есть шанс изменить… Вдруг сумею убедить… кому-то помочь… вернуть людям Бога.
— Не сумеешь, — едва выговорила мать. — Погибнешь тоже. Или пропадёшь, как Адрюша. Где он? Ещё и без тебя…
Джулиан скорее угадывал слова, чем слышал. Давно уже он стоял у двери и дрожал. Впервые обнажаются перед ним чувства матери. Кто такой Адрюша?
— Обещаю, найду Адрюшу, — бормочет тётка. — Сразу напишу. Прости меня. Не я, то кто… единственный шанс остановить… спасти… — бормочет, как беспомощный ребёнок. — Нужно срочно идти. Забегу перед отъездом.
— Он убьёт тебя… как убил всех…
— А может, наконец, очнёшься и попытаешься что-нибудь сделать со своей жизнью, как-то помочь мальчикам? Ты раньше была сильная!
— Что, Магда, могу?!
Ещё долго после ухода тётки мать горько плакала, а он малодушно отсиживался в своей комнате.
Мать была на работе, когда тётка пришла проститься с ним отдельно, с Любимом отдельно. Совсем на себя не похожа: неуверенная улыбка, озноб… Хотела обнять его, он не дался.
— Я с тобой всегда, — сказала. — Постарайся не забывать наших разговоров, сохранить внутри нашу с тобой жизнь.
— Почему ты меня бросаешь? — спросил угрюмо.
— Не бросаю. Никогда не брошу. На время должна уехать. Хочу помочь…
— Кому? — перебил он, прекрасно зная — кому.
Но тётка не сказала громких слов, она сказала:
— Тебе. Только я могу помочь тебе.
— Зачем же тогда от меня уезжать? Ты здесь помогаешь мне!
— Всё, что могла тебе объяснить, объяснила. Здесь не спасу!
И ему стало стыдно. Зачем мучает её? Не может она сказать то, что он услышал ночью. И как смеет мешать ей?
— У тебя две задачи: любой ценой сбереги мать, брата и Григория, оставляю их на тебя, и не растворись в болоте: сохрани своё «я». — Не поцеловала, не обняла, лишь коснулась пальцами его щеки и выбежала из дома.
…Похороны собрали людей с обоих сёл. Мало кто шёл к старухе, много лет пролежавшей в своей берлоге, шли — под приказом охранников — выразить любовь к Будимирову.
Процессия молча двигалась к кладбищу, молча возвращалась к дому Будимирова. Люди стояли чуть не по стойке «смирно» вокруг накрытых для них столов, расставленных в несколько рядов перед домом.
Будимиров произнёс благодарственную речь.
Ничего зверского в его лице нет. Улыбается детской улыбкой. И глаза чистые, как вода в их речке.
— Пожалуйста, ешьте, — сказал Будимиров. Бережно взяв Магу под локоть, повёл к машине, где уже сидел за рулём дядька. Машина медленно двинулась по дороге.