Страница 75 из 93
Он сказал:
— Ну я пошел. Идешь?
— Нет, — сказала она.
Он помедлил. На мгновение бесшабашная отвага покинула его. Страх и отчаяние дохнули на нее из мрака.
Ей хотелось крикнуть: «Не будь дураком! Брось машину здесь. Пойдем со мной назад. Кто-нибудь довезет нас домой». Она знала, что все эти мысли уже приходили ему в голову, и он дал на них ответ: десять шиллингов в неделю, работы нет, годы уходят. А терпение — добродетель отцов. Он вдруг быстро пошел вдоль изгороди, не разбирая дороги. Споткнулся о корень. Она услышала, как он выругался: «А, черт!» Это такое обычное восклицание, прозвучавшее из темноты, наполнило ее болью и ужасом. Она закричала:
— Фред! Фред! Не делай этого! — и бросилась в другую сторону.
Она не могла остановить его и побежала — только бы не слышать. Под ее ногой хрустнула ветка — словно кто-то выстрелил. Над вспаханным полем за изгородью ухнула сова. Словно на репетиции с шумовыми эффектами. Но когда раздался настоящий выстрел, он прозвучал совсем иначе: глухой звук, словно стукнули в дверь рукой в перчатке, — и даже крика не было. Сначала она как-то просто не обратила на этот звук внимания, а позже не раз думала о том, что так и не услышала, в какой именно момент ее друг перестал существовать.
Она бежала, ничего не видя перед собой, пока не ударилась о машину. На сиденье валялся носовой платок в синюю крапинку, купленный в магазине стандартных цен. На него падал свет от щитка. Она потянулась, чтобы взять платок, но вовремя спохватилась: «Никто не должен знать, что я была здесь», — подумала она. Она выключила свет и, стараясь ступать как можно тише, пошла по клеверному полю. Предаваться сожалениям можно будет после, когда она будет в безопасности. Ей хотелось поскорее захлопнуть за собой дверь, опустить щеколду, услышать, как войдет в паз шпингалет.
До гостиницы оказалось меньше десяти минут ходу по пустынной дороге. Пьяноватые голоса что-то говорили на непонятном ей языке, хотя это был тот самый язык, на котором говорил и Фред. До нее донеслось звяканье опускаемой в автомат монеты, шипенье содовой. Она вслушивалась в эти звуки как враг, замышляющий побег. Они пугали ее своей бесчувственностью: бесполезно было бы взывать к этому эгоизму. Ему нужно было одно — удовлетворять свои желания. Он разевал на нее свою пасть.
Какой-то человек пытался завести машину, но стартер все время отказывал. Человек твердил:
— Я красный. Да-да, красный. Я верю…
Тоненькая рыжеволосая девица сидела на ступеньке и смотрела на него.
— Все ты врешь, — сказала она.
— Я либерал-консерватор.
— Не можешь ты быть либералом-консерватором.
— Ты меня любишь?
— Я люблю Джо.
— Не можешь ты любить Джо.
— Фред! Фред! Не делай этого! — и бросилась в другую сторону.
Она не могла остановить его и побежала — только бы не слышать. Под ее ногой хрустнула ветка — словно кто-то выстрелил. Над вспаханным полем за изгородью ухнула сова. Словно на репетиции с шумовыми эффектами. Но когда раздался настоящий выстрел, он прозвучал совсем иначе: глухой звук, словно стукнули в дверь рукой в перчатке, — и даже крика не было. Сначала она как-то просто не обратила на этот звук внимания, а позже не раз думала о том, что так и не услышала, в какой именно момент ее друг перестал существовать.
Она бежала, ничего не видя перед собой, пока не ударилась о машину. На сиденье валялся носовой платок в синюю крапинку, купленный в магазине стандартных цен. На него падал свет от щитка. Она потянулась, чтобы взять платок, но вовремя спохватилась: «Никто не должен знать, что я была здесь», — подумала она. Она выключила свет и, стараясь ступать как можно тише, пошла по клеверному полю. Предаваться сожалениям можно будет после, когда она будет в безопасности. Ей хотелось поскорее захлопнуть за собой дверь, опустить щеколду, услышать, как войдет в паз шпингалет.
До гостиницы оказалось меньше десяти минут ходу по пустынной дороге. Пьяноватые голоса что-то говорили на непонятном ей языке, хотя это был тот самый язык, на котором говорил и Фред. До нее донеслось звяканье опускаемой в автомат монеты, шипенье содовой. Она вслушивалась в эти звуки как враг, замышляющий побег. Они пугали ее своей бесчувственностью: бесполезно было бы взывать к этому эгоизму. Ему нужно было одно — удовлетворять свои желания. Он разевал на нее свою пасть.
Какой-то человек пытался завести машину, но стартер все время отказывал. Человек твердил:
— Я красный. Да-да, красный. Я верю…
Тоненькая рыжеволосая девица сидела на ступеньке и смотрела на него.
— Все ты врешь, — сказала она.
— Я либерал-консерватор.
— Не можешь ты быть либералом-консерватором.
— Ты меня любишь?
— Я люблю Джо.
— Не можешь ты любить Джо.
— Поехали домой, Мик.
Мужчина снова принялся заводить машину, и она подошла к нему с таким видом, будто только что вышла из клуба.
— Вы не подвезете меня? — попросила она.
— Пожалуйста, с наслаждением. Прошу.
— Не заводится?
— Да.
— А вы подкачали бензин?
— Это мысль.
Он поднял капот, а она включила стартер.
Полил дождь, он падал редкими, крупными, тяжелыми каплями, — такой дождь, вероятно, всегда идет на кладбищах, и мысли ее вернулись к проселочной дороге, ведущей в поле, к изгороди, к деревьям — не то дубам, не то букам, не то вязам. Она представила себе, как дождь заливает ему лицо, — в глазницах образовались лужицы, и по обеим сторонам носа струится вода, — но не находила в себе ничего, кроме радости, что ей удалось от него спастись.
— Куда вы едете? — спросила она.
— В Дивайзиз.
— Я думала, в Лондон.
— Вам, собственно, куда нужно?
— В Голдинг-парк.
Рыжеволосая девица сказала:
— Ну я пошла, Мик. Дождь льет.
— Ты не едешь?
— Пойду поищу Джо.
— Ну и скатертью дорога!
Он стремительно рванул вперед, выбираясь с маленькой стоянки, задел крылом деревянный столб, содрал краску с чужой машины.
— Это не та дорога, — предупредила она.
— Сейчас свернем. — Он дал задний ход, въехал в канаву, потом снова вырулил на дорогу. — Приятный был вечерок, — сказал он. Дождь полил сильнее, ветровое стекло совсем заплыло, «дворник» не работал, но ее спутника это нисколько не смущало. Он вел машину со скоростью сорок миль в час. Машина была старая, больше из нее и нельзя было выжать. Верх протекал.
Поверните-ка тот рычажок, — сказал он. — Послушаем музыку.
Она повернула, зазвучала танцевальная музыка.
— Гарри Рой, — сказал он. — Я его сразу узнаю. — Они катили сквозь густую сырость ночи, и вместе с ними неслись звуки страстной музыки. — А это мой приятель, один из самых закадычных, не узнаете? Питер Уизерол. Знаете Питера?
— Нет.
— Ну, Питера-то вы должны знать. Его что-то не видать последнее время. Пьет по целым неделям. Однажды ребята в самый разгар танцев послали по радио SOS: «Пропал из дома». Мы как раз сидели в машине. Ну и смеху было…
Она спросила:
— Так всегда передают… когда кого-нибудь ищут?
— Узнаю эту мелодию, — сказал он. — Это не Гарри Рой. Это Альф Коен.
Внезапно она снова спросила:
— Скажите, вы Мик, да? Вы не могли бы одолжить…
Он сразу же протрезвел.
— Сам на мели, — заявил он. — Мы с вами товарищи по несчастью. Попросите у Питера. А зачем вам, собственно, в Голдинг-парк?
— Там мой дом.
— Это надо понимать — вы там живете?
— Да, — сказала она, — осторожнее! Здесь скорость ограничена.
Он беспрекословно подчинился. Поднял ногу с акселератора и пополз на скорости в пятнадцать миль. Навстречу им нестройной вереницей поплыли фонари. Свет упал на его лицо. Он был уже стар — сорок, не меньше, — лет на десять старше Фреда. На нем был полосатый галстук, и она заметила, что обшлага рукавов обтрепаны. Он получал больше десяти шиллингов в неделю, но едва ли многим больше. Волосы у него начинали редеть.
— Высадите меня здесь, — сказала она. Он остановил машину, и она вышла. Дождь все лил. Он вышел за ней на шоссе.