Роковой круиз

Директор школы, матушка Бернард, терпеливо объясняла молоденьким сестрам (а среди монахинь тогда встречались и молоденькие, хотя с каждым годом их становилось все меньше), что плохие девушки бывают двух видов. У одних нет врожденной предрасположенности к злу, а у других есть. «Крестные матери», по ее мнению, относились к первым. Они вырастут и станут учителями, родят детей, сделают карьеру. Кто-то из них может даже уйти в монастырь.

Девчонки молились о том, чтобы, если с ними все так и произойдет, это был не бенедиктинский монастырь, гарантирующий пожизненное заточение.

Впрочем, из всех предсказаний матушки Бернард не исполнилось только последнее. Холли стала медсестрой и родила близнецов. Дженис не работала до тех пор, пока обе ее дочери не стали старшеклассницами. В настоящее время она пыталась воскресить свой бизнес по организации вечеринок, которым она руководила, не выходя из дома. Трейси стала учителем физкультуры и работала в спортзале, в котором она сама когда-то научилась играть в баскетбол. Что касается Оливии, то она добилась выдающихся результатов, пусть даже основными факторами ее успеха стали внешность и везение. Когда подруги говорили об Оливии, Холли всегда старалась подчеркнуть, что Оливия не открыла радий, а просто удачно вышла замуж.

И все же, несмотря на иронию Холли, факт оставался фактом: их жизни были выкроены с помощью одного и того же лекала и различались лишь в деталях — одна стала обладательницей длинных рукавов, другая —глубокого выреза...

Они все выросли в Вестбруке, перенаселенном пригороде Чикаго, который Холли когда-то называла городом без души.

Их родители были эмигрантами из Вест-Сайда. Все, чем они могли похвастать, так это характерным для голубых воротничков упорством и стремлением к лучшей жизни для своих детей. Отец Дженис построил закусочную «Граб стейк», а в придачу основал гольф-клуб. Только после этого у него и других отцов города наконец дошли руки и до строительства собственной церкви. Всех девочек автобусом возили в школу Святой Урсулы в Бельвью, всех мальчиков — в Фентон в Парксайде. Начальную школу построили через год после регистрации Вестбрука. Но все равно все продолжали водить своих детей в приходскую школу.

Отцы Дженис и Трейси были родными братьями, а их матери — двоюродными сестрами. Среди шестерых родившихся в двух семьях детей только Дженис и Трейси были девочками, поэтому они воспитывались как родные сестры. Все восемь внуков Локкарио до сих пор отмечали дни рождения в принадлежащем Тони заведении «Граб стейк». После мартини дед любил рассказывать внукам о временах, когда в Вестбруке не было ни торговых центров, ни кафешек. Среди унылой прерии стояли всего лишь несколько домов, до которых доносилось постоянное постанывание и дребезжание товарных поездов, перевозивших посуду в подпрыгивающих сундуках, а также голоса растерянно ухающих среди бульдозеров сов. В этих безлюдных прериях горела трава и водились выхухоли. Дженис всегда говорила, что из дедушкиных рассказов выходило, будто их семьи были первыми переселенцами в Северной Дакоте.

Когда подошло время, Трейси, получившая стипендию как перспективная баскетболистка, отправилась в Шампань. Дженис поступила в Тритон Джуниор колледж. Ее интересовал маркетинг и все парни в радиусе двадцати миль. С копной стриженых темно-рыжих волос и круглой попкой она была так неотразима, что Трейси не верилось, что у них есть хоть один общий ген. Дженис настолько задергала Дейва, то поощряя, то прогоняя его, что парень, поступивший в колледж дантистов, принялся ухаживать за бойкой однокурсницей.

Дженис срочно согласилась уступить ему руку, но не фамилию. Фамилия Дейва была Чосон. «Для дантиста это, может, звучит и неплохо, — рассуждала она, — но совсем не музыкально[3]». Тем временем увлечение Оливии, поступившей в один из университетов Италии, переросло в полномасштабный роман с приличествующим жанру трагическим концом и последующим грустным возвращением в родные пенаты.

— Ей придется усесться мне на колени, если мы все это сюда запихнем, — ворчала Холли, в то время как Оливия отважно принялась руководить процессом погрузки багажа. «Положите это сюда. Нет, нет, там внутри стекло... Лучше сверху, вот так...»

— Зато ты ничего не почувствуешь, — ответила Дженис. — Как ты думаешь, в ней есть пятьдесят килограммов?

— А почему мыберем еев круиз? — понизив голос, поинтересовалась Холли.

Трейси одарила Холли настоящим учительским взглядом и прошептала:

— В английском языке эта фамилия созвучна слову «жевать».

— Потому что она вдова и мы ее любим. К твоему сведению, она оплатила все, кроме авиабилетов. Веди себя прилично!

Подобное трепетное отношение было обусловлено преданностью Трейси, а вовсе не царственностью Оливии, но оно бесило Холли. Сама Холли была куда более заботливой подругой. Она никогда не забывала написать Трейси письмо, когда та училась в другом городе. Она ездила на четвертьфинал кубка штата и утешала Трейси после проигрыша. Она своими руками сшила покрывальце для колыбельки, предназначенной для малютки Кэмми. Она никогда не забывала о днях рождения. Она помогала Трейси принимать гостей в их с Джимом доме, открытом для всех на Рождество. Оливия же любое внимание к себе рассматривала как само собой разумеющееся. Холли понимала это, но принять не могла...

Дочь Трейси, Кэмми, позже скажет, что, если бы все они — кроме Холли, конечно, — не потакали причудам Оливии, все могло бы сложиться по-другому. В жизни подруг, возможно, не хватало бы огонька, зато удалось бы избежать сломанных судеб.

Но в этот момент, когда все трое вывалились из машины и окружили Оливию, разделявшие их годы словно исчезли. Былая нежность вернулась на волне общих воспоминаний, замкнув их тесный круг, а все остальное не имело значения.

— Вы можете поверить, что я провела в воздухе девять часов, а завтра мне предстоит еще девять? — спрашивала Оливия. — И все это из-за вас, психопаток.

— Это итальянское слово? — поинтересовалась Холли.

— Психопатти, — кивнула Оливия.

— Но ты же лягушка-путешественница, — отозвалась Дженис. — Тебе ничего не стоило слетать на выходные за покупками в Париж.

— Европа ма-аленькая. Море большое, — сказала Оливия.

— Как твоя душа, — ухмыльнулась Холли.

И они вновь начали пританцовывать и обниматься.

ДЕНЬ ВТОРОЙ

Во время коротких перерывов между чартерными рейсами Денни ездил домой, к семье.

По-другому и быть не могло. Ленни был капитаном, а Мишель, хотя клиентам представляли капитаном именно его, всего лишь партнером. Он хорошо понимал, что его капитанство — это фикция. Мишель только собирал деньги на то, чтобы выкупить свою половину «Опуса», и был еще очень далек от цели.

Ленни выпрыгивал из фургона, который подбирал его в бухте и доставлял на луг неподалеку от Шарлотт Амали[4]. Пыльная дорога вела через луг к возведенному из гипса и воздуха четырехкомнатному дому, всю обстановку которого составляли коврики из сисаля и набитые гречихой матрасы и подушки. Морским ветрам было не под силу унести из этого дома только две вещи: подаренный на свадьбу массивный обеденный сервиз черного дерева и любовь сорокашестилетнего Ленни и его двадцатишестилетней полинезийской жены Мехерио.

У Ленни был богатый жизненный опыт: он служил на флоте, плотничал в Колорадо, тренировал лошадей, а в последнее время кагал на своем паруснике ныряльщиков. Но женился он только сейчас, на женщине, которую полюбил по-настоящему. Мишелю казалось, что Ленни ждал слишком долго. Однако тот быстро наверстал упущенное. В этой стране бумажных фонариков и мимолетных прихотей у Ленни было все, к чему всегда стремились мужчины: дело жизни, любовь, ребенок.

И еще у него был Мишель, партнер, о котором любой закоренелый волк-одиночка мог только мечтать. Ленни мог на него положиться. Несмотря на поверхностный опыт, Мишеля никогда не подводило природное чутье.

Мишель с достоинством принял четыре стодолларовых банкноты из рук сходящих на причал клиентов. Выгружая снаряжение отставного военного дайвера, его жены и двух их взрослых сыновей, он надеялся, что они быстро уедут.