Страница 14 из 15
Когда он добрался до излюбленного своего места — скал причудливой формы, — солнце уже зашло. Небо приобрело глубокий темно-синий цвет перехода от света к тьме, преддверья сумерек. Реб Фишер уселся на поросший мхом валун и неторопливо набил трубку табаком. Окутавшись ароматным дымом, он пустился в неторопливые размышления о бренности человеческой жизни и о суетности каждодневной погони за деньгами. Последняя мысль обратила его к характеру Хавы и ее привычке скандалить по каждому поводу.
Сумерки сменились ночною темнотой. Круглая желтая луна, висевшая в самом центре бархатистого неба, окружена была призрачным облачным ореолом.
Портной вспомнил о лопнувшей подставке, добросовестно осмотрелся и тут же нашел плоский как блин серый булыжник, имевший форму неправильного диска диаметром примерно в полторы ладони. Сунул находку под мышку, сделал первый шаг и остановился.
Странное чувство охватило его. Будто он уже не один на берегу, будто кто-то молча стоит за ним.
Он оглянулся.
Никого не было рядом. Серебрились в лунном свете скалы, легкий туман поднимался от воды.
Реб Фишер внимательно осмотрел пустынный берег.
Порывы легкого ветра заставляли молочно-белый туман принимать самые причудливые формы. Арье Фишер словно зачарованный смотрел на эти беззвучные превращения. В какое-то мгновенье ему начало казаться, что это вовсе не туман, а чьи-то зыбкие многопалые руки тянутся к нему, чьи-то глаза ему подмигивают, чьи-то губы кривятся в недоброй ухмылке.
В сердце забрался неприятный липкий страх. Он спешно повернулся и пошел домой, с трудом удерживаясь от желания пуститься бегом. Уже взявшись за ручку двери, портной глянул в сторону берега.
И никого конечно же не увидел. Чуть пристыженно думая о собственной впечатлительности, Арье Фишер прошел в свою каморку. Тут он засветил масляный светильник, очистил на столе место и торжественно водрузил на край новую подставку под утюг.
Ужин прошел в полном молчании. Хава всем своим видом выказывала недовольство мужем, у самого же Арье Фишера мысли и чувства находились в состоянии хаоса, вызванного странными ощущениями, испытанными им на берегу и по возвращении.
— Коган завтра собирался прийти за сюртуком, ты не забыл? — сердито поинтересовалась Хава, принимаясь за мытье посуды.
— Пусть приходит, — ответил реб Фишер. — Я давно все закончил, осталось только отпарить старые швы.
— Так отпарь, — буркнула жена. — Что ты сидишь?
Портной со вздохом взял в руки совок, подошел к печке, засыпал в утюг пригоршню горящих углей. Вернувшись к себе, поставил утюг на новую подставку, застелил стол прожженным в нескольких местах одеялом. Поверх одеяла аккуратно разложил перелицованный сюртук. Крикнул:
— Хава, принеси воды!
Жена сунула ему полную кружку и молча удалилась.
Громко хлопнула ставня. Окно внезапно распахнулось, в комнату ворвался ветер. Светильник мигнул и погас.
Вид за окном странным образом изменился. Залитые лунным светом окрестности казались чужими. Реб Фишер всматривался завороженным взглядом в смутно знакомые очертания укрытых туманом домов.
Картина вызывала необъяснимую тревогу и неприятный холод в груди. Портной попятился к столу, собираясь разжечь погасшую лампу. Рука его натолкнулась на кружку, кружка опрокинулась, и вода выплеснулась прямехонько на плоский камень, успевший хорошо раскалиться. Послышалось громкое шипенье, камень окутался паром, после чего с сухим треском разломился на две неравные части. Арье Фишер спешно подхватил завалившийся на бок утюг и мгновенно забыл о неосознанном страхе, только что владевшем его сердцем. Он аккуратно развесил неотпаренные полы сюртука на спинке стула, отнес утюг в кухню, поставил его сбоку на остывающую плиту. Теплые осколки камня, оказавшегося столь неустойчивым к перепаду температур, разочарованно бросил в мусорное ведро. Прислушался. Хава уже спала. Он подумал, постелил себе на узкой кушетке, стоявшей в мастерской, — чтобы лишний раз не беспокоить жену.
Прежде чем сознание его провалилось в черную бездонную яму, он в третий раз за сегодняшний вечер почувствовал все тот же недобрый взгляд, но испугаться не успел, потому что уснул мгновенно.
Среди ночи он проснулся от странного приступа удушья. Отдышавшись и успокоив бешено колотившееся сердце, Арье сел на кушетке.
В доме было тихо и душно. Портной подошел к окну, поднял щеколду, распахнул настежь обе створки. Снаружи было так же душно и тихо. Ни в одном из домов не горел свет; что же до звезд, то и их не было видно — плотная облачная пелена заволокла небосвод. Лишь слабое свечение в том месте, где должен был находиться лунный диск, прорывалось сквозь облака.
Странный звук донесся из-за перегородки — то ли короткий хрип, то ли всхлип. Портной бегом проследовал в спальню.
Широкая двуспальная кровать стояла изголовьем к окну. В призрачном лунном свете реб Фишер увидел, что его жена не спит, а сидит на постели в длинной своей ночной сорочке, стянутой шнурком на шее. При этом ее руки словно хватали что-то невидимое, а голова мерно вздрагивала.
Реб Фишер хотел было спросить, что случилось, но Хава вдруг снова всхлипнула, а потом громко расхохоталась.
Этот смех по-настоящему испугал портного.
— Хава… — дрожащим голосом произнес он. — Жена моя… чему ты смеешься?
Женщина вместо ответа вновь издала короткий смешок. Тут только Арье Фишер заметил, что смех этот нисколько не был похож на смех его жены. Он попятился, не отрывая испуганных глаз от Хавы.
Женщина между тем медленно, с усилием повернула голову в сторону мужа. Выражение ее лица поразило Арье Фишера: каждая черточка на этом знакомом лице жила сама по себе, и потому лицо дергалось и искажалось чудовищными гримасами. Глаза едва не вылезали из орбит, и в них бился такой ужас, что у портного ноги приросли к земле.
Первым его побуждением было бежать из этой комнаты куда глаза глядят. Не слушались ноги.
Судороги, сотрясавшие тело жены, вдруг прекратились. Глаза затянуло сонной пленкой, лицо обмякло. Хава уронила голову на подушку и через мгновение задышала сонно и ровно.
Арье Фишер привалился к стенке и обессиленно сполз на пол. В висках стучали гулкие молоточки. Он боялся посмотреть в сторону замершей жены, боялся вновь увидеть жуткую дергающуюся маску вместо лица, боялся услышать странный незнакомый смех.
Но нет, Хава лежала спокойно, дышала мерно и ровно. Реб Фишер немного приободрился, встал с пола, подошел к постели. Лицо жены выглядело совершенно обычным. Она чуть хмурила брови, время от времени беззвучно шевелила губами — как делала это всегда.
«Сон, — облегченно подумал портной. — Она увидела какой-то сон. К тому же сегодня полнолуние. Бывает…»
Громко заскрипели пружины. Хава резко поднялась с постели и стремительно двинулась к выходу. С силой распахнув дверь, она выбежала на улицу. Изумленный и перепуганный портной не сразу последовал за ней и нагнал жену уже на порядочном расстоянии от дома — когда та резко остановилась.
Озаренная тусклым желтым светом, она медленно поворачивала голову из стороны в сторону, словно что-то разыскивая. Портной, ступая на цыпочках, приблизился к ней и осторожно заглянул в лицо.
Глаза женщины были закрыты, губы беззвучно шевелились. Реб Фишер боязливо коснулся ее плеча:
— Успокойся, Хава, пойдем домой…
Она никак не отреагировала ни на прикосновение, ни на слова. Повернула вправо и двинулась мерным шагом по едва угадывавшейся тропинке.
Арье Фишер снова попытался ее остановить. Хава даже не заметила, продолжала идти быстро и целеустремленно.
Портной молил небеса, чтобы никому из соседей не пришло в голову среди ночи выглянуть в окно и узреть странную картину: идущих друг за другом женщину и мужчину, на которых всей одежды было лишь исподнее.
Сердце Арье Фишера ухнуло куда-то вниз, когда обнаружилось, что Хава движется в направлении старого кладбища. Кладбище было осквернено еще гайдамаками Ивана Гонты около ста лет назад и с тех пор считалось местом нечистым и опасным.