Страница 13 из 15
— Авраам, сын Давида, — благоговейно сказал хранитель. — Мессия.
— Мессия, — эхом повторил Авраам, впитывая звучание слова, примеряя его к себе.
— Я ничего не понимаю, — сказал Доминус, — о чем вы говорите? Откуда этот мальчишка знает грамоту древних? И что там было написано, в конце концов?
Оба — старик и ребенок — посмотрели на Доминуса как на шипящую змею. Змею можно убить, можно отшвырнуть ногой, можно пройти мимо, но можно ведь и снизойти до нее.
— Множество народов жили на земле тысячи поколений назад, — сказал старик медленно, подбирая слова. Он говорил не столько для Доминуса, хотя обращался именно к нему, сколько для себя, проверяя вслух мысль, пришедшую в голову, — и среди них был один, создавший эту книгу. Или — народ, для которого эта книга была создана. Они называли себя евреями. Людьми Израиля. Отец говорил мне, а ему — его дед… В одной из книг это предание описано подробно… Может быть, это было вообще единственное более или менее логичное предание о том ушедшем времени… Люди Израиля. Их давно нет.
— О чем ты говоришь, старик? — надменно спросил мальчик. — Я Мессия. В моих снах я видел, что должен найти Тору и прочитать ее. И тогда пойму смысл своего явления в мир. Я нашел Тору и прочитал. Я понял смысл. Я пришел спасти мой народ.
У старика начала трястись голова. Это было так жутко, что Доминус даже не решился подойти, помочь, поддержать. Авраам тоже стоял неподвижно, ждал ответа. И начал уже страшиться его, потому что догадывался, каким он будет.
— Творцы, будь вы благословенны, — бормотал Хранитель, — за что вы поступили так с созданиями своими… Творцы, неужели прервали вы связь времен, чтобы наказание стало неотвратимым…
— Я понял, — сказал Авраам потухшим голосом, — я читаю в твоих мыслях то, что ты не решаешься сказать.
Они стояли друг против друга — старый и молодой, — и похоже, разговаривали глазами, Доминус не понимал ни слова в этом диалоге, но чувствовал в нем напряжение, способное уничтожить любого, кто посмеет вмешаться.
Наконец плечи старика опустились, взгляд погас, а мальчишка неожиданно всхлипнул и, подняв со стола книгу, которую он назвал Торой, бросил ее на пол. Доминус сделал шаг, чтобы посмотреть, что же изображено в этой книге, какие значки, а может быть, и картинки, но книга, падая, захлопнулась. Обложка была шершавой на взгляд и, видимо, не очень приятной на ощупь.
— Почему Творцы всегда опаздывают? — сказал старик. Был ли это вопрос или только мысль, не обращенная ни к кому?
Авраам, вероятно, думал о том же, потому что сказал своим ломким детским голосом:
— Когда продумываешь мир на миллионы поколений вперед, разве так уж жалеешь об ошибке в десяток или даже тысячу?
— Но если от этой ошибки меняется судьба мира…
— Судьба народа. Но почему — мира? Мир бесконечен. Народ ушел, и народ пришел. Что он на пути Вселенной?
— Что же теперь будешь делать ты?
— Ты знаешь, — сказал мальчик.
Он повернулся и пошел к выходу. Доминус посторонился, Авраам шел прямо на него, не видя ничего перед собой. Да и как он мог видеть — сквозь слезы?
— Вы меня совсем запутали, — сказал Доминус. — Вы оба. Чем ты довел Авраама до слез, старик, — я никогда не видел, чтобы он плакал. Даже когда упал с дерева — прошлым летом…
— Ему есть о чем плакать, — отозвался Хранитель. — Доминус, об одном прошу тебя… Я не доживу, а ты не забудь… Когда его будут убивать… Помоги, чтобы он не мучился.
Всю дорогу домой Авраам молчал. Доминус сначала приставал с вопросами, но потом отстал, мальчишка всегда был упрям, сам заговорит, если захочет.
Обратный путь казался более легким. Солнце село, сумеречное небо светилось сполохами от горизонта до горизонта, и можно было не бояться темноты. Правда, в песок время от времени падали с высоты стрелы молний, но это была привычная опасность, в пустыне она была не больше, чем в селении. Если Творцы хотят наказать, от них не скроешься.
Под кроной Лоредана мальчишка решил почему-то сделать привал, хотя дом был уже рядом. Доминус не стал спорить, за этот долгий день он понял, что если и есть человек, который точно знает, чего хочет, то это Авраам.
— Что сказал тебе Хранитель на прощание? — неожиданно спросил мальчишка. Доминус вздрогнул.
— Ничего, — ответил он торопливо. — Обычные слова…
— Ты не можешь скрывать мысли, Доминус, — вздохнул Авраам, — и никто не может. Не бойся. Тебе не придется меня спасать. Все кончено. Я опоздал…
Он протянул руку на запад, где совсем недавно опустилось солнце.
— Там, — сказал он, — было море. Море — это место, где много воды, от горизонта до горизонта. И не качай головой, я в своем уме. А здесь жил народ. Здесь… Но — тогда. Они ждали меня. Творец, почему ты привел меня в мир сейчас? Кого наказал ты? Их? Меня? Творец, возьми назад все, что ты дал мне…
Мальчишка опустился на колени, погрузил ладони в песок, бормотал что-то, плакал — надрывно и всхлипывая. Доминусу было страшно, он не знал, что делать. Ему казалось, что за этот день Авраам прожил всю свою жизнь, и сейчас ему не девять лет, а все сто, и плачет он о том, что жил напрасно. Можно приласкать мальчишку, но как успокоить старого мудреца?
— Мессия, — повторил он. Слово было непонятным, оно ничего не означало. Может быть, имя? Может быть, прозвище. Может быть, судьба…
Авраам, сын Давида, Мессия, опоздавший родиться на восемь тысячелетий, плакал о чем-то, чего уже никто не мог понять.
Даниэль Клугер
НЕПРИКАЯННАЯ ДУША
Можно ли исправить ошибку, совершенную в прошлом? Смотря какую. Иные ошибки исправляются, иные — нет. А если не ошибка, а преступление? И совершено оно не тобой, а человеком, жившим за много лет до тебя? Как быть в этом случае? Чем помочь неприкаянной душе, и после смерти не находящей покоя? Этому посвящен рассказ Даниэля Клугера.
Портной Арье Фишер сидел на скрипучем табурете у самого окна и делал вид, что перелицовывает субботний сюртук мясника Шлоймэ Когана.
— Чтоб ты провалился, бездельник! — в сердцах сказала его жена Хава, войдя в крохотную комнату-мастерскую из кухни и убедившись в том, что работа находится в первоначальном состоянии. — Сподобил же черт выйти за такого…
Арье Фишер сделал вид, что не слышит. Хава была не злой, но очень крикливой женщиной.
Постояв рядом с мужем, никак не реагирующим на ее упреки, Хава в сердцах плюнула и вернулась в кухню. Реб Фишер некоторое время добросовестно прокладывал крупные стежки по линиям, аккуратно прочерченным куском старого мыла.
Портному было от роду тридцать шесть лет, жене его — тридцать. Жили они в маленьком, готовом в любую минуту развалиться домике у самой реки. Ежевечерняя прогулка вдоль берега в виду дома составляла непременный атрибут жизни портного на протяжении долгих лет. Весенние ливни на две недели прервали эти прогулки, что не замедлило сказаться на настроении.
Наперсток со срезанным верхом последний раз блеснул в тусклом свете, проникавшем снаружи. Сметав на живую нитку полы сюртука, реб Фишер решительно отложил работу.
— Хава! — крикнул он недовольным голосом. — Скоро ли ужин?
Жена не ответила. Фишер послушал, как она гремит посудой в кухне, и поднялся с табурета. Ему показалось, что в комнате стало немного светлее. Он выглянул на улицу. Действительно, ливень прекратился. В разорванных тучах появились солнечные лучи.
Хмурое лицо Арье Фишера разгладилось.
— Хава! У меня разболелась поясница. Дождь кончился, я прогуляюсь перед ужином…
В дверном проеме немедленно появилась жена.
— Опять?! — грозно вопросила она. — Только бы не работать!
— Вовсе нет! — обидчиво заявил портной. — Вот! — Он схватил кстати подвернувшуюся подставку для утюга. Чугунный круг лопнул сразу в трех местах. — Как я могу отпарить сюртук, если мне не на что поставить утюг? Поищу что-нибудь подходящее.