Книга Бытия

Лой-Быканах коварно улыбнулся:

— А вот этого я не скажу.

— Почему? — удивился Уй.

— Потому что пока не знаю.

Он выглянул в окно. Блямба почти скрылась за горизонтом.

— У вас можно переночевать?

— Конечно, — ответил Скип, не отрываясь от кульмана. — Но для этого ты должен признать, что мы правы.

— Вы правы, — легко согласился философ.

Дуй обиделся:

— Ты же не согласен, а говоришь, что согласен.

— А что мне остается делать? — растерялся Лой-Быканах. — Кстати, нужно определиться, как мы общаемся: на "ты" или на "вы"…

— Думаете, мы вас не уважаем? — Уй заколотил ставнями проем окна: мало ли кто ночью голодный залезет?

— Вовсе не по этой причине, — философ свернулся калачиком в углу. — Вот подумайте: вы уважаете тех, с кем говорите на "ты"?

После непродолжительных раздумий Диболомы решили, что в большинстве — уважают.

— А теперь другой вопрос: уважаете ли вы всех, к кому обращаетесь на "вы"?

— Как правило — нет, — удивился Скип. — Это что же получается: форма вежливости — это вовсе не форма вежливости.

Из угла, занятого философом, послышался смех:

— Вот видите, вы уже сомневаетесь. Нет, форма вежливости таковой и является, но ведь вежливость — она не столько в уважении личных качеств сикараськи, сколько в признании его личного пространства.

Вот тут Диболомы действительно удивились:

— Личное пространство? В смысле — частная собственность, недвижимость?

— Нет, именно личное пространство, — Лой-Быканах сладко зевнул. — Эх, закурить бы…

— Надо?

— Нет, в завязке, я же говорил… Так вот, личное пространство сикараськи — это насколько близко она вас к себе подпускает. Чем ближе подпускает — тем меньше пространство — тем больше она вам доверяет… ну, или меньше боится.

Диболомы погрузились в крутые раздумья, а философ продолжал:

— А что делать, если личное пространство по той или иной причине не может быть регламентировано? Где взять необходимую дистанцию?

— Если чего-то нет, но очень нужно — это придумывают, — подал голос Скип.

— Умница, — похвалил философ. — Именно придумывают. И пресловутая форма вежливости — именно придуманная дистанция. Вы мне не доверяете и даете понять, чтобы я держался на расстоянии — говорите "вы". Едва барьер непонимания сломан, возникает доверие, то есть "ты".

— А если сикараська хамит? Она ведь тоже "тыкает"! — очнулся Уй. — Какое уж тут доверие?

— Пытается взломать твое личное пространство, — философ опять зевнул. — Так что между нами: доверие или дистанция?

Пока Диболомы решали сложный вопрос, Лой-Быканах уснул.

— Доверие! — радостно крикнули Уй и Дуй.

Ответом послужил могучий храп.

— Эй, а про смысл жизни? — возмутился Скип.

Но Уй убедил его не будить философа. В конце концов, куда он денется до завтра?

— Говори.

Патриарх не обернулся к Гыну, он продолжал о чем-то напряженно думать. Тем не менее визит мудреца не остался незамеченным, и Патриарх нашел нужным первым начать разговор.

— Я… — Гын попытался приветствовать Патриарха, но не смог.

Вопрос задать он тоже не сумел.

— Зачем пришел? — спросил Патриарх, не оборачиваясь.

— Я только посижу тут, рядышком… — пробормотал мудрец. — Я быстро…

Патриарх не ответил.

Мудрец плюхнулся задом на камни, тут же вскочил и поковылял обратно с максимально возможной скоростью. Он отчетливо понял, что не только не хочет знать, как устроена Среда Обитания, но даже более — яростно противится, чтобы узнали другие.

Гын вернулся к поверженным Рытркынам, и уложил Бздына рядом с Дыном. Малоприятное зрелище — наблюдать собственную разбитую голову в двух экземплярах. И чем они виноваты? Всего-то и хотели — узнать, как же все устроено в мире, а вон как получилось.

Вообще-то они и сейчас хотят. Это у них жизненная установка такая — хотеть. Все сикараськи хотят все знать, несмотря на то, что орешек знанья тверд, и тверд весьма. Но главным образом сикараськи хотят жить. Все их многочисленные хотения происходят от жгучего, словно блямба, желания жить.

Тяжело вздохнув, Гын покопался в складках своего плаща, потом обыскал Дына с Бздыном, нашел тинную труху — и густо засыпал раны.

Мироздание, думал он, осторожно ступая по мокрым круглым камням, оно ведь не только вокруг, оно и в словах. В этом все дело. Среда Обитания — всего лишь Среда. А слова — гораздо больше. Они гораздо больше, чем даже то, что за границей Среды.

Больше бесконечности!

Спустя какое-то время оба Рытркына зашевелились, а вскоре и очнулись.

— Ну надо же быть таким тупым! — простонал Бздын, разминая шею.

— Правда, Гын, ну зачем же так, — Дын ткнул пальцем в остывшие мозги, понюхал и аж заколдобился.

— Погорячился, — Рытркын-оригинал отвел взгляд. — Ладно уж, идите.

— А сам что? — Дын и Бздын, кряхтя и постанывая, встали на ноги.

Гын махнул рукой и побрел вдоль берега. Потом остановился, обернулся к недоумевающим мудрецам и попросил:

— Насчет слов у него спросите. Ну, если знает, конечно.

Не дождавшись ответа, Гын-Рытркын пошел своей дорогой, а совершенно обалдевшие Дын и Бздын — своей.

Целый этап экспедиция провела в брачных играх. Подключились даже клячи и Раздолбаи. И когда Тып-Ойжон наконец вспомнил, зачем они сюда попали и куда вообще шли, никто из попутчиков не выразил острого желания продолжить погоню. Великих трудов стоило мудрецу привести в чувство ходоков и воина:

— Вы что, не понимаете? Тут и так непонятные вещи творятся, а если мы ее не догоним, то вообще может наступить ВсеобщийКаюк.

Дол-Бярды не без оснований полагал, что если Каюк не наступил до сих пор, то вряд ли наступит когда-нибудь еще, но Ыц-Тойбол довольно быстро опомнился и стал готовиться в путь, глядя на него засобирался Гуй-Помойс… В конце концов чувство долга возобладало и над воином.

— Куда это вы? — удивилась Великая Матерь, когда на рассвете, подпинывая Раздолбаев и понукая кляч, путешественники выдвинулись из поселения.

— Смилуйся, Матушка, — запричитали Раздолбаи. — Уводят, бичи, на поиски глюка, а мы уже здесь любим…

— Какого глюка? Кто бичи? — у Матери защемило в груди от предчувствия вечной разлуки.

Вновь пришлось пускаться в объяснения, но тут уж мудрец пустил в ход все красноречие, которым обладал, ибо чувствовал — против любви долг бессилен.

— Если мы ее не найдем, — закончил Тып-Ойжон, — может случиться все, что угодно.

— Даже Всеобщий Каюк, — добавил воин, скорее, для себя, чем для Матери.

— Кстати, — осенило Ыц-Тойбола, — а она мимо вас не пробегала?

Великая Матерь долго переваривала услышанное. А потом начала:

— Раньше циритэли жили на Другом Краю Света…

— Я думал, он общий… — разочарованно протянул мудрец.

— Он думал, — передразнила бабища. — А потом как грохнет: Край лопнул, и в небо какая-то штуковина улетела. И горы начали расти.

Экспедиция напряженно ожидала трагической развязки.

— Мы сначала испугались, а потом пещеры нашли, жить там стали…

— А с Краем-то что? — спросил Ыц-Тойбол.

— Да кто ж его знает? Он же по ту сторону, а мы — по эту.

Казалось, Великая Матерь знает, что с Краем на самом деле, но не хочет говорить. Никто из путешественников не осуждал ее за скрытность: в конце концов, Матерь о них же заботится.

— Это она, макитра, — понял мудрец.

— Я? — глаза Великой Матери заволокло влажной пеленой.

— Да нет, — мудрец замахал крыльями, — нет, что вы… Это зловещая тварь, которую мы преследуем. Она таки провалилась сквозь Среду.

— А как она смогла в небо улететь, если провалилась? — насторожился воин.

— Не знаю, — огрызнулся Тып-Ойжон. — Я практик, мне эксперимент нужен, чтобы понять. Если исходить из того, что пространство — шар, а Среда — это пространство…