Руна смерти

К исходу третьего дня своего пребывания в Италии Юлинг держал в руках пусть тонкую, но очень ценную, как ему казалось, папку из черной кожи, с серебристым оттиском в виде имперского орла. В ней были показания шофера и толстого монаха, записи бесед с церковниками, копии некоторых описей и расписок и его собственный отчет. Во всем просматривался сознательный умысел некоего высокого должностного лица из командования итальянской армейской группировки. А этот умысел не мог возникнуть иначе, кроме как по личному распоряжению рейхсмаршала.

Вернувшись на следующий день в Рим, Юлинг узнал, что вылет самолета на Берлин задержится по погодным условиям до утра. Оставив в гостинице вещи, он отправился побродить по Вечному городу, в котором побывал однажды с короткой экскурсионной поездкой в годы своей учебы в орденсбурге.

Погода была действительно нелетной. На улицы и парки опустился тяжелый, неподвижный туман. Прохожих почти не было, и пустынные развалины римского форума, размытые и обесцвеченные белой пеленой, выглядели таинственно. Юлинг бродил по аккуратным дорожкам между камней и мысленно пытался слиться с эпохой, свидетелями которой они являлись. Подойдя к Траяновой колонне, он стал обходить ее, рассматривая винтовой барельеф. Его взор поднимался всё выше, пока окончательно не утонул в пелене, растворявшей вершину. Казалось, покорной вереницей в вечность уходили все те, кто был высечен на этих мраморных дисках. «Siс transit gloria!..» Сколько раз экскурсоводы произнесли здесь эту или подобные ей фразы…

– В такую пору особенно магически выглядит Колизей, – вдруг услышал он негромкий голос стоявшего поодаль пожилого человека в длинном пальто и широкополой шляпе. Фраза была произнесена по-немецки.

Юлинг вздрогнул и обернулся,

– Извините, если я прервал ваши размышления. – Человек почтительно притронулся к полям своей шляпы. В одной руке его была трость, в другой – небольшой сверток. – Я увидел, что вы всерьез увлечены барельефом. Позвольте представиться, профессор Полигар, – рукой с тростью он еще раз коснулся головного убора.

Юлинг кивнул, однако сам представляться не стал.

– Вы историк? – спросил он больше из вежливости.

– В этом городе, молодой человек, каждый – историк вне зависимости от своих занятий и убеждений.

– А как вы догадались, что я немец?

Человек, расценив эти вопросы как приглашение к разговору, подошел ближе. Его черты стали яснее. На вид ему было за шестьдесят. Он походил на классического берлинского бакалейщика начала тридцатых, и, если бы Юлинг не был уверен, что такое вряд ли возможно, он принял бы его за еврея.

– Черпая из прошлого бесконечные уроки жизни, я научился предсказывать будущее. Мое профессорское звание относится именно к этой стороне деятельности. Что же касается вас, то вы не римлянин. Вы гость в этом имперском некрополе. – Он взором провел по окружавшим их темно-серым обрубкам коротких колонн, стоявших вокруг без единой капители. – Но вы самоуверенный гость.

– Не боитесь предсказывать в такое время, когда всё так зыбко и изменчиво? – с легкой усмешкой спросил Юлинг.

– Напротив. Как раз теперь судьбы людей наиболее выпуклы и отчетливы. Впрочем, я не занимаюсь вычислениями завтрашнего дня. Мелкие неприятности, червонные дамы и крестовые короли – это прерогатива карточных гадалок. Мой метод не чувствителен к таким шероховатостям человеческой судьбы. Он настроен на то, что существенно. На взлеты и падения и, конечно, на финальный и самый торжественный акт жизни – смерть. Не желаете воспользоваться случайностью, которая свела нас здесь, в средоточии великих судеб прошлого? Помните у Байрона: «Здесь храмы, троны, цирки отблистали…» Моя мастерская совсем рядом, вон там, за новой базиликой,

Юлинг посмотрел на часы. Времени было еще мало, к тому же ему всё равно идти в ту сторону.

– Что ж, пойдемте, если ваши вычисления не стоят слишком больших денег.

– Оплата очень скромная и только после получения надлежащего результата.

– А что, результат может оказаться и не надлежащим?

– Его может не быть вовсе. Судьбы некоторых людей сокрыты от меня. В таких случаях я, конечно, не беру денег, хотя трачу на разгадку их тайны порой много часов.

Они вышли на широкую улицу и повернули направо. Туман понемногу рассеивался, и вдали уже угадывалась громада Колизея, внешняя стена которого словно гигантским ножом была срезана наискось. Они остановились, завороженные зрелищем. Один из них видел его в тысячный раз, другой – второй раз в жизни. Но тогда не было этого освещения и тумана, а была толпа туристов и надоедливый голос экскурсовода. «Девятнадцать веков! – думал Юлинг. – Вот он, великий символ империи, отражающий ее сущность и дух. Одни повелевают, другие кричат им: „Идущие на смерть приветствуют тебя!“ Ему невольно пришли на память другие строки из Байрона:

Свернув в узкую улицу, они скоро очутились перед высокой дверью с медной табличкой со словами «Мастерская профессора Полигара». Немного повозившись с ключом, профессор открыл дверь и, посторонившись, впустил Юлинга в небольшой холл. Приняв у него пальто и шляпу, Полигар пригласил гостя в такой же небольшой, скромного вида кабинет, куда вела из прихожей одна из двух дверей.

– Вы не увидите здесь магических пентограмм и звезды Бафомета, – проговорил Полигар, усаживая гостя в небольшое кресло. – Это всё антураж, рассчитанный исключительно на клиента. Мне он не нужен. Мои принципы – точный расчет и сопоставление, и мои клиенты должны сразу это понимать. Я не хочу вводить в заблуждение тех, кто готов заплатить за мой труд.

Так он продолжал говорить, доставая из шкафа книги, приготавливая бумагу, проверяя, есть ли в чернильнице чернила. Всё это он складывал на столик возле кресла. Там уже лежала большая лупа и что-то еще.

– Вы готовитесь, как к серьезной операции или медицинскому осмотру, – наблюдая за всем этим, сказал Юлинг.

– Это не займет много времени. Я вас быстро отпущу. Так, ну, по-моему, всё готово. А теперь приступим.

Профессор включил лампу, и на Юлинга пролился яркий голубоватый свет. Затем вычислитель судьбы спросил дату и место рождения своего клиента и стал делать в небольшой тетрадке записи. Он часто поглядывал на него, что-то сверяя в толстой потрепанной книге и бурча себе под нос, и снова записывал. Судя по положению кисти его руки и быстрым размашистым движениям, Полигар владел стенографией. Затем, вооружившись лупой, он исследовал линии на ладонях Юлинга, сделал несколько уверенных и точных зарисовок и новые записи в тетради. Постепенно он вовсе перестал говорить и явно был чем-то озабочен,

– Теперь я должен осмотреть ваши глаза, – сказал он Юлингу, – осталось совсем немного.

Надев на голову обруч с отражателем и прикрепленной к нему маленькой лупой, какой пользуются часовщики и ювелиры, он, аккуратно касаясь лица Юлинга, осмотрел его глаза. Сделав новые пометки в тетради, профессор сказал:

– Ну вот, пожалуй, и всё. Завтра вы зайдете за результатом и…

– Как это завтра? Я утром улетаю в Берлин. – Профессор всплеснул руками.

– Я разве не сказал, что выдаю результат на следующий день? Прошу меня простить. Что же делать? А когда ваш самолет? Впрочем, ладно. Вы сможете зайти сюда сегодня часа через полтора?

– Зайду, коли так, – вяло пообещал Юлинг, уверенный в том, что ему черта с два уже захочется снова сегодня выходить из гостиницы.

– Только зайдите обязательно. И вот еще, наденьте, пожалуйста, этот браслет. На левую руку. – Полигар достал из шкафа кожаный ремешок с прикрепленными к нему небольшими черными камушками, – Пусть он будет эти полтора часа у вас на руке, – тон профессора был чуть ли не просительным.