Узники крепости Бадабера

— Ты отвечаешь за пленных. Ты пойдешь в крепость и уговоришь их сдаться. Обещай им все, чего они потребуют, но шурави еще до захода солнца должны быть мертвыми!

Комендант невольно вскинул глаза на ползущий к горным вершинам Хайбера оранжевый солнечный диск.

«Минут пятнадцать-двадцать до заката», — пронизала мысль.

— А ежели они не согласятся? — неуверенно пробормотал Абдурахман.

— Тогда тебе лучше остаться с ними!

Обреченно опустив голову, зажав в руке белую тряпку, «грозный» комендант казематов Бадабера поплелся в сторону крепости.

— Командир! К нам парламентер! — крикнул с вышки Игорь. — Сам Абдурахман направляется. Может, полосануть очередью?

— Успеется, пусть подойдет, — откликнулся Сергей. — Послушаем с чем пожаловал представитель власти.

Озираясь по сторонам, комендант через калитку в воротах, шагнул на тюремный двор. К нему подошли только двое: Абдул Рахман и Фазлихуда. Еще несколько часов назад он мог сделать с ними все, что захотел, а сейчас комендант находился в их власти и в свою парламентскую неприкосновенность он не верил, так как сам не признавал никаких международных законов, хотя и слышал о них. Поэтому, пройдя ворота, он заранее простился с жизнью. Однако шурави смотрели на него не кровожадно, а даже с некоторой усмешкой в глазах, и это вселяло надежду. Абдурахман, тщательно подбирая слова, обратился к Сергею:

— Аллах всемилостив, Абдул Рахман. Он призывает к смирению. Все вы приняли нашу веру и потому, именем Аллаха, я заклинаю вас: смиритесь, сложите оружие и выйдите из крепости. Господин Раббани гарантирует вам жизнь…

— Чтобы потом по кусочкам рвать наши тела? — прервал плавную речь, коменданта Сергей. Глянув недобро на Абдурахмана, он твердо произнес: — Наши условия таковы: мы требуем прихода в крепость представителей советского и афганского посольств. Только с их приходом возможны переговоры. Так и передай Раббани.

А Фазлихуда — Анатолий добавил:

— И пусть он поспешит. Не то я тут присмотрел пару ракет «земля-земля», как раз до Пешевара долетят, а то и дальше.

Неподдельным испугом подернулось лицо коменданта. Абдурахман понимал, что русский не шутит и выполнит свою угрозу. Закатив глаза, он, дрожащим голосом проронил:

— Аллах вам этого не простит.

Ответ шурави привел Раббани в бешенство.

— Они мне смеют угрожать! — кричал он, потрясая кулаками. — Жалкие шакалы! Я изжарю их на медленном огне. Я заставлю их рвать друг друга зубами и жрать мясо!

Раббани раз за разом посылал моджахедов на крепость, но те всякий раз под пулеметным и автоматным огнем откатывались от стен, неся большие потери.

С наступлением темноты атаки прекратились сами собой.

Наступила ночь. По требованию Раббани из Пешевара пришло несколько машин с прожекторами, вспарывавшими жалами лучей ночную тьму, и до батальона мотострелков пакистанских регулярных войск. Они уплотнили кольцо вокруг крепости, чтобы не допустить прорыва восставших.

Между тем, афганцы, покидавшие крепость, прощались с остающимися и каждый понимал, что это прощание последнее. Зарина, одетая в халат одного их моджахедов, тоже прощалась с русскими и афганскими парнями. Слезы застилали ей глаза, от слабости ноги подкашивались, но благодарность за свое освобождение переполнявшая сердце, чувство сострадания к решившимся стоять насмерть, удерживало ее на грани обморока, придавало силы.

Андрей тоже с трудом сдерживал слезы. Понимая, что у ребят шансов остаться в живых почти никаких, он был готов разделить с ними выбранную судьбу, но товарищи распорядились по-иному: Андрей должен жить, обязан спасти Зарину и донести правду о Бадабера до своих.

Путь из крепости по заброшенному водоводу был нелегким: вначале надо было на веревках опуститься в колодец, а потом карабкаться по узкому каменному ложу, медленно поднимаясь к зарешеченному выходу, находящемуся в пятистах метрах от крепости в овраге, некогда бывшем устьем реки.

Один за другим исчезали бывшие узники Бадабера в колодце. Наступила очередь Андрея. Товарищи прощались и напутствовали его. Сергей, подойдя последним, обнял и тихо, с затаенной тоской в голосе, сказал:

— Прощай, брат. Живи счастливо и помни о нас. Адреса наших родных у тебя есть, съезди сам, не сочти за труд. И вот еще что, — тише, но, как показалось Андрею, с ноткой отчаяния, высказал он выстраданную мысль: — Напрасно все это… Афганистан, кровь пролитая, смерть и с нашей и с их стороны… Нельзя принести счастье на кончиках штыков. Нельзя оружием заставить жить лучше. Надо, чтобы народ сам захотел преобразований, которые Бабрак Кармаль проводит с помощью наших войск. Сейчас тебе этого не понять, но потом, когда-нибудь, ты убедишься, что я был прав. И если останешься жить после этой передряги, не кори себя за то, что не остался снами. Живи и радуйся жизни за всех нас.

Когда прошло минут тридцать-сорок после начала движения по водоводу, Сергей предложил:

— А ну, парни, пошумим немного, чтобы Андрею с афганцами легче было выбираться из этого котла. Да и господину Раббани на нервах поиграем, немало он над нами измывался, теперь наш черед.

Почти два десятка стволов вспороли ночную тишину. Заметались лучи прожекторов, загремели ответные выстрелы. Моджахеды и пакистанские солдаты, думая, что русские пошли на прорыв, обрушили на крепость шквал огня. А бывшие узники Бадабера в это время, оставив на вышках дозорных, спокойно ужинали в одном из складов.

Шаг в бессмертие

За ночь никто не сомкнул глаз, каждый думал о своем, самом-са- мом… о доме, о матери, жене. Сергей силился представить свою дочь, какой она стала за эти годы, но так и не смог. Слишком много глаза его видели горя, крови, слишком долго перед ними стоял серый цвет дувалов, построек, стен камер, что иные цвета не воспринимались и не воспроизводились. Он прекрасно понимал, что долго восставшим не выстоять, но все-таки надежда, слабая, надежда на чудо теплилась у него в груди и эту каплю надежды он старался поделить среди оставшихся с ним товарищей.

Забрезжил рассвет.

Сергей в последний раз решил обойти всех ребят, ободрить, проверить нет ли прорех в организованной им круговой обороне.

— Скоро начнут. Ну, как ты тут, — склонился Сергей над Виктором, лежащим на спине и устремившим взгляд вверх.

Тот, не меняя позы, спокойным, сиплым от бессонно проведенной ночи и свежести воздуха голосом, ответил:

— Все в норме, командир. Мои афганцы спят, а я не могу. Лежу и вспоминаю. Всю жизнь свою переворошил и вот что хочу сказать тебе: плохо мы жили. Все как-то не так. Мелко, что ли? Жил, учился, два года работал…, по улицам шатался с парнями в поисках приключений, морды бил, мне били, девчат зажимал на «гульках», и считал что так и должно быть! Потому что окружавшие меня так жили. Был, правда, среди нас один «шизик», серьезный такой, водку на дух не принимал, английский язык учил и говорил, что будет читать Шекспира в оригинале. У него-то хотя бы цель была, а мы чего жизни своей бестолковой радовались?! — вздохнул Виктор.

— Чего это тебя сегодня на философию потянуло? — улыбнулся Сергей.

— Не сегодня, — так же медленно, весомо произнес Виктор. — Давно об этом думаю. Как попал сюда, — уточнил он. — А сегодня еще раз перешерстил жизнь свою прожитую и самое значительное в ней — это день сегодняшний. Потому что он, этот день, один — и последний!

Поразившись мрачности мыслей товарища, Сергей поспешил его приободрить:

— Не раскисай ты, Витюха, у тебя еще будет время все изменить в своей жизни. Дай вот только нам отсюда выбраться.

Виктор улыбнулся и, переведя взгляд на Сергея, насмешливо прогудел:

— Брось, командир, мне эти сказки о светлом будущем петь. Наше будущее зависит от нас. Сколько времени продержимся, то и наше. А так, спасибо тебе за все.

Виктор медленно поднялся, одернул рубаху и жестко, по-мужски обнял старшего товарища.