Страница 94 из 110
Через неделю после поездки в собор у меня состоялся разговор с матерью. Очень многое после той трагедии, что обрушилась на нас, стало видеться по‑другому, и это стало поводом для серьезных решений. Мне хотелось отблагодарить тех, кто помог мне в это трудное время. Первыми кандидатами на это, конечно, были близкие. Следующие несколько дней я потратил на написание новой редакции Павловского акта, официально разрешив всем потомкам Романовых вступать в брак вне зависимости от происхождения избранницы или избранника. Попутно были серьезно урезаны права на титулы Великих князей. Если в документе 1797 года титулы Великого князя, Великой княжны и Императорских Высочеств назначались всем императора сыновьям, дочерям, внукам, правнукам и праправнукам, то в новой редакции их могли получить только ближайшие родственники императора: дети, а также братья и сестры. Из внуков же титул получали только старшие сыновья, последующие поколения считались князьями императорской крови.
Таким образом, я хотел не допустить разрастания императорского семейства до неприличных пределов, как это случилось в нашей истории.
При этом правнукам присваивался титул «Высочество», а их потомству – «светлость». Изменялся и размер получаемого денежного содержания. Его пришлось заметно увеличить, дабы не вызвать серьезного негодования родственников. Кроме того, пришлось сделать оговорку, что обратной силы новая редакция не имеет и все титулы, полученные по старому учреждению, остаются неизменны вплоть до смерти лица, ими обладающего.
Мать пришлось уговаривать недолго: она, как любая женщина, желала своим сыновьям только счастья и потому полностью одобрила мое решение. Тот же, кого этот момент касался больше всего, до последнего ни о чем не подозревал.
Как‑то вечером, после ужина, мы сидели в гостиной за обеденным столом и беседовали. Закончив дежурные темы о погоде, о родственниках и последних событиях светской жизни, разговор наконец‑то добрался до главного.
– Я дам тебе свое благословение, – сказал я.
– Благословение? – переспросил брат, замерев с куском пирога в руке.
– На брак с Марией Мещерской, – пояснил я, помешивая серебряной ложечкой чай, – если ты ее действительно любишь.
Александр на несколько секунд застыл, переваривая услышанное. Я, не торопясь, отхлебнул из чашки душистого чая с бергамотом, терпеливо ожидая реакции.
– Но откуда?.. – наконец выдавил он.
– Ну, я же не дурак и не слепой, – усмехнулся я. – Или ты думаешь, что никто не заметил взглядов, которые вы друг на друга бросаете?
– Глупости, – Сашка покраснел и, отложив пирог, начал вертеть в руках серебряную вилку, – ничего такого не было.
– Ой ли? – приподнял бровь я, делая очередной глоток терпкого дымящегося напитка. – Может, еще скажешь, что наши бравые гвардейцы обознались и это не ты вылезал из ее окна по простыне в позапрошлую среду?
Брат залился пунцовой краской, явно не зная, что сказать. Вилка в его могучих ручищах сама собой свернулась в колечко. Я тоже молчал, глядя на него.
– А мать? А Учреждение? – наконец спросил брат.
– Напишем новое. Ты считаешь, что твое счастье для меня стоит меньше, чем какой‑то клочок бумаги столетней давности? – глядя ему в глаза, спросил я.
В ответном взгляде было столько радости и облегчения, что я невольно улыбнулся. Сашка улыбнулся в ответ, а затем внезапно вскочил со стула и бухнулся передо мной на колени.
– Брат мой, прошу у тебя разрешения на свадьбу с Марией, – уткнув голову вниз, пробасил он.
– Даю тебе свое благословение, – сказал я, встав и возложив руку ему на затылок.
Почувствовав мою руку на голове, Александр замер, а потом вскочил и с ревом заключил меня в свои объятия. Мои кости ощутимо хрустнули, в глазах на миг потемнело.
– Отпусти, медведь, раздавишь, – отстраняясь и снова заполняя легкие воздухом, буркнул я.
– Спасибо, Никса, спасибо, – счастливо забасил Сашка, на щеках которого заблестели слезы радости, – я так боялся тебя и маменьку об этом просить.
– Не надо меня благодарить, Саша. – Моя улыбка получилась чуть‑чуть грустной. – Каждый заслуживает права на счастье. Я люблю тебя, брат.
– Я тоже люблю тебя, Никса, – смущенно пророкотал Александр, и мы снова обнялись.
– А теперь беги, – через пару секунд шлепнул я его по плечу, – порадуй нареченную.
Дважды просить не пришлось. Сашка, опьяневший от счастья, как дикий кабан, не видя дороги, понесся в направлении западного крыла, где располагались комнаты фрейлин.
Судя по шуму, который будоражил дворец вплоть до глубокой ночи, радостные новости всерьез раззадорили молодых.
* * *
Этим апрельским утром я как никогда придирчиво осматривал свой мундир. Не столько потому, что те, ради кого я это делал, обратят на мою одежду внимание, сколько из уважения к ним. Сегодня я награждал оставшихся в живых немногочисленных героев Иканского дела.
В почетном окружении выстроившихся на Дворцовой площади полков тонкой шеренгой в два ряда в одном строю стояли вперемежку четыре десятка русских Рэмбо, Чак Норрисов и роботов из жидкого металла последней модели. Перед ними с шашкой наголо стоял, застыв подобно бронзовому изваянию, их отчаянно храбрый командир.
Мы с Лизой вышли из дворца. Собравшаяся за солдатскими спинами толпа приветственно взревела. Под приветственные крики многотысячной толпы мы подошли к жидкому строю уральских казаков, сопровождаемые сонмом придворных.
– Здорово, казаки! – поприветствовал я их.
– Здра‑ви‑я же‑ла‑ем, Ва‑ше Им‑пе‑ра‑тор‑ско‑е Ве‑ли‑чест‑во! – оглушительно рявкнула, несмотря на малочисленность, сильно поредевшая сотня.[56]
– Пять месяцев назад, – громко вкратце решил рассказать о подвиге я, – сотня моих уральских орлов отправилась на осмотр местности и истребление небольшой шайки кокандцев. Однако близ селения Икан вместо небольшой банды она наткнулась на главные войско всего ханства. Два дня, в полном окружении, укрываясь за телами павших в голой степи, сотня стояла насмерть против десятитысячной орды! – Толпа притихла, с интересом слушая героическую историю. – На третий день боя, когда закончились вода и порох, есаул Серов отдал приказ о прорыве из окружения. Подобрав раненых, казаки выстроились в каре и как раскаленный нож сквозь масло прошибли все порядки яростно дерущихся кокандцев. Отбивая все атаки неприятеля, теряя по пути товарищей, сотня прошла с боем пятнадцать верст и воссоединилась с русскими частями, которые шли на выручку. Немногие оставшиеся в живых оправившиеся казаки сейчас вместе со своим командиром стоят передо мной. – Я указал на тонкую цепочку. – Благодарю за службу, орлы! – И, не давая казакам мне ответить, громко прокричал: – Ура героям!
– Ура! Ура! Ура‑а‑а! – раскатисто прогремели полки, поддерживаемые окружающей их толпой.
– Есаул Серов! Жалую вас за беспримерную храбрость, мужество и холодный ум в бою производством в следующий чин и крестом Святого Георгия третьей степени. – Подскочивший Сабуров торжественно вложил мне в руки Георгиевский крест, который я прикрепил на грудь поедающему меня глазами уже войсковому старшине.
Поочередно я наградил каждого казака Георгиевским крестом, пожимая крепкие мозолистые руки и благодаря за службу. После чего тепло попрощался с ними (надеюсь, ненадолго) и отправился во дворец, шепнув Рихтеру: «Вот тебе и пополнение в охрану, вербуй, пока горячо».
Отобедав в кругу семьи, что стал делать после покушения как можно чаще, я направился в свой кабинет.
– Его Императорское Высочество Великий князь Константин Николаевич, их превосходительства Николай Карлович Краббе и Андрей Александрович Попов ожидают вашего прихода, – едва я появился в приемной, доложил мне незаменимый Сабуров.
Я кивком поблагодарил своего секретаря и быстро вошел в кабинет. Господа мореманы, сидевшие к двери спиной, даже не заметили моего появления, увлеченно обсуждая первый русский броненосец.