Страница 86 из 110
Но вот едва Петр Данилович вышел из здания банка, как тут же лицом к лицу столкнулся с нарядом казаков, возглавляемым все тем же Кротовым. Ни слова не говоря, Красновского скрутили и отконвоировали в столичный порт, посадили на старую ветхую баржу и в обществе таких же, как и он, несчастливцев, воспользовавшихся указом 8–08, отправили в ближайший европейский порт – прусский Данциг. Прибыв через два дня в Пруссию, бывших заговорщиков так же молча выгрузили в порту, после чего согнали в кучу и объявили, что им согласно указу императора Николая была дарована замена смертного приговора на выдворение за пределы Российской империи без возможности возврата. Что и было выполнено, а теперь, мол, они предоставлены сами себе.
Ошарашенный, ничего не понимающий Петр Данилович первым делом, конечно, отправился в Данцигское представительство бельгийского банка Liegeoise. Отправился не один, а в толпе таких же, как и он, бывших арестантов. Еще на барже Красновский по отрывкам приглушенных разговоров понял, что не одному ему «помогли» Яков Вениаминович и Арон Израилевич.
В отделении бельгийского банка ему пришлось выдержать настоящий бой за возможность первым проскочить в зал. Охрана банка грамотно отсекла основную массу голосящей толпы, но нескольким счастливцам все же удалось проскользнуть в здание. Одним из них был Петр Данилович. Ни по‑немецки, ни по‑голландски Красновский, конечно, не говорил, но с клерком кое‑как удалось договориться на французском.
Несколько минут ушло на проверку состояния счетов Петра Даниловича. Ответ клерка буквально убил бывшего херсонского помещика. Обобрали! До нитки обобрали! Красновскому хотелось выть. Все деньги, все до копейки, были сняты со счетов как раз в тот день, когда он перевел их из Англии в Бельгию. И судя по крикам и разгорающимся то здесь, то там в зале банка скандалам – он был отнюдь не единственным, кто попал в такую ситуацию. Глубоко вдохнув, Петр Данилович присоединился к голосящему хору возмущенных изгнанников, требующих справедливости. Разумеется, он ничего не добился. Даже использовав все свои невеликие оставшиеся, по самым «черным» счетам, средства на суды с Banque Liegeoise, ни он, ни один из таких же пострадальцев ничего не получил.
В конце концов они все смирились, кто‑то стал чернорабочим в порту Данцига, кто‑то мелким лавочником в Любеке, кого‑то подкармливали оставшиеся в России родственники, кто‑то решил искать свое счастье за океаном. Красновский был среди последних. Скопив достаточно средств, он сел на первый попавшийся корабль до Бостона. Новая страна приняла его отнюдь не с распростертыми объятиями. Было все – и каторжный труд, и голод, и ночлежки с клопами. Но в итоге Петру Даниловичу удалось встать на ноги и даже в какой‑то степени вернуть свои капиталы. Начав с мелкой торговли, он к концу жизни стал одним из самых уважаемых торговцев зерном в Бостоне и окрестностях Одно угнетало Петра Даниловича и многие годы спустя. Согласно информации клерка, деньги были сняты в головном офисе банка, в Бельгии, по векселю на предъявителя, заверенному подписью самого Красновского. Многие годы Петр Данилович прокручивал эту ситуацию в голове и так и этак, и не мог понять. Как? Как эти проклятые евреи умудрились это провернуть? Ну ладно перевести счета, в этом сам виноват. Векселя он тоже подписывал, подделать их, имея образец подписи и бланки, тоже возможно. Но вот перевезти поддельный вексель из Петербурга через пол‑Европы за один день и предъявить в Бельгии? Это было невозможно… абсолютно невозможно!
Глава 11ГРАЖДАНСКАЯ СЛУЖБА
Я сидел и писал, глубоко склонившись над рабочим столом и лежащей на нем наполовину исписанной пачке бумаг, гусиное перо сновало по бумаге, нередко оставляя после себя жирные черные пятна. Вся стена справа от меня была украшена следами потекших чернил (не так давно у меня появилась дурная привычка одним размашистым движением руки, не глядя, стряхивать в правую сторону лишние чернила с перьев).
Последние события разворошили осиное гнездо. Аристократы и дворяне до визгу испугались, когда по всей столице на следующий день после той февральской ночи начались аресты весьма заметных фигур из их числа. В городе стали множиться нелепые слухи о «черных тарантасах», в которых по улицам столицы разъезжали зловещие подручные Игнатьева и хватали всех, кто казался им причастным к мятежу. Разумеется, когда вал репрессий спал и большинство арестантов было отпущено, ситуация сгладилась, но мне пришлось серьезно сократить приемные часы – большинство записавшихся не обращались по каким‑то конкретным проблемам, а стремились засвидетельствовать передо мной свою личную преданность и отсутствие крамольных мыслей.
Однако легче мне не становилось, слишком уж обширную картину недовольства раскрыл разгром кружка блудовцев. Прошедшие аресты и казнь гагаринцев поселили страх в сердцах оппозиционного дворянства, и сейчас оно не готово предпринимать против меня какие‑либо ответные ходы, но сколько это положение дел продлится? Я чувствовал себя словно лесник, вокруг таежной лачужки которого кружили оголодавшие волчьи стаи. Хотя нет, не волчьи, скорее своры отбившихся от рук и забеспредельничавших домашних собак. Они пока только тихонько погавкивали, однако я чувствовал, что недалек тот день, когда почувствую их клыки на своем загривке. И всем этим сворам мне необходимо было срочно кинуть кость. Одну большую жирную или несколько поменьше, но помясистее. Это уж как пойдет.
В качестве «жирной кости» я видел земли, конфискуемые на данный момент у польских магнатов и вовлеченной в восстание шляхты. Уже по предварительным подсчетам, общая площадь и оценочная стоимость этих земель были колоссальными. Всего за первый месяц с начала арестов было конфисковано более 62 млн. десятин земли, что составляло по рыночной цене астрономическую сумму примерно 540 млн. рублей! Разумеется, в живые деньги всю эту собственность сразу превратить было нельзя, но, может быть, оно и к лучшему – слишком велик тогда был бы соблазн забрать этот куш себе, а не отдавать в руки русской аристократии, с которой у меня в последнее время изрядно попортились отношения. Впрочем, если все пойдет как я рассчитывал, ненадолго.
Конфискацией земель в Царстве Польском я хотел убить сразу даже не двух, а трех зайцев: посильнее ударить по польской шляхте, которая попортила мне и моим предкам столько крови; пополнить финансовое состояние государства; замириться с русской знатью и польским крестьянством. Если по первым двум пунктам ситуация не представляла трудностей, то по последнему она явно нуждалась в некотором пояснении. Дело в том, что практически сразу после начала арестов и в Царстве Польском, и в самой России, с легкой руки моего вездесущего зама, Игнатьева, были распространены взаимоисключающие, казалось бы, слухи. В Польше через «утечки» от русских солдат, перешептывания среди ксендзов и просто разного рода сплетников и сплетниц распространялась весть, вносящая радость в сердца крестьян и ненависть в сердца панов: «Отобранную у панов землю русский царь отдаст польским крестьянам!» В России же на всех великосветских салонах, званых приемах и балах обсуждалась новость, затмившая даже (о ужас!) недавнее покушение на государя. И суть ее была такова: «Оскорбленный подлым предательством государь повелел отобранные у поляков земли отдать русским дворянам, верным престолу!»
В обоих этих слухах была доля истины. Я намеревался решить одним махом все проблемы, которые создавало мне Царство Польское, и изрядно на этом обогатиться. Конфискуемые в Польше имения аккуратно делились на несколько кусков, из которых выделялись один‑два, передаваемые местным крестьянским общинами и хуторянам. Остальное же готовилось к выставлению на аукцион по «смешной» цене в едва ли половину от реальной стоимости. Низкая цена была выбрана по двум причинам: во‑первых, по реальной цене земли в неспокойной Польше просто никто бы не купил, во вторых, мне нужен был стимул для того, чтобы русские дворяне покупали эти земли, даже в ущерб моей казне. Именно исходя из последней причины, условия аукциона были более чем либеральными: землю можно было не только купить, но и обменять на недвижимость в России, и даже на заложенные в Государственном банке имения, с небольшой уценкой. Особые скидки были предоставлены для бывших и ныне служащих военных и личного дворянства, для них цена польских поместий едва‑едва достигала трети реальной. Единственное, чего я решил не допускать, – это передачи земель в кредит, так как эта мера во многом перечеркивала саму идею, лежащую в основе аукциона, – усиление русского влияния в Польше.