Страница 78 из 110
Сашка, молчаливой тень ходивший за мной все эти дни. Мама, наседкой квохтавшая вокруг нас. Володя и Леша, которые каждый день носили Лизе сделанные собственными руками открытки и бумажные кораблики. Многочисленные дяди и тети, бабушки и дедушки, которые скорбели вместе с нами. Я бы не пережил эти дни без них.
Понимание ценности семьи что‑то перевернуло во мне. Совсем ушло и так уже изрядно поблекшее настроение первых дней, когда весь мир казался мне одной большой игрой, а я в нем – единственным игроком. Вместо него появилось ясное и четкое понимание – что вот мой Дом, моя Семья, и я сделаю все, чтобы их никогда больше не коснулись горести и несчастья. Зубами глотку кому угодно за них перегрызу.
* * *
И все же, несмотря на укрепившиеся родственные узы, текущие государственные дела требовали моего обязательного личного участия. Мои министры тактично откладывали на потом многие решения и доклады, кроме совсем уж срочных, но дальше так продолжаться не могло. Спустя два дня после окончания траура я выбрался в свой кабинет для разборки самых неотложных дел и… пропал там до утра, лишь ненадолго вырвавшись на обед.
– Как обстановка в Царстве Польском? – спросил я у Игнатьева, едва расположившись в своем любимом кресле. Все остальные приглашенные в мой кабинет – Рейтерн, Бунге, Великий князь Константин, с интересом прислушались.
– Больше всего напоминает извержение вулкана, – не преминул обрадовать нас граф. – Стоило только провести арест части магнатов и нескольких тысяч участников восстания 1863 года, как, казалось бы, окончательно замиренные шляхтичи выступили с новыми силами. Их отряды наносят нам сотни разрозненных ударов, мы отвечаем едва ли на половину. И это еще когда всюду снег и следы может скрыть только непогода, – пояснил граф. – За последние пять дней было совершено семьдесят четыре нападения на наши войска и государственные учреждения. Потери составили убитыми сто шесть человек, ранеными до четырех сотен. Более шести сотен мятежников убиты в стычках, около двух тысяч взято в плен, из них двести казнены через повешение, – Игнатьев обвел присутствующих взглядом. – Михаил Николаевич Муравьев заверил, что будет карать восставших самым жестоким образом и впредь.
– Четвертый отдел архива Его Императорского Величества завершил первую фазу операции, – продолжил доклад граф. – Арестовано пять тысяч наиболее влиятельных и богатых шляхтичей. Отдел целиком занят работой с этими заключенными и не справляется с потоком пленных, поступающих от армии. Организовано пять спецлагерей, в которых содержится почти восемь тысяч пленных и арестованных. Ваш приказ придать четвертому отделу пару казачьих полков, расположенных в Польше, пришелся весьма кстати. А то пока еще донцы и кубанцы отмобилизируются, пока прибудут…
– Чью сторону занимают крестьяне? – выждав паузу, поинтересовался я у Зубастого Лиса.
– Практически исключительно нашу. Мы постарались довести до их сведения, что наша благодарность за помощь непременно выразится в десятой части конфискованного имущества. Особенно это важно на австрийской границе, перекрыть наглухо которую мы просто не в силах. Там наши предложения щедры, как нигде. Мы предложили пятую часть имущества, найденного при нарушителе границы золотом, и сразу. Уходящие со всеми сбережениями через границу шляхтичи станут лакомым куском для тамошнего крестьянства. Для принятия этих мер в четвертом отделе пришлось даже создать отдельный департамент, – граф замолчал.
– Ну что же, все не так плохо, как могло бы быть, – заключил я.
– Да какое там не плохо! Все только начинается! Когда сойдет снег, нападения участятся. Шляхта потянется в леса, – не поддержал моего оптимизма Игнатьев.
– Справимся! Должны справиться! – Я легко хлопнул по столу ладонью. – Казачьи полки твоим парням в помощь подойдут – сразу легче станет.
– Быстрей бы, – недовольно буркнул граф. – Да и одних казачьих полков будет мало, – печально кивая головой, продолжил выражать пессимизм он. – В свете последних дней становится очевидным, что расширение штата, которое мы провели три месяца назад сразу после дела об интендантах, совершенно недостаточно. Четвертому отделению нужны люди, люди и еще раз люди. – Начальник четвертого отдела замер в ожидании моей реакции.
– Откуда я их вам возьму? – развел руками я. – Мне жалуются, что из жандармерии вы вытянули кого только можно, а департамент полиции министерства внутренних дел просто стоит на ушах. Валуев уже не раз выражал мне свое недовольство таким положением дел.
– Ничего, – усмехнулся Игнатьев. – Это они просто заблаговременно засуетились, чтобы и вправду без людей не остаться. Есть у них люди, есть. Знаю, – снова усмехнулся граф. – Да и часть людей я им все же верну. Пусть через год или два, но верну, – прибавил он. – Принимать же ко мне сейчас неумех просто смерти подобно. Моим людям нужна помощь, а не еще одна головная боль! В конце концов, вы сами настаивали на таких массовых арестах, – видя, что я молчу, прибавил Игнатьев.
– Пусть будет по‑вашему, – согласился я и, окунув перо в чернила, размашисто подписал тут же появившуюся передо мной бумагу. Выбил‑таки себе карт‑бланш на расширение штата.
– Теперь за Царство Польское можете быть спокойны, – с поклоном принял вожделенную бумагу глава четвертого отделения. – С такими людьми этот вулкан мы как‑нибудь обуздаем.
– Что по русской аристократии, Николай Павлович? – не дал порадоваться ему я. – Из ваших прошлых докладов я толком ничего не понял.
– В обществе бродит недовольство, – с кислым лицом поведал он. – Семьи арестованных уже имеют дерзость едва ли не требовать их освобождения. Переложив основную вину покушения на польский мятеж, мы оказались в несколько неловкой ситуации. С одной стороны, резко усилились националистические настроения в обществе и патриотический подъем. Поляки стали изгоями, сочувствия их делу в России днем с огнем больше не отыскать. С другой стороны, наше общество не считает вину кружка Блудова столь уж большой. Гагарина и его соратников – да, заклеймили. Но остальных… – Игнатьев развел руками. – Без поддержки служилого дворянства мы обречены на неудачу.
В дверь кабинета настойчиво постучали.
– Да‑да, войдите! – отозвался я.
– Прибыли его превосходительства Мельников Павел Петрович и Краббе Николай Карлович, а также господа Путилов Николай Иванович, Обухов Павел Матвеевич, Менделеев Дмитрий Иванович и Советов Александр Васильевич, – сообщил мне секретарь.
– Что, уже десять? – задал риторический вопрос я, посмотрев на часы над камином. – Распорядитесь им пока подождать в приемной, совещание несколько задерживается.
С изящным поклоном Сабуров вышел из кабинета.
– Что скажете, дядя? – продолжил я прерванный разговор, повернувшись к Константину. – Каковы успехи вашей первой публикации в «Метле»?
– Незначительные, Ваше Величество. Свет целиком поглощен событиями, касающимися их напрямую, – признал свою неудачу Великий князь. – Арестованные для многих являются родственниками, друзьями, друзьями друзей… Я делаю все, что могу, но требуется время.
– Вы его получите, дядя. Быть может, даже несколько больше, чем планировалось. Нам необходимо избежать борьбы на два фронта, так что будем ждать успокоения Польши.
– Но все это время графу придется выдерживать напор родни заключенных, – покачал головой дядя. – Как вы поступите с Гагариным и его сподвижниками?
– Их повесят на Дворцовой площади месяца через два, а потом начнем выносить более мягкие приговоры остальным, – ответил Великому князю вместо меня Игнатьев.
– Хорошо, – подвел итог доклада я, вставая из кресла и опираясь руками о стол. – Граф, каждые три дня доклад о Царстве Польском мне на стол. Если произойдет что‑то особенное, сообщайте немедленно. Дядя, на вас остается общественное мнение внутри страны. Жду доклада каждую неделю, но если произойдут резкие изменения, то прошу поставить меня в известность сразу же. – И, дождавшись согласия, прибавил: – Вы можете идти, дядя, более вас не задерживаю.