Страница 71 из 110
– Мы что, совсем не можем повлиять на это чертово европейское общественное мнение? – горестно спросил я.
– Можем, но ненадолго. Пользуясь исключительно вашей трагедией, – «порадовал» меня граф. – Через месяца два, как раз во время разгара польских конфискаций и как следствие волнений, тон британской прессы сменится с сочувствующего на осуждающий, и пиши пропало.
– Они не осмелятся начать войну с нами![47] – возразил я. – Британия никогда не полезет в добрую драку в одиночку, ей нужен союзник с сильной армией, – начал перечислять аргументы я, загибая пальцы. – Наполеон III уже отыгрался за поражение своего тезки и потешил самолюбие в Крымской кампании. Пруссия, ведомая Бисмарком, никогда не ввяжется в такую авантюру. Австрийской империи хватит своих проблем на ближайшие годы. Османская империя безнадежно больна, ее уже давно заботит больше удержание своих земель, чем посягательство на чужие. И кто остается? Безнадежно слабые и разрозненные итальянские королевства или Швеция, которая никак не может забыть перехода нашей армии по льду Ботнического залива?
– А кто говорит о войне? – спокойно спросил, выслушав мои аргументы, министр внутренних дел. – В полной политической изоляции тоже нет ничего хорошего.
– Уж с этим я как‑нибудь разберусь. Есть у меня парочка идей по данному вопросу. Ничего особенного, – поспешил успокоить я насторожившихся Игнатьева и Великого князя. – Я проведу параллель с усмирением Ирландии Оливером Кромвелем[48] и приложу все усилия, чтобы донести до каждого уха в Европе сведения, с кого я беру пример.
– Браво, Николай! Пожалуй, это поставит Британию в интересное положение, – начал рассуждать вслух дядя. – Твое увлечение всем английским определенно выйдет им боком. Британии станет гораздо труднее открыто обвинять Россию в жестокости по отношению к полякам. – Он ненадолго замолчал. – А при удачном стечении обстоятельств, быть может, даже поставит их в положение оправдывающейся стороны. К тому же подобные статьи в прессе в который раз разбередят застарелые раны ирландцев, возможно, даже шотландцев. Определенно, если преподнести задуманное с умом, Британии станет не до Польши!
– Не стоит сбрасывать со счетов, что я веду себя как их явный сторонник. Самый приблизительный расчет говорит о гораздо более обширных преференциях для лимонников со стороны дружественно настроенной России, чем со стороны покоренной Польши. К тому же никто не сможет помешать им заниматься своим излюбленным делом и по‑тихому гадить нам при случае, – закончил я свое выступление.
– Но сколько допущений! – не удержался Игнатьев. – По отдельности все осуществимо, но все вместе это уже попахивает авантюрой. А как много зависит от своевременного и грамотного исполнения! Кто же займется всем этим? Я разорвусь между одним только Царством Польским и нашими внутренними склоками, а на мне еще Чрезвычайная комиссия по расследованию обстоятельств покушения на Его Императорское Величество и его домочадцев 17 февраля 1865 года! – горячо воскликнул министр.
– Беру на себя подготовку общественного мнения внутри страны, – подал голос дядя.
– Я непременно сведу вас с редактором «Метлы», – тут же предложил ему свои услуги Игнатьев. – Журнал уже пользуется заслуженной популярностью.
– Не стоит, – улыбнулся Великий князь. – Думаю, хватит одной вашей рекомендации. Остальное я сделаю сам.
– Но что будет с иностранной прессой? Взвалить ее себе на плечи в такой момент мне просто не по силам! – продолжил гнуть свою линию граф.
– Отдайте сотрудников, занимающихся зарубежной прессой, в мое распоряжение, – после долгого молчания наконец сказал я. – Можете быть спокойны, я найду ахиллесову пяту чертовых островитян! – Я схватил бокал коньяка со стола и сделал большой глоток.
– У меня осталось еще несколько вопросов, требующих немедленного ответа, – не дал затянуться молчанию Игнатьев.
– Ну что еще, граф! – почти в отчаянии воскликнул я. – Британия от нас отвяжется, у Пруссии и Австро‑Венгрии самих рыльце в пушку, а Франция ничего не сможет предпринять в одиночку! Что еще мы не обсудили с этой проклятой Польшей?
– Сущие мелочи, Ваше Величество! – язвительно ответил уставший министр. – Как распорядиться жизнями всех восставших и им сочувствующих? Конфисковать владения и оставить без средств к существованию – это несколько половинчатое решение. Вы не находите? – обратился к нам граф. – Вы предлагаете использовать шляхтичей на строительстве железных дорог, – не дождавшись ответа от нас с дядей, продолжил он. – Недурно! В поднятой нами шумихе в России и за рубежом нам уже наверное все простят на некоторое время. Но как же быть с семьями, оставленными без гроша в кармане и безо всяких средств к существованию? – Он опустошил содержимое бокала и налил себе еще.
– Можно предложить сыновьям службу и даже раздать немного земель в Центральной России в долг, – предложил я.
– Не выйдет, – тут же отбросил мое соображение граф. – Все сыновья сколь‑нибудь подходящего возраста будут сопровождать своих отцов.
– Выслать в Сибирь ту часть семей, которую смогут перевезти наши дороги за весну и в начало лета. Или просто согнать и пусть убираются куда пожелают, к конце концов, хоть нищенствованием зарабатывают себе на хлеб, мне без разницы. Нам нужны свободные земли для успокоения нашего дворянства!
– Но ведь основная масса семей останется. Как мы в дальнейшем ими распорядимся? – требовал окончательного ответа дотошный Игнатьев.
– Вышлем в Сибирь за последующие пару лет по построенным руками шляхтичей дорогам.
– Это просто ужасно, Николай, – севшим голосом произнес дядя. – Ты затмишь Ивана Грозного своей жестокостью. Польские мерзавцы заслуживают самых страшных кар, но такого не заслуживает никто.
– Пусть так! Но что бы ни случилось, какие бы беды на них ни обрушились, этот гонористый народец будет во всем винить именно нас, русских Это будет продолжаться десятилетиями и веками. Они будут желать отсоединиться от нас при первой же возможности, при первой нашей слабости! А отпусти я их, они мигом станут нашими самыми яростными противниками безо всякой благодарности за свою свободу. Или того хуже, их подберет Пруссия, которая, в отличие от нас, в состоянии держать поляков в кулаке и добилась огромных успехов в ассимиляции, не оглядываясь на их стенания!
– И все равно, такие меры кажутся мне излишне жестокими. Даже к варварским горцам Кавказа вы куда более милосердны,[49] – не согласился со мной дядя.
– Быть может, мы что‑то придумаем позже, а пока давайте вернемся к более насущным проблемам, Константин Николаевич, – закрыл обсуждение данного вопроса я. – Вы недавно предлагали свою помощь по формированию нужного мне общественного мнения? – задал риторический вопрос я и, дождавшись утвердительного кивка, продолжил: – Тогда раскройте историю с покушением в свете под нужным нам углом, а то, как утверждает Рихтер, эти лоботрясы скоро пойдут на штурм дворца за ответами. А вас, – обратился я уже к графу, – попрошу определить, какие именно работы необходимо будет провести руками заключенных, учитывая специфику их положения. Согласуйте этот вопрос с Рейтерном и Мельниковым, думаю, они будут вам полезны. Дополнительные материалы, которые вам пригодятся, я предоставлю несколько позже, – имея в виду сведения по устройству советских лагерей, закончил я отдавать распоряжения.
На этой ноте мы и расстались. Дядя уехал к себе в Мраморный дворец, Николай Павлович отбыл домой на короткий сон, с тем чтобы утром вернуться на службу. Я же, проводив их, заперся в своей комнате и обессиленно упал на диван.
«Будет чудо, если сегодня я не сойду с ума, – подумалось мне. – Эти споры с Игнатьевым всю душу мне сегодня вымотали! Но черт меня побери, никакого сюсюканья с мятежниками они с дядей от меня не добьются!»
На протяжении всего существования царского режима, так часто обвиняемого в бездушной жестокости, неслыханная мягкость и снисходительность к заключенным вообще никоим образом не ценились. Теперь хоть будет за что. Пусть эти ясновельможные пшеки поработают на благо государства, которое так мечтают развалить. Vae victis,[50] в конце‑то концов!