Страница 15 из 46
На севере силы коммунистов приближались из Корсуни, сминая наши заслоны. 16 февраля они были уже в 3 километрах от Шендеровки.
В Ново-Буде мы держались на последнем издыхании. Стиснутые в узкой долине, немецкие дивизии подвергались непрерывному артиллерийскому и ракетному обстрелу.
Оптимистические слухи все еще циркулировали среди солдат, поэтому они еще сохраняли остатки надежды.
Но все командиры были подавлены близостью и масштабами катастрофы.
Нам следовало на что-то решиться, причем решиться немедленно.
Меня вызвал генерал Гилле. Все старшие офицеры в секторе Шендеровки тоже прибыли к нему.
Долгих дискуссий не было. «Только отчаянные усилия могут спасти нас. Ждать бессмысленно. Завтра утром в 05.00 все 50 тысяч человек из котла пойдут на прорыв на юго-запад. Мы должны либо пробиться, либо умереть. У нас нет иного выбора. Этим вечером в 23.00 начнется перегруппировка войск».
Два генерала из штаба корпуса и генерал Гилле не прикладывали особых усилий, чтобы реалистично обрисовать ситуацию. Послушать их, так нам следовало всего лишь пройти пять с половиной километров, чтобы встретиться с армией освободителей. Там она находилась накануне, а завтра двинется навстречу нам. Только единая атака всех 50 тысяч человек сможет опрокинуть неприятеля.
Нервы буквально всех, от рядового до генерала, были напряжены до предела. Надежда снова поднялась к сердцу горячей волной. Мы вернулись, чтобы отдать приказы и вдохнуть священный огонь вдохновения в солдат.
Приказ по штурмовой бригаде «Валлония» исполнить было довольно сложно. Мы должны были оставаться в арьергарде в Ново-Буде до конца.
В 23.00 я отослал всех ходячих раненых к месту прорыва на юго-западе. В 01.00 пехота валлонов начала выходить из боя на востоке и западе. Мы должны были твердо удерживать Ново-Буду до 04.00.
К этому времени десятки тысяч человек должны были собраться в долине в 3 километрах юго-западнее Шендеровки. Тогда и только тогда мог отойти наш арьергард, постаравшись обмануть противника плотным огнем, ведущимся до последней минуты.
Валлонская бригада должна была перестроиться во время марша и выйти в голову колонны прорыва. После этого мы должны были влиться в авангард, чтобы нанести удар по врагу.
Мы дошли до точки, когда любое действие лучше пассивности. Солдаты знали, что с ними случится, если они простоят на месте еще хоть немного. Они просто не смогут идти, окончательно ослабев от голода, их тела уже тряслись от усталости, а мозг отказывался реагировать на что-либо.
Сообщение, что утром мы пойдем на прорыв, встряхнуло всю армию. Даже самые слабые ощутили прилив сил. Измученные, едва ли не плачущие, мы все тихо ликовали.
Наши глаза пусты, наши тела измучены, но мы повторяли снова и снова: «Завтра мы будем свободны! Завтра мы будем свободны!»
Последняя ночь
Так или иначе, но история Черкасского котла подошла к концу.
Как только мрак накроет долину, германские колонны начнут свой марш на юго-запад. Они должны пройти деревню Шендеровка, пересечь мост. За мостом начиналась голая степь до двух деревенек в 3 километрах на юг и запад.
Эти два населенных пункта только что были взяты после жестокой битвы. В 05.00 наши дивизии начнут атаку именно оттуда.
Наша колонна должна была собраться западнее этих деревень перед рассветом. Наши машины стали источником постоянных мучений. С первого дня существования котла нам следовало избавиться от обузы в виде 15 ООО автомобилей. Тогда 50 или 60 тысяч окруженцев смогли бы двигаться более свободно. Выстроенные плотными пехотными колоннами, они смогли бы относительно легко прорвать вражескую удавку.
Но сначала мы хотели удержать территорию. Потом Верховное командование потребовало от нас сохранить этот караван в дееспособном состоянии.
Генерал Гилле получил резкий выговор за предложение сжечь их. Мы потратили три недели, таская эти прекрасные машины: радиостанции, санитарные машины, командные автомобили, огромные и непрактичные грузовики, нагруженные тоннами всякой всячины — старых бумаг, багажом, аварийными пайками, личными вещами, посудой, мебелью, матрасами и даже аккордеонами, губными гармошками, предметами гигиены и настольными играми.
От Петсамо и до Черного моря немецкая армия задыхалась под грузом этого ненужного хлама, причем груз с каждым годом становился все тяжелее.
Мы должны были взорвать три четверти всего этого и сражаться, подобно азиатам, спать, подобно азиатам, есть, подобно азиатам, передвигаться, подобно азиатам, грубые, как они, простые, как они, без всякого комфорта и лишнего груза.
Мы тащили с собой все недостатки цивилизации по непроходимой местности. Орды у нас на хвосте имели подвижность и выносливость древних варваров. Дикарь победит грузовик, потому что дикарь пройдет там, где грузовик не сможет.
Поражения немцев в русских снегах и грязи в 1943 и 1944 годах во многом были поражениями армии, привыкшей к хорошему снабжению и запутавшейся в собственном снаряжении.
Бесполезно было обсуждать эти проблемы, находясь в котле с командованием, которое буквально рвало на себе волосы. Приказы требовали спасать технику. Мы теряли драгоценные дни, пытаясь тащить тысячи обреченных грузовиков по чудовищным трясинам, хотя в конце концов они все-таки тонули на заболоченных дорогах либо гибли под шквальным огнем советских танков и легкой артиллерии.
Вечером 16 февраля у нас еще сохранились 20 танков, чуть более тысячи машин (из 15 ООО первоначально) и около сотни телег, реквизированных в деревнях, на которых лежали наши 1200 раненых.
Эти раненые были для нас святыней. Войска образовали коробочку вокруг печальной колонны и прикрывали ее во время броска на юго-запад. Мы должны были испробовать все возможное, чтобы спасти несчастных, страдания которых превзошли все, что может представить человеческое воображение. Если к завтрашнему вечеру эти люди будут переправлены через адский барьер, какая радость наполнит наши сердца! Какое облегчение будет видеть их в больницах и понимать, что эти искалеченные и обмороженные бедняги наконец получают лечение, видеть, что сердца, тяжело стучавшие под слоем снега, обретут покой и мир. Даже если они и будут страдать, но обретут надежду.
К 21.00 давка в бутылочном горлышке у Шендеровки была невообразимой. К этому времени я начал отвод своей бригады из Ново-Буды, методично, взвод за взводом, сектор за сектором. Одна неудача арьергарда — и вся операция у Шенедровки будет обречена.
Стоя на снегу, но при этом трясясь от температуры 40 градусов, которую никак не удавалось сбить, я принимал посыльных, выслушивал донесения и вникал в каждую деталь.
На вершинах всех холмов полыхал бой.
В 23.00 я попытался пересечь Шендеровку, чтобы помочь вывезти раненых моей бригады и проверить позиции, на которых должны собраться мои солдаты к рассвету. Но уже через 50 метров я был вынужден бросить свой вездеход. Огромная колонна перегородила затопленную дорогу и деревню. Грузовики, телеги, дорожки напрасно пытались продвинуться вперед, по четыре или пять машин в ряд.
Я поспешил к повозкам с ранеными валлонами и убедил тех, кто еще мог ходить, собрать остатки сил и двигаться пешком, несмотря на раны и боль. Собрав около 50 человек, я проскользнул вместе с ними между стоящим транспортом.
Мы могли видеть ужасающий спектакль. Противник, наступая с севера, смог подвести танки и артиллерию вплотную к Шендеровке. Начиная с 22.00 советские батареи открыли беглый огонь по центру города. Некоторые избы вспыхнули, полностью осветив движущиеся войска.
С этого момента у советских артиллеристов дел было по горло. Их снаряды падали неумолимо, с математической точностью, прямо на гигантскую колонну. «Сталинские органы» обрушили на этот поток разнообразных машин свои ракеты. Грузовики вспыхивали. Вдоль всей узкой дороги горели машины. Нам постоянно приходилось прыгать в снег, настолько яростным был огонь «Сталинских органов».