Страница 46 из 46
О! Какое несчастье — потерпеть поражение и видеть крушение своей мечты! Я сжал зубы и постарался сдержать набежавшие слезы. Итак, ветреной ночью, преследуемый злой судьбиной, я послал последнее прости небу моей родины.
Мы еще не пролетели Лилль. Лучи прожекторов продолжали преследовать нас.
Но чем дальше мы продвигались на юг, тем больше крепла надежда, что нам удастся обмануть смерть.
Мы приближались к Парижу, над которым наш «Хейнкель» пролетел на очень малой высоте. Я мог видеть улицы и площади, серебристые от огней.
Мы все еще были живы. Мы пролетели над Босэ, Луарой, Вандеей. Вскоре мы окажемся над Атлантикой.
Однако пилоты обменивались встревоженными взглядами. Наверняка сейчас опасность быть сбитыми зенитками или истребителями союзников заметно снизилась, но зато топливо начало подходить к концу.
Ночь была непроглядно-черной.
Я с тревогой искал землю. Наручные часы показывали пять утра. В темноте появилось некое призрачное свечение, я его сразу узнал. Это было устье Жиронды. Мы летели правильным курсом.
Мы едва не зацепили пляшущие гребни волн на краю пляжа. На востоке, далеко, на самом краю неба, горизонт постепенно разгорался.
А топлива у нас становилось все меньше и меньше.
В призрачном мерцании приборов я вглядывался в лица пилотов.
Самолет летел все медленнее и ниже.
Мы пролетели мимо Аркашона. Я однажды жил там в прекрасной сосновой роще. Гавань была освещена, словно в День взятия Бастилии.
Издали мы увидели черную массу — Ланды, высящиеся посреди сверкающего озера Бикаросс.
Моторы «Хейнкеля» несколько раз чихнули.
Один из пилотов раздал нам спасательные жилеты. Указатель топлива стоял на нуле. Мы могли упасть в море в любой момент.
Нервничая все сильнее, я вглядывался туда, где должны были находиться Пиренеи. Уже практически рассвело.
Должны были показаться горные пики, но мы не могли их видеть.
Моторы чихали все чаще и громче.
На юго-востоке вдали показалась голубая неровная линия. Это были Пиренеи.
Но продержимся ли мы в воздухе достаточно долго, чтобы дотянуть до Испании?
Из-за шторма мы пролетели почти 2300 километров. Нам приходилось класть самолет то на левое, то на правое крыло, чтобы остатки бензина из баков текли к моторам.
Я знал район Биаррица и Сен-Жан-де-Люс. Но я с трудом различал белеющий изгиб горной цепи в устье Бидассоа.
Однако самолет больше не желал мучиться и опустился почти к самой воде. Нам оставалось проделать еще около 20 километров до испанского берега.
Нам пришлось выпустить красную ракету — сигнал бедствия. Два патрульных катера пошли к нам от французского берега.
Это катастрофа! Особенно потому, что мы уже видели мигающий вдали испанский прожектор!
Было странно видеть белые барашки на гребных волнах и плещущееся море прямо под собой, оно уже было готово проглотить нас. Но мы все еще не падали. Берег становился все ближе, скалы поднимались навстречу нам, черные и зеленые пики, почти утонувшие в густой тени.
Внезапно пилот поставил самолет вертикально, почти перевернув его на спину, и пробудившиеся моторы всосали последние капли бензина. Затем он перескочил через каменистый холм и с ужасным грохотом зацепил несколько красных черепичных крыш.
Времени размышлять не осталось.
Впереди мелькнула узкая чистая полоска песка. «Хейнкель», который так и не выпустил шасси, заскользил на брюхе со скоростью 250 километров в час. Я увидел, как взорвался правый мотор, превратившись в клубок огня. Машину развернуло, она понеслась к морю и влетела в воду, где и остановилась.
Вода хлынула в заднюю кабину и поднялась до пояса. На пляже Сан-Себастьяна метались гражданские гвардейцы в странных черных шляпах, они были страшно возбуждены. Несколько испанцев, голые, как жители Таити, поплыли к нашему разбившемуся самолету.
Они вытащили нас на крыло нашего бомбардировщика, а потом перенесли в лодку. Примчалась «Скорая помощь».
Ну вот, война закончилась и для нас.
Мы остались живы, Бог нас спас.
Мои раны можно было счесть его благословением.
Я провел несколько месяцев на больничной койке, но сохранил свои силы и свою веру.
Я не испытал горечи, как те, кто оказался в руках наших противников.
Я уцелел, чтобы записать для истории деяния моих солдат. Я мог защитить их от лживых врагов, не знающих, что такое доблесть. Я мог рассказать героический эпос о боях на Донце и Дону, на Кавказе и в Черкассах, в Эстонии, Старгарде и на Одере.
Однажды священные имена наших павших снова будут произноситься с гордостью. Наш народ, услышав эту историю славы, ощутит, как сердце забьется чаще. И он узнает своих сыновей.
Да, мы были полностью разбиты. Нас рассеяли по всему миру и безжалостно преследовали.
Но мы могли смотреть в будущее с гордо поднятой головой. История воздаст должное доблести наших солдат. Мы пожертвовали своей юностью в борьбе против мерзостей этого мира. Мы сражались за Европу, за ее веру, за ее цивилизацию. Мы поднялись до высот искренности и самопожертвования. Раньше или позже Европа и весь мир признает справедливость нашего дела и чистоту наших помыслов.
Злоба умирает, задохнувшись собственной глупостью и ущербностью, но величие бессмертно. И мы живем в величии.