Страница 55 из 128
— Дело в том, товарищ Заурис, что вы меньше будете заботиться о процветании общего хозяйства, чем о своей скотине, о своей земле, — с улыбкой ответил секретарь уездного комитета партии. Колхозную собственность надо оберегать и любить так же, как вы до сих пор оберегали и любили свою частную, даже еще сильней.
— Я и не настаиваю на своем предложении, — глядя в землю, сказал Заурис. — Как большинство решит, пускай так и будет.
— Других предложений нет? — спросил Закис. — Если нет, тогда порядка ради проголосуем оба. Кто за предложение товарища Зауриса, то есть за двух коров и четыре пурвиеты, прошу поднять руку.
Поднялись три руки — сам Заурис от смущения забыл поддержать свое же предложение и руки не поднял. Один из трех, видя, как мало голосуют, проворно опустил руку, а одному из тех двоих, которые продолжали храбро держать поднятые руки, Закис сказал:
— Товарищ Лиепинь, а вы чего руку подымаете?: Вы же не член колхоза.
— Ну что же! Все равно имею право показать, как я думаю.
— Ну хорошо, показывайте. — Закис махнул рукой и засмеялся. — Один голос. А теперь кто за предложение товарища Клуги, то есть за одну корову и полгектара земли, прошу поднять руку… Тридцать пять голосов. Значит, принимается предложение товарища Клуги. Теперь можем перейти к последнему вопросу — к выборам правления и председателя.
Несколько человек попросили слова, но прежде чем Закис успел дать кому-нибудь высказаться, какая-то женщина высказала общую мысль:
— Председателем Закиса!
Раздались аплодисменты. Через полчаса правление было выбрано, и Индрик Закис стал председателем нового колхоза! Руководители уезда поздравили его и пожелали успехов в работе. После этого все единогласно решили назвать Упесгальскую сельскохозяйственную артель именем Сталина.
Когда участники собрания, поздравив друг друга, стали расходиться, секретарь уездного комитета партии отвел Закиса в сторону и сказал:
— Подготовьте краткий отчет о состоянии артельного хозяйства: сколько земли, сколько скота, какой инвентарь. Через неделю вам придется поехать в Ригу. Весьма вероятно, что будет вынесено решение об оказании самой необходимой помощи новому колхозу. Подумайте как следует, какие у вас самые неотложные нужды.
— Нужды можно придумать самые различные, только я полагаю, нам надо привыкнуть с самого начала на своих ногах стоять, а не ждать, что все будет с неба валиться, — ответил Закис. — Вот если помогут искусственным удобрением и стройматериалами, нам этого на первых порах вполне достаточно.
— Вот об этом и скажите. Думаю, что дадут.
Руководители уезда уехали в город, а Индрик Закис задержался еще немного в Народном доме. На сердце у него было много новых забот и новых радостей. «Вот теперь ты можешь быть и счастливым и гордым, — думал он, — исполнилась самая твоя заветная дума, и ты сам помогал, чтобы она исполнилась. Пришли они, новые времена, теперь учись жить по-новому…»
Закиене после собрания скорее побежала домой, к ребятишкам, и он одиноко шагал в наступающих сумерках по дороге. Добрым, ласковым взглядом окидывал он окутанные дымкой поля и луга. Сотни раз ходил по этой дороге, наблюдал эти же самые пашни, и никогда они не казались ему такими прекрасными, родными.
— Наша земля, — сказал он негромко.
Дома Закиса ждала приятная новость: пока он был на собрании, в Лиепниеки приехали гости — Аустра и Петер Спаре со своим сыном Аугустом, а с ними и Аугуст Закис. О всех домашних делах их уже успел проинформировать Янцис, а Закиене, вернувшись с собрания, рассказала, как там все происходило.
— С ума сошел ваш отец — за такое дело взялся, — жаловалась она. — Тридцать восемь дворов… это все равно, что большое имение. Да еще по-новому берется хозяйничать. Поглядим, как он будет управляться.
— Ты, мама, за отца не беспокойся, — сказал Аугуст, — если он за что взялся, то на полпути не остановится. Уж наверное обдуманно будет действовать.
Закиене весь вечер глаз не сводила с обоих Аугустов — маленького и большого. Первый еще не умел говорить, — он одно только знал, как бы схватить ручонками каждый блестящий предмет. Но уже и сейчас проявлял заметную настойчивость характера — не успокаивался до тех пор, пока не получал требуемого. И мил он был сердцу женщины, как только может быть мил первый внучек, но и на другого, старшего, она налюбоваться не могла. Не спуская с рук младшего Аугуста, она счастливыми глазами глядела на старшего сына, жадно ловила каждое его слово. Не все ей было понятно, когда он разговаривал с Петером и Аустрой, но матери довольно было слышать его голос, видеть его не частую улыбку. Правда, когда Аугуст обращался к матери, речь его становилась простой и понятной до единого словечка.
Днем еще, до возвращения матери с собрания, Янцис и Мирдза сбегали в Лиепини и попросили бабушку отпустить к ним на часок Расму: девочка и раньше нередко приходила поиграть с Валдынем. Если бы Лиепиниене знала, что приехал Петер Спаре, она бы заставила прийти его самого.
— Ты меня узнала, Расминя? — спросил Петер, посадив на колени дочку. Он раза два в год приезжал навестить ее, а в день рождения и на именины непременно присылал подарки. И на этот раз он приехал не с пустыми руками. Получив большую коробку конфет, Расма поделилась с Валдынем, Мирдзой и Янцисом, потом нарядилась в голубое летнее пальтецо и лаковые туфельки и ни за что не соглашалась снять их.
— Узнала, — медленно ответила девочка, не глядя на отца от застенчивости. — Ты мой папа. А где у тебя медали?
— Я их не каждый день надеваю.
— А у дяди Эрнеста нет медалей, он никогда не надевает. Дядя Эрнест теперь у нас не живет.
— Где же он?
— Уехал на работу. И мама уехала.
— А тебе не хочется уехать?
— Не знаю. Бабушка говорит, я никому не нужна! Придется мне жить с бабушкой и дедушкой. На тот год меня пошлют коров пасти, а сейчас пока не посылают.
Петер оглянулся на Аустру. Она ласково, ободряюще смотрела на него своими чистыми, ясными глазами. Переборов волнение, Петер нагнулся к девочке и сказал:
— Нет, дочка, пасти коров тебе не придется. Ты будешь учиться. Осенью начнешь учить буквы, а потом в школу пойдешь.
— Мирдза говорит, в школу далеко ходить. А я все равно пойду.
— Тебе, доченька, не надо будет далеко ходить. Осенью ты поедешь в Ригу. Тебе хочется жить со мной?
Расма опять застеснялась, молча уткнулась лицом в грудь отцу.
Потом она почти до самого вечера играла с Валдынем и детьми заведующего коннопрокатным пунктом — это были единственные ее товарищи.
Под вечер, когда стали загонять скотину, из-за сада Лиепиней вышла пожилая женщина и стала звать:
— Расминю-у-у! Иди домой, Расминя!
Голос далеко-далеко звучал в неподвижном вечернем воздухе. Эхо прокатилось по реке и замерло в лесу.
Валдынь и Мирдза пошли проводить подружку. Стоя на пригорке, Петер долго смотрел за луку, пока на дороге виднелась маленькая фигурка в голубом.
Он почувствовал на плече ласковую теплую руку.
— Хорошо, что девочку привели к тебе, — заговорила Аустра. — Для нее это такое великое событие. Только знаешь что, Петер, зачем ждать до осени? Разве нельзя увезти ее сейчас?
— Понимаешь, я думал взять ее, когда Аугуст немного подрастет, тогда ей интереснее будет. — Петер взял лежащую на плече руку жены. — Но это, конечно, не так важно, я и сам теперь вижу…
— Не надо нам ждать осени. Ты сам слышал — мать уехала к какому-то дяде Эрнесту. Второй раз бросает ребенка… словно кукушка. Жалко девочку, получается, что она и правда никому не нужна.
— Ты думаешь, лучше сейчас увезти? Ладно, так и сделаем. Где Аудзит?
— Мама им завладела окончательно. Еле дала покормить и опять отняла. Что поделаешь — бабушка!
— Да, когда Валдынь — и то имеет степень дяди…
Оба засмеялись.
Индрик Закис не ел с утра, но, придя домой, забыл и про голод.
— По всем линиям сегодня праздник, — захохотал он своим громоподобным смехом. — Жалко, нет поблизости фотографа, а то бы историческую картину снял: Индрик Закис и его потомство в день основания колхоза. Ну, на будущий год, в день первой годовщины, мы это устроим. Ты, секретарь, совсем извелся, ишь какой бледный, — сказал он Петеру. — Так ты не выдержишь. Надо почаще на солнышке бывать, пожить с месяц на плотах, как в прежнее время, тогда опять станешь на человека похож. И что это вы, право: не то дел у вас пропасть, не то работать не умеете.