Страница 42 из 128
Они напились и начали разговаривать о женщинах, похабно, со злобой. Они рассказывали друг другу о своих лучших днях и мечтали об их возврате. Вилде вздумалось вдруг пойти в усадьбу Межнора к Эрне Озолинь, но остальные его отговаривали, — на праздник Лиго туда могли прийти соседи. Он не шел на уговоры, несколько раз порывался встать и выйти из землянки; наконец; двое бандитов повалили его на землю и держали до тех пор, пока он не уснул.
В тот день четверо молодых людей — Имант Селис, Эльмар Аунынь, Рита Биргель и Занда Сунынь — поехали в Межа-парк. Выйдя на берег Киш-озера, они сели на яхту и подняли белый парус. У пристани их ждал пятый — воспитанник ремесленного училища Юрис Курмит, но он не поехал с ними, он хотел только посмотреть, как пойдет яхта, когда развернут на ней все паруса. Юрис Курмит больше месяца проработал в яхт-клубе и за это время закончил под руководством одного старого мастера капитальный ремонт какого-то катера. Через полчаса он должен был встретиться со своими товарищами по училищу, чтобы вместе пойти в Зоологический сад.
Имант окончил первый курс мореходного училища и теперь собирался в свой первый морской рейд. Шеститысячный современный теплоход, несколько больших портов, о которых много прочитано и много слышано… словом, причин достаточно, чтобы молодой моряк чувствовал себя довольным. Но сегодня Имант старался молчать об этом: если много болтать, друзья скажут, что он слишком много о себе думает.
И все же пришлось заговорить.
— Когда ты вернешься домой? — спросила Рита.
— Осенью, к началу занятий.
— Значит, летом к нам уже не приедешь…
— Почему же нет? Когда сойду с судна, обязательно приеду.
— Посмотрим, — сказала Рита. — Побываешь за границей, загордишься.
— Я и сейчас горжусь, — ответил, улыбаясь ей, Имант. — Горжусь тем, что у меня такие славные друзья. А за границей я буду гордиться еще больше — гордиться своим народом, который достиг того, чего не достиг еще ни один народ во всем мире. Быть советским человеком — разве это не достаточная причина для гордости?
Быть советским человеком…
Это означало и для Иманта и для его товарищей очень многое: веру в жизнь, дерзновенные мечты и упорное стремление превращать красоту мечтаний в действительность. Они понимали, что им надо много знать, надо во всей глубине постигнуть ту великую правду, которую коммунисты открыли человечеству и воплощением которой стала вся история советского государства.
Все, все старался охватить их молодой, жадный до знаний ум, но это не было витаньем в облаках, ибо они обеими ногами крепко стояли на земле и, мечтая о будущем, всеми своими помыслами и интересами были связаны с настоящим.
Эльмар Аунынь этой весной обработал своим трактором на шестнадцать гектаров больше, чем тракторист, достигший до него наивысшего показателя по республике. И Эльмар гордился этим. После окончания курсов трактористов он поехал на работу в МТС, которой руководил Владимир Гаршин.
Занда Сунынь после недолгих колебаний поступила в институт физкультуры и была очень довольна своим выбором. Брат ее Валдис учился в школе прикладных искусств переплетному мастерству: многие самостоятельно переплетенные им тома уже украшали книжные полки его друзей.
Яхта плавно скользила по озеру. Всюду были вода и солнце, а вокруг — кольцо зелени прибрежного леса. Когда вышли на середину озера, стал виден взорванный мост над протокой у Милгрависа и новый корпус суперфосфатного завода. Еще дальше можно было разглядеть дюны Вецмилгрависа и какой-то поставленный на ремонт пароход. Всюду еще были рядом новое и старое, отмирающее и рождающееся, но воля человека властно указывала каждому свое место. И всегда выходило так, что старому нужно было тесниться, отступить перед новым.
— Как хорошо жить, — сказал Имант, и каждый подумал, что он выразил именно его мысль.
— Да, хорошо, — отозвалась Занда. — Мне кажется, мы никогда не состаримся, ведь мы живем в молодом мире, а человек не может быть старше мира.
Рита Биргель запела, и сразу с ее голосом сплелись молодые и сильные голоса остальных. И полилась старинная песня, одна из тех, что часто звучали над водами и при ярком солнце и в тихие вечера:
Свежий ветер надул паруса, и белая яхта, почти касаясь правым бортом воды, все ускоряла бег, а четверым друзьям все еще казалось, что они движутся слишком медленно. Как же иначе! Они спешили навстречу своему будущему.
Солнце пламенело над городом, лесами и водами, ни одного облачка не было на голубом небе. И молодым людям в белой яхте казалось, что они в глазах друг у друга видят солнце — жаркое, светлое, самое прекрасное и светлое изо всех солнц.
Мы знаем, что это за солнце. Имя ему — Юность.
Книга шестая
Глава первая
Старый Рубенис проснулся, как только из соседнего гаража выехал первый грузовик. Стенные часы, все те же старые часы, которые четверть века с лишним протикали на стене этой комнаты, показывали десять минут шестого. Можно было поспать еще часа полтора, но чего же зря валяться, если сон не берет? Первые, еще красноватые лучи солнца проникли поверх крыши дровяного сарайчика в окно, и голубоватая полоска обоев возле двери, точно изнутри, прояснилась от мягкого, нежного отблеска. Это было еще не сияние, не блеск — только дружеская, сдержанная игра света, но этого было достаточно, чтобы день вступил в свои права.
Рубенис стал одеваться, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить жену. Всунув ноги в старые, давно потерявшие блеск калоши, он вышел во двор, зажег трубку и сделал первую, самую вкусную, утреннюю затяжку. Зашел в дровяной сарайчик, медленным, оценивающим взглядом окинул поленницу дров, нет ли слишком толстых поленьев, которые следует расколоть, заглянул за старые пустые бочонки, в которых раньше хранились салака и соленые грибы, перебрал свой рабочий инструмент — багры и крюки — и с недовольным лицом уложил все обратно. Прямо как назло, все стояло на месте, не было никакой надобности что-нибудь убрать или исправить. И не мудрено: вчера только был произведен последний осмотр, и, точно так же, как сейчас, старый Рубенис не мог найти себе занятия.
«Вот и Юрис такой же, весь в меня, — подумал он. — Тоже не может ни минуты посидеть без дела. С утра до вечера бегает по своему району… везде он должен побывать сам, все увидеть своими глазами. Поэтому у него в районе образцовый порядок. Пусть другие приходят и учатся… всегда что-нибудь полезное узнают».
Дойдя до этой мысли, Рубенис больше не мог оставаться в одиночестве, ему требовался собеседник. Утренняя трубка была выкурена. Захватив охапку дров, Рубенис вернулся в кухню и с удовлетворением убедился, что жена уже хлопочет у плиты.
— Ну и денек — как цветочек, — заговорил он. — Такая погода прямо как на заказ для крестьян. Теперь только знай убирай, пока весь хлеб не будет в скирдах. Петом пригонят молотилку. Будет и государству и себе.
— Будет, все будет, — рассеянно отвечала Рубениете, подкидывая в плиту дрова. — Присмотри, отец, за чайником, чтобы не убежал. Мне надо в погреб сбегать.
— Давай я схожу. Чего принести?
— Пока тебе объяснишь, можно два раза обернуться. Мужчины такой бестолковый народ в этих делах…
— Гм-да, если уж так, то иди сама, толковая женщина. Мы, как говорится, со своей любезностью не навязываемся. Но хотя вы и ни во что не ставите нас, мы себе цену знаем. Цена не малая.
— То-то вы и набиваете эту цену.
У них уже вошло в привычку время от времени шутливо поддразнивать друг друга.
Когда жена вернулась из погреба, Рубенис возобновил разговор в более серьезном тоне:
— Что ни говори, а наш Юрис парень ухватистый. За все он берется как следует. Когда еще работал в порту, самые неуживчивые и те просились работать с ним. Тебе бы следовало посмотреть, как летали кипы льна, когда он брался за крюк. А на фронте — как лев дрался. Капитан, командир роты, награжден орденами… Поэтому работа спорится у него и в мирное время. Ты вдумайся, мать: председатель исполкома! Раньше и во сне бы не приснилось этого. Целый район доверили, со всеми домами и фабриками. И все хвалят, все говорят, что лучший хозяин района во всей Риге. Чистота, порядок, вежливое обращение с людьми, а с разными прохвостами — по всей строгости. Вот это, я скажу, по-моему.