Страница 41 из 128
— Ясно, господин командир, — ответил Чакстынь, и ни один мускул не дрогнул в его лице, хотя он был потрясен до глубины души. — Могу я задать вопрос?
— Спрашивай.
— Надо одного Спикера застрелить или можно убить еще кого-нибудь, если подвернется случай? Если можно, то кого?
— Стреляй, сколько тебе влезет и сколько хватит патронов, только смотри не угоди в кого-нибудь из наших. Если подвернется под руку его волостная светлость Закис, заместитель его или кто-нибудь из коммунистов — бери на мушку, но только после того, как прикончишь Сникера. Слышишь, что говорю? Мы не можем позволить, чтобы заготовленный лес вывезли до весны, пусть хоть часть останется на месте, пусть потом гниет до будущего года, а крестьяне ругают большевиков, что те губят государственное добро. Сникер этого не допустит, поэтому его надо убрать.
— Понимаю, господин командир. Разрешите идти?
— Иди и приготовься к выполнению задания. Я скажу, чтобы тебе дали надеть что-нибудь подходящее.
Через несколько часов Чакстынь ушел с базы. Оружие — пистолет-маузер — он спрятал под теплым пиджаком, а подмышкой нес топор. На ногах у него были старые постолы, коричневые домотканного сукна штаны с заплатами на коленях, как у хорошего лесоруба.
Время шло к вечеру, когда Ояр Сникер вернулся с береговой «площадки» на большую лесосеку. Было тихо; рубить деревья кончили, и только по временам сюда приезжали возчики за новыми бревнами. К Ояру подошел какой-то парень и спросил, не он ли будет уполномоченный из Риги, Сникер.
— Да, я, — ответил Ояр. — Чего вы хотите?
— Мне надо с вами поговорить по важному делу.
— Так говорите.
— Нет, здесь нельзя, — сказал, оглядываясь, парень. — Я не хочу, чтобы нас увидели вместе. Люди болтать будут, а дело важное.
Тогда Ояр отвел его в сторону от дороги за купу елей. Там они сели на пень, и Адольф Чакстынь обо всем рассказал Ояру.
— Верьте, за мной нет никакой вины, и мне опостылело жить среди бандитов. Сделаю все, что потребуете от меня, только разрешите выйти из леса и жить с людьми.
Ояр немного подумал:
— Ладно, Чакстынь, нам следующей ночью понадобится ваша помощь. А сейчас давайте ваше оружие и пойдем в волостной исполком. Не бойтесь, я вас не покажу ни одному человеку, да и стемнеет скоро.
В исполкоме, из кабинета Закиса, Ояр созвонился с начальником уездного отдела МВД — это был Эзеринь, товарищ его по партизанскому полку.
Около полуночи у исполкома остановились две грузовые машины с бойцами. Приехал и Эзеринь. После недолгого совещания маленький отряд под командой Ояра Сникера и Эзериня отправился в путь. Несколько километров они ехали на машине, потом шли пешком. Дорогу показывал Адольф Чакстынь.
В три часа утра база бандитов была окружена, и боевая группа тихо прошла по указанному Чакстынем проходу — через минное заграждение, сняла секреты и ворвалась в блиндаж. Борьба была короткая и успешная, так как бандиты спали. Те, кто пытались сопротивляться, были убиты, остальных захватили живыми.
Только Макса Лиепниека не было среди них: он выбрался по тайному ходу из своей маленькой землянки и спрятался в лесу. К утру он достиг одной из усадеб на другом конце волости и постучал в окно к Зайге Мисынь.
Двое суток провел он в комнате Зайги, так и сяк обдумывая свое незавидное положение. Командир без войска, разбит, как последний дурак, — куда теперь деваться? Все заметнее обнаруживались признаки разгрома. Одна за другой прекращали свое существование банды, чаще стали случаи ухода из лесу, всяк, кто мог, легализовался, в лесу оставались только те, кому некуда было деваться, чьи преступления были настолько тяжки, что нечего было надеяться на прощение.
В Риге, как это ни странно, прятаться было легче, чем в деревне. Ясно, в городе нельзя будет ни стрелять, ни поджигать, там самое большое, что можно себе позволить — это совершить кражу со взломом, ограбить кого-нибудь ночью в глухом углу парка. Время от времени можно будет выезжать на машине в деревню, чтобы к утру снова возвращаться в Ригу. Жить можно будет. А там события покажут, что произойдет дальше.
Переодевшись, с фальшивыми документами в кармане, Макс Лиепниек направился в Ригу. С Зайгой условился, что она будет держать связь с остальными бандитами, еще скрывавшимися в лесу. Через несколько недель, когда Макс устроится в городе, она приедет к нему и договорится о дальнейших действиях.
Далеко-далеко за лесом звучала песня Лиго. Вчера еще, едва солнце стало клониться к западу, зазвучал ее чистый веселый напев, всю ночь дрожал он в воздухе и теперь приветствовал рождение нового дня. Золотом засверкали первые солнечные лучи на верхушках деревьев, огненными стрелами пронизывая листву, пробуждая лесную чащу, которая отвечала этому изобилию света тысячеголосым ликующим пением птиц, беспечным лепетом прячущегося в лесном сумраке ручья. Все благоухало, испарения почвы сизоватой прозрачной дымкой стлались над кустами, молодыми елочками и болотными кочками. И сразу же в воздух взвился роскошный рой бабочек, тысячи мелких букашек начали суетиться, летать, ползать, трещать и жужжать, только короед, точивший сухостойную сосну, да улитка, что прилипла к шляпке гриба, знать ничего не хотели о наступающем дне.
Герман Вилде сидел на гнилом пне и прислушивался к отдаленному пению. Нечистое, с неделю уже небритое лицо его казалось старым, изможденным, от лохмотьев шел кислый запах давно немытого тела. Он был грязный и худой; все его раздражало и злило. Песня, которую пели за лесом невидимые веселые люди, дразнила, звучала как вызов. Какое они имели право радоваться, когда он вынужден сидеть в лесу, прятаться от людей, как дикий зверь?
Чему они радуются? Какие златые горы принесла им эта новая жизнь?
Упрямое, непокорное племя… А ты, Герман Вилде, хотел еще стать одним из его верховодов… Незваный, непрошеный, хотел ты стать во главе его, потребовать, чтобы оно тебе поверило, подчинилось твоей воле. Но что ты можешь обещать и кому?
Только месть для тех, кто не признает твоего верховодства, только кровь, уничтожение и смерть… Они поют веселые песни, а ты сидишь в лесу, и жизнь проходит мимо тебя. Ты ждал и все еще продолжаешь ждать чуда, транспортов с чужестранными войсками, землетрясения, потопа. Не идут чужестранные корабли, земной шар не сотрясают космические катастрофы, море и реки остаются в своих берегах. Люди, которых ты ненавидишь, не стоят на месте. Они воздвигают фабрики и дома, мосты и порты, они восстанавливают разрушенное и создают новое. А ты бессилен в своей ненависти, как змея, у которой вырвано жало. Тебе приходится сидеть на гнилом пне посреди леса и издали глядеть на них, ибо близко подойти к ним ты не смеешь.
Зачесался бок. Герман Вилде сунул руку за пазуху и долго скреб искусанное место.
Да, ему осточертело жить в лесу, и он охотно ушел бы отсюда, но куда? Целая гора преступлений лежала на его пути и не пускала. Нельзя было смыть кровь, которая прилипла к рукам. Пути назад для него не было.
Герман Вилде поднялся и погрозил кулаком, погрозил радости, которая звучала за лесом.
— Проклятые… Ненавижу и буду ненавидеть…
Он зашел еще глубже в чащу и спустился в сырую нору, где жили его соучастники. Посреди норы на чурбаке, который заменял им стол, стояла бутылка водки.
— Кто разрешил пить? — крикнул Вилде от двери.
Четыре лица, таких же грязных и обросших, как и у него, обернулись к Вилде с вызывающей ухмылкой.
— Никто не разрешил. Сами разрешили, тебя не спросили. Ты что еще за министр? Ха-ха-ха!
Вилде хотел на них крикнуть, сказать что-нибудь грубое, унижающее их, но промолчал, — с пьяными заводить ссору не стоит. В бутылке осталась еще водка. Вилде налил чайный стакан и выпил залпом. Остальные злобно заворчали.
— Ну, чего вы, как собаки? Хватит и вам.
Вилде пошарил под топчаном и достал новую бутылку.
— Придвигайтесь! Выпьем, что ли, за нашу победу.
— Черта лысого! — буркнул самый старый, однако от своей порции не отказался.