Страница 81 из 135
Но если Вы считаете такой порядок нормальным, то я должен заявить по поручению Правительства СССР, что СССР не может согласиться с тем, чтобы его ставили перед свершившимся фактом. И, конечно, понятно, что СССР, как союзник Югославии, не может нести ответственность за последствия такого рода действий, совершаемых югославским правительством без консультаций и даже без ведома Советского правительства…»
Молотов указал также на имеющиеся «серьезные разногласия в понимании взаимоотношений между нашими странами, связанными между собой союзническими» обязательствами, и предложил «во избежание недоразумений» эти разногласия «так или иначе исчерпать».
С этой целью Советское правительство предложило провести трехстороннюю советско-болгаро-югославскую встречу в Москве. Ознакомившись 1 февраля в присутствии советского посла с письмом Молотова, Тито признал, что допустил ошибку в вопросе о вводе югославской дивизии в Албанию, но отрицал наличие разногласий с СССР. Он отказался ехать на встречу, «сославшись на плохое состояние здоровья».
Очевидно, что Тито повел себя как провинившийся школьник, мгновенно признавший свой проступок, но старающийся избежать последующих нравоучений. Встреча с делегациями Болгарии и Югославии состоялась 10 февраля 1948 года в кремлевском кабинете Сталина.
Перечислив все факты шагов Болгарии и Югославии, осуществленных без согласования с Советским правительством, Молотов зачитал пункт из болгаро-югославского договора, обязывающий выступить «против любой агрессии, с какой бы стороны она ни исходила».
И Сталин прокомментировал это условие:
— Но ведь это же превентивная война, это самый обычный комсомольский выпад. Это обычная громкая фраза, которая только дает пищу врагу.
Уже без обиняков и недосказанностей он обрушился и на Димитрова:
— Вы зарвались, как комсомолец. Вы хотите удивить мир — как будто Вы еще секретарь Коминтерна. Вы и югославы не сообщаете о своих делах, мы обо всем узнаем на улице. Вы ставите нас перед свершившимся фактом.
Это была очевидная истина, неприукрашенная правда, и Молотов присовокупил к этому:
— А все, что Димитров говорит, что говорит Тито, за границей воспринимается как сказанное с нашего ведома.
Осуждая планы поспешного ввода югославской дивизии, Сталин не отрицал возможность поддержки албанской стороны.
— Если Албания будет подвергнута нападению, — указал он, — пусть тогда албанское правительство обращается к нам за помощью.
Но, чтобы не допустить повторения подобных легкомысленных действий, на следующий день было подписано соглашение между СССР, Болгарией и Югославией об обязательных консультациях по внешнеполитическим вопросам. Казалось бы, противоречия были разрешены, но члены югославской делегации уехали из Москвы с чувством затаенной обиды.
На состоявшемся 1 марта 1948 года расширенном заседании югославского политбюро, докладывая о результатах встречи в Москве, Кардель с апломбом недалекого человека рассказывал, что «Сталин говорил грубо, как с комсомольцами… в основном критикуя нас».
Демонстрируя свою политическую «компетентность», он призвал: «Албанию надо прочно удерживать, ибо мы много вложили в нее, и она для нас важна… Мы имеем право контролировать то, что делают албанцы, какие соглашения они заключают… Если Албания хочет заключать какие-либо соглашения, то она должна согласовывать их с нами».
Любопытно, что, возражая против чрезмерной «опеки» со стороны руководства Советского Союза, сами югославские лидеры претендовали на гегемонию во взаимоотношениях с соседними странами. И это идеологическое ребячество левизны ярко проявилось как со стороны югославского главы руководства, так и его сторонников.
Подстрекаемый своими единомышленниками, Тито заявил: «Югославия подтвердила свой путь к социализму. Русские по-иному смотрят на свою роль. На вопрос надо смотреть с идеологической точки зрения. Правы мы или они? Мы правы… Мы не пешки на шахматной доске… Мы должны ориентироваться только на собственные силы».
Подчеркнутую провинциальную строптивость демонстрировал не только югославский лидер. Член политбюро Гошняк на мартовском совещании заявил, что «политика СССР — это препятствие к развитию международной революции».
Тито откликнулся одобрительной репликой: «Точно»; а другой архиреволюционер Кидрич стал доказывать, что «русские будут противиться строительству социализма, поскольку в СССР происходит перерождение».
Позже история развеяла заблуждения и амбиции югославского «теоретика» социализма. Прочность положения югославской федерации целиком зависела от Советского Союза. С его распадом детище Тито рассыпалось, как карточный домик, а западные ненавистники союза балканских народов нагло и безнаказанно забросали Югославию бомбами.
Однако не все руководители Югославии были согласны с партийными леваками. Участник заседания, член политбюро ЦК КПЮ, Генеральный секретарь Народного фронта ФНРЮ и министр финансов С. Жукович не только проинформировал советского посла А.И. Лаврентьева об антисоветской направленности собрания 1 марта. Одновременно он выразил готовность публично выступить с разоблачением истинных позиций соратников по партии.
По поводу резкого отхода Тито и его сторонников от СССР Жукович даже высказал предположение: «Уж не договорились ли между собой Тито и англо-американцы, к чему, может быть, приложил руку Велебит…». Велебит был главой военной Югославской миссии в Лондоне, а впоследствии послом в Италии и Англии.
Белградское заседание 1 марта повлекло за собой обострение отношений. Встав на позицию конфронтации, правительство Тито прекратило передачу экономической информации советским специалистам, работавшим в Югославии. Под влиянием этой очевидной недоброжелательности 18 марта 1948 года Советский Союз отозвал всех советников и специалистов из страны. Несомненно, что левацкая позиция югославских лидеров была неосмотрительно провокационной.
Однако Сталин не мог допустить, чтобы у агрессивных кругов США и их союзников сложилось мнение, что, сдерживая Югославию, якобы бросающую «вызов» империализму, СССР боится ядерного конфликта. Такое впечатление только усилило бы агрессивность стран Запада. Поэтому в вопросе о возникших разногласиях с Югославией Советское правительство не стало афишировать международную опасность внешней политики своих союзников.
В письме от 27 марта, направленном «товарищу Тито и остальным членам ЦК Компартии Югославии», Сталин и Молотов сделали акцент на внутренней и идейно-теоретической позиции югославского руководства. Указывая на антисоветский характер заявлений участников совещания 1 марта, они отметили: «эти антисоветские заявления обычно прикрываются левацкой фразеологией о том, что «социализм в СССР перестал быть революционным».
Советские лидеры указали и на двурушническую позицию руководителей Югославии, обратив внимание на то, что, говоря публично о солидарности с ВКП(б), келейно они высказывают в ее адрес обвинения.
«Именно поэтому, — отмечалось в письме, — такая критика превращается в клевету, в попытку дискредитировать ВКП(б), в попытку взорвать советскую систему».
Авторы письма без обиняков указали на сходство методов борьбы югославского руководства с методами Троцкого. «Как известно, — отмечалось в письме, — Троцкий был выродком, и впоследствии, после разоблачения, он открыто переселился в лагерь заклятых врагов ВКП(б) и Советского Союза. Мы считаем, что политическая карьера Троцкого поучительна».
Конечно, письмо было резким. Сталин пришел к выводу, что поступки Тито не являлись лишь следствием случайных ошибок. В его действиях прослеживалась осознанная линия поведения. И, называя вещи своими именами, советский Вождь уже не стал щадить самолюбие самоуверенного югослава.
В сложившихся условиях Тито не мог не понимать, что пришла пора сделать выбор между своими амбициями и здравым смыслом, и он его сделал. Правда, на пленуме ЦК КПЮ, состоявшемся 12-13 марта в Загребе, он стал доказывать, что обвинения Сталина и Молотова — следствие «дезинформации и превратной интерпретации» его действий. Большинство членов центрального комитета поддержали Тито.