Страница 133 из 135
Именно ощущение собственной подлости не давало Хрущеву покоя. Общеизвестно, что любой преступник ищет оправдания своим преступлениям. Виновным тягостно чувство собственной подлости как признание самоунижения. И они стараются избавиться от неприятных переживаний, трансформируя их в отрицательные эмоции по отношению к тем, перед кем провинились, кого предали.
Ощущение предательства, собственной неблагодарности и вероломства угнетало его; и, чтобы успокоить зачатки совести, Хрущев постоянно искал оправдания своему преступлению.
Он наркотически взвинчивал себя, приписывая Сталину не присущие ему отрицательные качества, поступки и действия. Он старался доказать, и прежде всего самому себе, что его преступление носило якобы «благородные» цели. Хрущев начал разнузданную кампанию по дискредитации Вождя, чтобы вытравить не столько в сознании народа, а прежде всего из собственной души любые напоминания о величии Сталина.
Его не мучила расправа над Берией. На него Хрущев переложил вину за собственные действия, представив уничтоженного свидетеля как исчадие ада и не дав ему права на защиту. Напомним, что «еще с апреля 1943 года Берия не руководил аппаратом политических репрессий — НКГБ (с 1946 г. — МГБ)». Во время войны Сталин разделил наркомат внутренних дел (НКВД) и Госбезопасность (ГБ). Оставаясь до 29 декабря 1945 года наркомом внутренних дел (ВД), Берия с 20 августа 1945 года сосредоточился на «Спецкомитете» по атомной энергии и имел связь с Министерством Госбезопасности только по линии внешней разведки, в связи с добыванием сведений об атомной программе Запада.
Но Хрущев уже не мог остановиться. Убив и Берию, через три года «бешеный Никита» освободится и от троих возможных конкурентов на влияние — Молотова, Кагановича и ставшего уже ненужным Маленкова, «примкнувшего» к ним и достаточно много знавшего бывшего главного редактора «Правды» Шепилова.
Хрущева не раздражал так называемый культ Сталина. Как идейный троцкист, он ничего не имел против собственного «культа» личности. Он не демонстрировал даже зачатков скромности и не пытался придержать подхалимов, льстиво раздувавших значимость его собственной личности. Но — от великого до смешного лишь шаг.
Он начинает «бороться» против «культа» Сталина, одновременно насаждая собственный культ. Впрочем, дело не в «культе личности». Эта борьба приняла патологический и психологически-садистский характер. Он осмысленно осквернял память о делах Вождя. Жажда его ниспровержения превратилась у Хрущева в маниакальную, навязчивую идею, и он возвращается к ней постоянно.
Из библиотек страны изымались книги, имеющие хотя бы малейшее упоминание имени Сталина, в архивах уничтожались документы. Ретивые подхалимы пытались украсть у Генералиссимуса даже историческую победу под Сталинградом, чтобы приписать ее Хрущеву — бездарному, но активному выскочке, ошивавшемуся около военных штабов.
А поскольку зачеркнуть полностью историю «Государства Советского» было невозможно — заслуги его главы стали приписываться безликому «многоличию» партии и ЦК. Самое преступное в том, что, лишив народ идеала, Хрущев подспудно унавозил почву для гражданского нигилизма. Это он начал разрушение нравственных идеалов и моральных ценностей, скреплявших гражданское общество.
С него началось то сползание к «новому мышлению», которое на поверку оказалось предательством по отношению к своему народу, его менталитету и приверженности традициям. Все обернулось крушением Державы и торжеством низменных интересов и паразитирующих слоев общества.
Выступив с «осуждением» якобы незаконных репрессий и дискредитировав Сталина, Хрущев реабилитировал именно всех организаторов репрессий 30-х годов. При этом он скрывал свое собственное практическое участие в этих репрессиях. Одновременно, с XX съезда, он реализовал на практике принцип ненаказуемости лиц из высшей партийной номенклатуры. Именно такой прием обеспечил ему поддержку и дал репутацию отца «оттепели».
Антисталинизм стал козырной картой в политических манипуляциях Хрущева. Всякий раз, когда он наталкивался на сопротивление, препятствия и неудачи в своей политике, он спешил вытащить на поверхность дня новые обвинения в адрес Сталина. Он запугивал своих оппонентов сталинизмом, как жупелом, уверяя, что в случае утраты им власти его противники развяжут террор против партийного руководства.
В «разоблачениях» Сталина Хрущев руководствовался чисто политиканской практикой. Грубо искажая факты, создавая образ «маникального тирана», озабоченного поисками мнимых врагов и жаждущего всеобщего восхваления. Все сделанное Сталиным для страны и народа было предано забвению. Деятельность Вождя представлялась как сплошная цепь ошибок и преступлений, причем его образ рисовался не на основе документов и фактов, а на фоне баек и инсинуаций, грубо искажавших истину.
Такое переписывание истории смогло осуществиться еще и потому, что вернувшиеся из заключения и родственники «реабилитированных» врагов народа, озлобленные и полные желания мстить, имели возможность публиковать свои инсинуации, искажающие образ минувшей эпохи и влияя на умонастроения людей. И мина замедленного действия взорвалась развалом государства.
И все-таки за всей суетливой возней Хрущева прежде всего стояло стремление оправдать свое преступление. Причем по юридическим меркам это было обдуманное преступление, а не жест отчаяния, совершенный в силу стечения обстоятельств.
О том, что Хрущев вынашивал идею устранения Вождя, пишет в своей статье, посвященной столетию Сталина, Генеральный секретарь Албанской компартии Энвер Ходжа: «…сам Микоян признался мне и Мехмету Шеху, что они с Хрущевым планировали совершить покушение на Сталина, но позже, как утверждал Микоян, отказались от этого плана». Это признание было высказано Микояном в процессе переговоров с руководителями Албании для перетягивания албанцев в оппозицию к Мао Цзэдуну.
«Микоян, — пишет Э. Ходжа, — вел разговор таким образом, чтобы создать у нас впечатление, будто они сами стояли на принципиальных, ленинских позициях и боролись с отклонениями китайского руководства… Единственная разница между Мао Цзэдуном и Сталиным в том и состоит, что Мао не отсекает головы своим противникам, а Сталин отсекал. Вот почему, — сказал далее этот ревизионист, — мы Сталину не могли возражать. Однажды вместе с Хрущевым мы подумали устроить покушение на него, но бросили эту затею, опасаясь того, что народ я партия не поймут нас».
Но кровь была. Даже зять Хрущева А. Аджубей пишет: «Я хорошо запомнил странную фразу, брошенную однажды Ворошиловым на даче в Крыму, когда там отдыхал Хрущев, было это летом 1958 или 1959 г. Ворошилов приехал в предвечернее время, погуляли, полюбовались закатом, сели ужинать. Ворошилов… проглотил лишнюю рюмку горилки с перцем… И вдруг он положил руку на плечо Никиты Сергеевича, склонил к нему голову и жалостливым, просительным тоном сказал: «Никита, не надо больше крови…»
Однако, разделив вечером 5 марта 1953 года власть, «наследники» еще не были готовы к покушению на память Вождя и Генералиссимуса. Они готовились похоронить его с соответствующими заслугам почестями. В протоколе заседания комиссии по организации похорон записано: «Установить, что тело товарища Сталина должно быть положено в гроб в военной форме (не парадной). На кителе прикрепить медали Героя Советского Союза и Героя Социалистического Труда, а также планки к орденам и медалям».
Генерал-лейтенант Рясной, на которого была возложена исполнительская часть траурной церемонии, рассказывал: «На даче выяснилось, что хоронить Сталина не в чем…» Ф. Чуев пишет: «Рясной открыл шкаф, а там «всего четыре костюма — два генералиссимусских и два гражданских, серый и черный. Черный сшили, когда приезжал Мао Цзэдун, специально сшили, насильно, и Сталин его так ни разу и не надел. Да еще бекеша висела — старинная, облезлая, выцветшая. «Лет сто ей, наверное, было, ей-богу, — говорит Рясной. — Бекеша или архалук вроде шубейки — наденет, бывало, и по саду гуляет. Один (зеленый) китель генералиссимусский был весь замазанный, засаленный, а другой — обштрипанный…