Страница 4 из 12
Столько лет прошло – не унимается, каждый год в канун 8 Марта хоть на время убегай из дому… В общем, мама попрекает до сих пор:
– Вот какой ты непутевый! – выговаривает. – Ну и что, что негритянка, ну и что?! – и, вздыхая, повторяет в сотый раз: – А женился – был бы человеком!
Судьба барабанщика-2
Выпрямляйся, барабанщик!
Встань и не гнись! Пришла пора!..
Да, многого не знают люди, которые живут и горя не знают. Но я не такой.
Это случилось двадцать лет назад. Я учился в Макеевском инженерно-строительном институте. Кто хотел скрыть, что это в Макеевке, говорил просто: «в МИСИ». И люди сразу: «О, Москва!» Нет, Макеевка – это не Москва, при всем желании.
Итак, МИСИ. Сейчас это «о, академия!». Но, между нами, – а толку? И с гордостью я могу заявить: мы академиев не кончали, и слава богу! Потому что их сегодняшние академии…
Известно: предметы бывают настолько разные, что это даже не предмет для обсуждения.
История КПСС стояла особняком. Тот особняк мы посещали поневоле.
Как я ни учил его, предмет история КПСС мне не давался; почему – не знаю, но не давался. Он из рук выпадал, в голове не задерживался, в общем, не давался, ну никак. Короче, все предметы как предметы, а этот был у нас такой особенный.
И когда назначили экзамен, я не знал, за что хвататься, я схватился за голову – я не знал ничего.
А и кафедра была у нас особая. Потому что… Нет, недаром от них веяло холодом. Они как на подбор, клянусь, не вру, смотрите сами: завкафедрой профессор Зимоглядов, его правая рука профессор Холоденин, ассистенты два брата Морозовы и замыкал Иван Иванович Тулуп, как аспирант. И как Тулупом ты ни прикрывайся, даже летом, все говорили: ну, зима! Вот такая это была кафедра, вот такой был среднесписочный состав.
Лекции по истории этой самой КПСС у нас читал профессор Холоденин. Я посещал их и могу сигнализировать: как лектор он… Плохого не скажу. Просто он и его мозги – по разные стороны баррикад. Ленин, Ленин и еще раз Ленин – Холоденин от него был без ума…
О профессоре Холоденине ходили легенды. Знающие люди утверждали, что как старик он очень даже выгодный. На экзаменах за ним подмечали такое: профессор исторических наук, вначале он внимает досконально. А кто идет вначале? Вот, отличники! Холоденин слушает их напряженно, вдумчиво, придирается к словам. И даже не спит. Потом он, толстый, обрюзгший, постепенно устает, внимание его ослабевает – он потягивается, зевает, а то и погружается в нирвану. И вот тут – спустя час или там три – отвечать ему самое время. И если отвечаешь бойко и уверенно, Холоденин тебя не беспокоит, он на тебя всецело полагается. И что бы ты в ответе ни буровил – он утвердительно кивает головой.
А если отвечаешь неуверенно, если начинаешь лепетать. Мнешься нерешительно и жмешься, если, не дай бог, ты еще и робок, то Холоденин сразу настораживается, начинает в тебя вслушиваться, бдить, а то и просыпаться окончательно: «А? Что?» И тогда, не ровен час, – наверняка он заподозрит, что ты плаваешь, и захочет тут же утопить. Так что познакомьтесь: Холоденин.
А если барабанишь ты уверенно – он в тебя уже особо не вдается. Он в ответе любит барабанщиков. И при тебе он будет благосклонно спать, не вникая в существо вопроса.
Короче, если он не засыпает, он студента засыпает, – я понятен?
С горем пополам прошел учебный год. Год прошел, а горе – вот оно: экзамен. И экзамен – который только начинается! Я, конечно, выждал: пусть старика Холоденина на отличниках хорошенько разморит – а я уже явлюсь на все готовое.
Холоденин был долгоиграющий – его экзамены тянулись допоздна. Когда экзамен разменял свой третий час – пробил и мой. А в двери у нас стеклянные окошки. Я заглянул и вижу: он уже расслабился, поплыл, – ну, думаю, пора уже и мне…
– Можно?
Он даже не ответил. Значит, можно.
Я демонстративно кашлянул. Холоденин вздрогнул и очнулся, заморгал белесыми глазами:
– Тяните ваш, мнэ, мнэ, билет.
«Мнэ», – это он так жевал губу.
Где он, мой билет. Пусть будет этот. Заглянул в него и… Всё, конец! Я так и знал – не знаю ничего, да и откуда? Ни на первый вопрос, ни на один. Но тосковать мне было уже некогда – и я решаю быть уверенным и бойким…
– Можно отвечать без подготовки?
А почему без подготовки? Отвечаю.
Там был еще спасительный обычай. Если взял билет – и отвечаешь сразу – тебе идут навстречу в виде балла. Если отвечаешь, допустим, на тройку, без подготовки – и на тройку, – тебе ставят четыре; а если на четыре – ты по истории круглый молодец с оценкой пять. Это в виде поощрения за смелость. По итогам многолетних наблюдений – это факт.
Быть круглым мне, конечно, не светило…
Для подстраховки – вдруг старик не пожелает отключаться… Я, прикинув, что если к двум прибавить балл – так это тройка… И вызвался идти без подготовки.
– Можно?
– Что, без подготовки, мнэ, мнэ, мнэ?
Я кивнул, что да, без подготовки.
А ничего ж не знаю, ничегошеньки!
– Ну, давайте, – Холоденин мне. – Пожалуйста.
Вслух прочитал я из билета три вопроса. Очень бодро, очень энергично. Он удовлетворенно закивал: мол, продолжайте в том же духе, хорошо.
Вопрос первый повторил я с выражением:
– Ну, работа Ленина «Уроки московского восстания», 1906 год.
И все.
Он утвердительно кивает:
– Продолжайте.
А что? А как?
Холоденин благосклонно:
– Ну, пожалуйста!
И вдруг как озаренье: мой ответ! Он ведь заключен в самом вопросе! Как в хорошей загадке – разгадка! Я воспрял и, полный ноль, начинаю барабанить Холоденину:
– Так, Ленин! Владимир Ильич! (Бодро? А еще бы! Я барабанщик? Просто экстра-люкс!) Работа Ленина «Уроки московского восстания» (очень уверенно, очень!) вождем мирового пролетариата была написана по итогам московского восстания – о его же уроках (Господи, спаси!)…
Холоденин:
– Ага, угу… – кивает, – продолжайте, – потому что отвечаю я уверенно.
Голова его склонилась как-то вбок, из уголочка рта пошла слюна. Ну, как младенец, даром что профессор.
– …в 1906 году. Сам Ленин родился тогда-то, а умер тогда-то… Итак, московское восстание, оно случилось в России. И не где-нибудь в Саратове или Ростове, нет, конечно! Или в Туле, или…
Холоденин одобрительно:
– Ага…
– Ну и вот…или во Пскове. Тоже нет! Московское – оно могло случиться лишь в Москве. И оно случилось именно там!
Молчать – нельзя! Ни на секунду не смолкать! Так, что дальше, быстро… А, Москва!
– Москва! Как много в этом звуке для сердца русского…
Холоденин заворочался:
– Стоп, стоп! – и, распахнув глаза, в меня как вперился. – Какое сердце?! – и заерзал в своем кресле.
– А, сердце, так… (Я судорожно… Вот!) Всем сердцем народ, отсталый и забитый царским самодержавием…
Холоденин успокоился:
– Забитый. Ну, продолжайте, очень хорошо. И в каком же это месяце всем сердцем?
Тут чья-то добрая душа мне отсуфлировала сердобольно: «В декабре!» Год я помнил, кажется, и сам: 905-й. А, декабрь, ну слава тебе, Господи!
– Декабрьское восстание случилось в декабре. (Теперь могу я развернуть уже подробно.) Так, декабрь. (Мне важно не молчать.) Декабрь – первый месяц зимы, но последний – года, – констатировал я и вдруг отчего-то ввернул: – Мои года – мое богатство.
Вот те на! Даже сам я удивился: что со мной? Холоденин очнулся:
– Какое богатство?
О, какое?! Так, так, так, а ну, не тормозить!
– Богатство богатых в России и бедность бедных – вот в чем причина московского восстания!