Страница 12 из 12
– Ах!
Еще б не «ах!»: одной пачкой целых десять тысяч!
Она, конечно, тут же сникла, что попалась. И он не преминул:
– Пройдемте в тамбур! – пригласил ее на выход. Но поначалу та никак не приглашалась:
– Никуда идти я не пройду!
Но силой закона… Нет, не волок, но очень настоятельно. А эти все опять храпели, как один, или притворялись, что храпели – наши люди, что еще сказать? Поплелась за ним, как обреченная. Кто еще не знает: выводят в тамбур, чтобы дожимать.
Что они там выясняли, – мне неведомо. Вероятнее всего, контрабанду ту они по-братски… То есть, она все ему, как брату, отдала. Вернулась убитой, вся опухшая от слез. На вялых и безжизненных ногах. Упала, опустошенная в прямом и переносном, на рундук. Слезы кончились. Сидит, и ни «мушчына», ничего уже, а только, доходя, так тихонько подвывает: «И-и-и…» – осиротевши на большую сумму денег.
Хотел я было успокоить:
– Ну, не плачьте!
Я хотел. А потом подумал: плачь не плачь…
Такая бедная!
Какая бедная, она еще не знала…
И вот тут… Теперь, прошу: внимание!
И тут к нам входит! Настоящая!! Таможня!!!
Лет до пятнадцати я находился под домашним арестом. Таких, как я, лицемеры с умиленьем называют «домашний ребенок». Но чего нам это стоило, домашним! Нет, из дома я, конечно, выходил. Обычно в школу. Но не один, а с папой, и обязательно за ручку – да, вот так. И так, представьте, до восьмого класса.
Я это помню, как сейчас. Идем мы в школу. Вот-вот она уже за поворотом. Я молю:
– Ну папа, отпусти! – неловко мне.
Некоторые в классе уже любят друг друга, и не только с помощью записок, а он меня за ручку – стыдно, да? Все потешаются.
И представьте, я вырвал руку из его ладони! То была неслыханная дерзость. Мой папа неприятно изумился:
– Слава, я не понял.
– А чего не понимать? Уже не маленький…
А на море! Это ж были экзекуции: «Слава, ну-ка, быстро из воды! А ну, не загорай! Не пригорай! Слава, от детей подальше! Выплюнь косточку! А я сказала: выплюнь! Вот зараза!» – это ужас! Прощай, свободная стихия, – здесь родители!
И я решил порвать с такой обыденностью. Я не животное – меня пасти не надо. Сколько жизни той: я хочу – один – увидеть мир! И в десятом классе взбунтовался:
– Всё, я больше не могу, долой «за ручку»! Дети, убегая из домов, совершают в мире кругосветки. Я не хочу из дома убегать, я хочу уехать – и вернуться. Но, чтоб вернуться – я хочу уехать, вам понятно? Короче: я свободный человек, мне по свету нужно разъезжать!
Те – ни в какую:
– Сам?! Ну, ты совсем! Ты погибнешь, Слава! Ни за что!
Сколько слез, истерик, причитаний! Но я же, кто не знает, я упертый! Мои буря и натиск оказались таковы, что они дрогнули:
– Езжай, куда ты хочешь…
Я хотел!
Я хотел на Соловки – и посетил. Сам, а не за ручку, между прочим! В Одессу – и она открылась мне. Как и Москва, и Ленинград, и Шувеляны…
«Родители берут реванш карманами», – я написал и сразу оценил: вот как быстро я до главного добрался!
Когда из дому я впервые уезжал… Боже, и чего я не наслушался! Особенно запомнилось одно: «Слава, ты домашний же ребенок, ты такой наивный и доверчивый, что тебя сочтут за честь обворовать, так позволь…» – и предлагают вшить мне под одежду несколько карманов. Этих «несколько», как оказалось, где-то тридцать. Я был подшитым с ног до головы.
– Зачем?!
– Вот! Если деньги украдут из одного, – а ты такой: у тебя же украдут наверняка, – так есть другой, а если из другого, для чего же третий и так далее?! А на остаток ты продержишься достойно. И еще: как ни крути, кругом же люди, – не уставай свои карманы инспектировать…
Идею я, конечно же, приветствовал. Что, вез я много денег? Та какое?! На карман – ну, рубль, ну два, от силы, пять…
И вот Одесса, Ленинград, Москва… Я хотел увидеть мир, какой он в жизни.
Предположим, еду в Шувеляны. В отсеке – приличные люди… И тут я вспоминаю наставленье: «Проверяй! Не ровен час, все мы люди, все мы одинаковы!» И я, по маме, начинаю бдить. Так, ведем беседу, интеллектуальную: что почем да где и как? Как вдруг меняюсь я в лице и начинаю судорожно шарить с ног до головы по всем без исключения карманам. А вдруг меня уже?! Глаза блуждают против часовой, от напряженья вылезают из орбит, пошла испарина…
Всё, отбой, с деньгами всё в порядке, и я:
– Да, так на чем мы тут остановились?..
Но останавливаться им уже не хочется. Люди – они же все живые, они же с непривычки все пугаются. Полагают: то ли я чесоточный какой, то ли, что не лучше, я припадочный, и у меня случилось обострение. Тут уже совсем не до бесед. Они пугаются, морально отгораживаются. А то и вовсе умоляют проводницу: мол, отсадите, что-то с ним не то. И проводница им, конечно, шла навстречу…
«Не то» со мной случалось, в общем, часто. В нашем фирменном… И по дороге на Белосарайку. На Обаянь, на Питер, на Херсон… – со мной случалось дружное «не то».
И вот как-то возвращаюсь я созревший:
– Ма, ну сколько уже можно?! – и так далее. – Со мной общаются приличные же люди, – о попутчиках, – предлагают мне на брудершафт, что Бог послал. Окорочком последним просят не побрезговать. Но тут я вспоминаю: а карманчики? В общем, у попутчиков дилемма: то ли я чесоточный, то ли, что не лучше, я припадочный.
Мама:
– Что ты говоришь?!
А то не ясно!
– Поверь! – я убежденно и с мольбой. – Я дорос до одного карманчика! В укромном месте будет мне достаточно. Где? В месте, недоступном для воров. А точней? Ну, разумеется, в трусах.
Мама тут, конечно же, расчувствовалась:
– Да, я вижу, ты уже достоин! – с уважением. – Это речь не мальчика, но мужа! Ты заслужил у нас один карманчик!
Прослезилась и благословила с легким сердцем. Я был собой приятно удивлен: чесотка и припадок отступили…
И вот еду я… Не мальчиком, но мужем в город Ригу. Карман в трусах, голова на плечах. Такие люди! Вроде бы. В отсеке. Такая атмосфера! Высокие материи и прочее. Меня угощают, я в ответ рассыпаюсь «спасибо». Разговорились, – а они попались разговорчивые… Я вообще забыл, что есть карманчик, такие люди оказались интересные. Пьем. Кстати, я впервые выпил водки. Хорошо! Ничего они мне вроде не подмешивали. И кто бы мог подумать? Мог – но позже…
Расстались. Если и не братьями – друзьями. И пока улыбка не остыла, я еще долго улыбался про себя. Зато потом…
Вы уже наверно догадались: ни денег, ни карманчика и близко. Нет, недаром мама: «Слава, бди!..»
Сразу я подумал: позвоню! Но что я мог услышать от родителей? «Идиот! Ты никакой не муж, а вечный мальчик! Возвращайся! И чтоб больше никуда уже не рыпался!..»
День сидел я на подножном корме. Милостыня? Спасибо внешности, таким не подают. Спасибо лету, спал я на газоне. Спасибо людям, я разочаровался в человечестве. И свободе, кстати, тоже гран мерси: никто мне не препятствовал поплакать…
Это тянет на счастливую концовку. Хоть и поздно, всё же обнаружилось: я трусы одел карманчиком назад!
Но родителям – я так и не признался!..
Сурепка и Гринпис
Об этом помню только я один. Но если буду ошибаться, вы поправите.
Раньше ко мне народу забредало – это что-то! Всем известный Лимаренко. Китаец Дзю. Колоратурное сопрано Мышагонова… А вспоминается один лишь только Петя, вот ведь как историю заносит. Вспоминать я буду Петю и сегодня: ко мне он заходил читать стихи…
А еще, смешно сказать, к его портрету: по сравнению с ростом – такой огромный двухметровый украинец – Петя носил не по росту абсолютно детскую фамилию: Петр Павлович Сурепка. Но Сурепку называли все по имени.
Он заходил ко мне читать стихи. Моя бабка Пети не боялась. От китайца умирала, это правда. Даже пряталась. А от Пети не скрывалась никогда. Он рассуждал на темы философии. Он читал свои стихи на украинском. Тихо, мирно, он не дрался никогда. И все бы хорошо: ну, почитал… Но вот когда просил очередные сколько там копеек… Конечно, в долг, а кто бы сомневался? Который никогда не отдавал. Моя бабка выходила из себя:
Конец ознакомительного фрагмента.