Страница 11 из 12
– Ах да, спасибо!.. А хотите? – я, чистосердечно. – Насовсем! Причем совсем бесплатно!
Но местные:
– Не, не надо… – вяло отбояривались.
А поскольку местные встречались повсеместно, мне сбагрить им вождя не удалось. Я понял, что в мешке – моя судьба! И с мешком тащился по России. Этот Ленин, извините, захребетный, меня преследовал повсюду, где я был, неоднократно нарываясь на скандал. Все попытки от него избавиться упирались в терроризм. Международный.
Кто придумал этих гипсовых вождей?!
Делать нечего, везу его в Донецк (кто не помнит, я оттуда родом). На таможне:
– Что у вас в мешочке?
Я, вымученно:
– Господи, Ильич! Собственной персоной, но без ног.
– Ладно шутки! – взяли в оборот. – Мы серьезно: что у вас в мешке? – но я от Ленина не отступаюсь ни на шаг. – Предъявите!
Блеснула лысина. В мешке стоял Ильич.
Они переглянулись с недоверием. Конечно! В советские года его б одобрили! Да тогда и не было таможни. Но сейчас – они увидели подвох: просто так, согласитесь, Ленина не возят.
– А ну, зачем вам Ленин, отвечайте!
Я, конечно, распинаюсь краснобаем:
– Ехал в электричке… – и повторяю досконально свой сюжет: – Шапка и очки электросварщика, «Отдам бюст Ленина…» – и далее по тексту. – Вот какие руки у меня!
Переглянулись с видом: заливает! Моим словам не верят ни единому:
– В общем, ясно: вы темните. Не темните! А лучше признавайтесь нам подробно.
Начинают бдительно простукивать, полагая: что-то там вмуровано. Поезд дернуло (ему пора в дорогу) – и Ленин головою рухнул вниз. В тот же миг оно и откололось. Это гипсовое ухо Ильича!
Женщина, сидящая напротив, – кто бы мог подумать (мне везет) – тоже оказалась с набекренью. И запричитала, застенала:
– Ой, какая срамотища, Боже мой! Голова без уха! Это ж вождь! – и срывая с головы своей косыночку: – А ну перевяжите ему ухо!
Сердобольная!
И мне уже не оставалось ничего. Как ту косыночку в горошек завязать. На голове вождя с отбитым ухом. Прикрывая то, чего там нет. И вдруг мелькнуло: я подобное встречал. Вот только где? Господи, так это же Ван Гог! Автопортрет, где перевязанное ухо! Когда бы вождь еще и стоил столько же, ему бы точно не было цены! Сумасшедшие, я доложу вам, деньги. Как, допустим, сумасшедший тот же Гог…
И вот я наконец уже в Донецке. Мама в радостном неведении:
– Ой, что в мешке, подарочков привез?
– Подарочков, а как же! – и стараясь маму подготовить: – А кстати, мне везет на сумасшедших!
Мама, пропуская это мимо:
– Ладно, пусть они живут, а что привез?
Ей, как всякой женщине, не терпится. У мешочка ниспадает покрывало. Мелькает мне приевшаяся лысина. И Ленин – с ухом, перевязанным в горошек…
Немая сцена. Входит папа с хмурым утром на своем лице:
– Теперь я понимаю, почему! Почему к тебе так липнут сумасшедшие! Да потому, что, Слава, ты такой же!
Сказал – отрезал. Вышел с тем же утром. Я так и опустился рядом с Лениным…
Достали. Ополчились. Довели. И – огульные, язвительно-насмешливые – учинили форменный допрос:
– Что ты, преданный идеям ленинизма?!
А я ж не комсомолец никогда, не говоря уже о пионере…
И я решился, и с запекшейся обидой:
– Так, спасибо вам за все – и до свидания!
Взвалил я на себя, привычно сгорбился. И войдя в трамвай ближайшей марки, мешочник, я надсадно пробубнил:
– Бюст Ленина отдам! Отдам в хорошие…
Я был приятно удивлен: видит Бог, так легко и вдохновенно в жизни окать мне еще не приходилось!
Только жаль, что мне опять не до женитьбы…
О Нижнем
Нижегородцев просим не беспокоиться.
История такая. Я же был в Москве, у близких родственников. Ну, Москва – Москву описывать не буду. Открой любой путеводитель – и пожалуйста.
Туда я ехал безо всяких происшествий. А обратно…
Отсек в плацкартном, он мне сразу не понравился. Во-первых, первый. Дальше – больше: пара-тройка человек детей. Дети двоились-троились в глазах у меня под ногами. Сновали, копошились эти дети, болезненно резвясь. Они прыгали по полкам. Они вели себя как дети, даже хуже. Они втягивали в прятки. А куда от них? В рундук? Как попутчики – они мне не пришлись. Жара, отсек. К тому же эти дети, представляете?! Уронили содержимое стола едою вниз.
А еще соседка по отсеку, их родительница. С виду вроде бы нормальная она, если не считать дефекта речи. Например. На меня «мушчына» говорила. И не просто там «мушчына», если бы! Она требовала действий, от меня. И недвусмысленно:
– Мушчына, опрокиньте з верхотуры мне матрасик. А мушчына, мне подушку?! Подавать – так подавайте уже сразу! – и что-то там: – Сымите мне опять! – и к тому же: – Прыглядите за дитём (когда их пять)!
Я при ней как гувернант на побегушках…
В общем, кажется, к тому оно и шло: цель моей жизни стала ясной мне до боли: хотя бы на ближайших полчаса – уже не слышать этого «мушчыну» ни за что. Надеюсь, он насточертел уже и вам. Не тут-то было!
– Мушчына!
– Что еще?!
– Мушчына, детка, если вам не трудно, – а шо здесь трудного? Лягте на вторую полочку сюда. Потому шо с нижней, извиняюсь… Падать будет мне – куда сподручней!
Ну, мушчына, то есть я, – я, конечно же, улегся на вторую.
Она мне:
– Дай вам бох!
И тишина!
Я рано радовался…
Ночь. Я сплю себе на верхней полке, тут слышу за окном: Казачья Лопань, это остановка.
Полвторого или где-то рядом. Крик в ночи. Кто? Женщина, которая «мушчына»! Кричит она – меня:
– Мушчына! – заполошно и придушенно.
Я очнулся. Что еще такое?! Днем исправно отработал я мушчыной, так хоть ночью дай побыть мне… Умоляю! Не мушчыной – просто человеком!
Нет, как заведенная – «мушчына»!
Господи, ну что тебе еще?! Опять какую-то услугу оказать? А никакую!
Она кричит:
– Мушчына!
И не спокойно так кричит. А истерически!
А повторюсь: я отдыхаю на второй. И только я хотел открыть свой рот – она сама:
– Не лезьте ко мне у трусы!!!
О! Только этого мне ночью не хватало! Сон слетел, ему немного надо. Я поднес свои руки к глазам, чтоб удостовериться на месте: ручки-то, как говорится, – вот они! Ну дела: «не лезьте у трусы!»
И ее ж никак не прошибешь. Хотя с виду вроде бы нормальная:
– Мушчы-и-и… – возня, сопенье, потасовка, колотнэча…
Скосил глаза, насколько позволяли, вижу: там внизу… Я сразу понял, что не я один мушчына. И точно! То однозначно был уже не я. И на ее: «Муш… Муш… чына! Ах! Не надо!..» – какой-то голос, в правоте уверен на все сто, увещевает буднично устало:
– Это мой долг, ну что ж вы это самое…
Вот так поворот сибирских рек в одном отсеке! Глаза привыкли к темноте – и что я вижу?! Другой мужчина, незнакомый мне заранее, у попутчицы чего-то домогается:
– Это мой долг!
А она забилась, заметалась, затрепетала вся, сердечная. Но силы оказались не равны, и он цепко зафиксировал ее.
– Какой долг, мушчына, вы чего?!
– Профессиональный, не мешайте.
– А-а-а…
Гинеколог, что ли? Нет, конечно! Здесь Казачья Лопань. Здесь таможня! И так спокойно, с достоинством, но и с не меньшим рвением он таки ей туда, ну, в эти самые… А она уже хрипит:
– Мушчы-ы-ы! – и тишина.
По вагону ходят храпы: «Хр-б-б!..»
Он на хрип ее не реагирует, она уже сказала свое слово. Тут я вижу (с темнотой мои глаза уже на «ты»): он оттуда извлекает вот такую упругую пачку – он так пальцем пробежал-прошелестел – и громогласно объявляет ей диагноз, как будто в назидание потомству:
– Так, одной пачкой 10 (десять) 000 (тысяч) долларов валюты!
Глаз наметан, и, скорее, не ошибся. Я обмер: это ж надо?! Чтоб так вычислить!
И тут все, кто делал вид, что они спят, враз очнулись – весь плацкартный № 8 – как будто только этого и ждали и так слаженно и изумленно выдохнули: