Таежные встречи

Последняя песня

В тот год ранней весною наша экспедиция пробиралась в глубь Восточного Саяна. Шли тайгой. После ночного урагана всё окружающее нас пространство покрылось свежей белизною. Под ногами похрустывал, скованный ночным морозом, снег. Лошади, вытянувшись гуськом, шли навстречу наступающему дню, и часто мы слышали ободряющий голос Днепровского:

— Ну, ты, Бурка, шевелись!

К полудню дорога размякла. Бедные лошади! Сколько мучений принёс им этот день! Они беспрерывно проваливались в глубокий снег и нам то и дело приходилось вытаскивать их, переносить на себе вещи и сани. Но нужно представить себе нашу радость, когда, ещё далеко до захода солнца, мы увидели впереди ледяное поле Можарского озера. На противоположной стороне, там, где протока соединяет два смежных водоёма, показалась струйка дыма. Это была Можарская рыбацкая заимка. Лошади, выйдя на лёд, прибавили шагу, и скоро мы услышали лай собаки.

Нас встретил рослый старик с большой седой бородой. Он молча подошёл к переднему коню, отстегнул повод и стал помогать распрягать лошадей. Старик часто покрикивал на людей, торопил всех; можно было подумать, что мы его давнишние знакомые.

— Вот и к нам люди заглянули, — наконец, сказал он, когда распряжённые лошади стояли у забора. — Добро пожаловать, человеку всегда рады! — продолжал старик, поочерёдно подавая нам свою большую руку. Это был рыбак из Черемшанского колхоза, дед Родион.

Люди расположились в поставленных на берегу палатках, а вещи сложили под навес, где хранились рыбацкие снасти.

Хозяин гостеприимно предложил мне и моему помощнику Трофиму Васильевичу Пугачёву поселиться в избе. Это было старое зимовье, стоявшее на пригорке у самого обрыва. Когда мы вошли в него — уже вечерело. Тусклый свет, падающий из маленького окна, слабо освещал внутренность помещения. Зимовье было разделено дощатой стеной на кухню и горницу. В первой стоял верстак, висели сети, починкой которых до нашего прихода занимались жена и дочери рыбака. Горница содержалась в такой чистоте, будто в ней никто и не жил. Пол, столы, окна были добела выскоблены, как это вообще принято в Сибири, и все остальные вещи носили отпечаток заботливости хозяйки.

Через полчаса горница была завалена вьючными чемоданами, свёртками постелей и различными дорожными вещами. Нам предстояло прожить на заимке несколько дней, перепаковать груз, приспособив его к дальнейшему пути, и обследовать район, прилегающий к Можарскому озеру.

Распаковывая на полу вещи, я случайно заметил выглядывавшие из-под занавески чёрные лапы какой-то большой птицы. Это оказался белый лебедь. Он, будто испугавшись шума, который мы принесли с собой в горницу, забился в угол. Птица была крупных размеров, с роскошным оперением. Я знал, что в этих местах лебеди не живут, и, любопытствуя, сейчас же спросил о нём старика.

— С прилёта остался, — был его короткий ответ. После того, как вещи были распакованы и горница приняла совсем другой вид, мы сели ужинать. Хозяйка подала на большой сковороде сочно изжаренных на масле с луком свежих сигов. Запах этого вкусного блюда уже с полчаса дразнил наш аппетит. Ну, конечно, не обошлось и без стопки водки — с дороги было положено!

Сиги, как известно, рыба вкусная, а тут и приготовлена она была замечательно, по-таёжному, а посему — пришлось выпить по второй. Старик повеселел, стал разговорчив, и хозяйка, видя, что дело может затянуться, стала налаживать вторую сковороду рыбы.

— Лебедь-то этот в прошлом году на озере жил, — вдруг почему-то вспомнил рыбак про птицу. Мы насторожились, и обычный застольный разговор сразу оборвался.

— Вот уже и много времени прошло, как его с озера принесли, — продолжал он, — а забыть не можем. Жалко птицу…

И старик стал рассказывать нам печальную историю этого лебедя.

Зная хорошо природу и жизнь птиц, он рассказывал красочно, а то, что он сам был свидетелем происшествия на озере, делало его повествование правдивым. Рассказывал он взволнованно, не обрывая фраз, видно было, что старик не впервые вспоминал об этом, и, вероятно, всегда, как и в этот раз, пригорюнившись, слушала его рыбачка…

Поздно, уже ночью, я вышел из избы. В палатках было тихо. Отдыхали лошади, спала тайга. Сквозь ночную тьму на востоке вырисовывались белые гряды Саянских гор. Они, как и всё окружающее, спали под покровом темноты.

Я вернулся в горницу и, находясь под свежим впечатлением, написал тогда же рассказ про лебедя так, как сложился он в моём воображении.

В предутренней прохладе дремали седые вершины Саян. Ещё робкие, но уже яркие лучи утреннего солнца играли по безоблачному небу. Склоняясь, они падали на горы и, ломаясь, то исчезали в цирках, то внезапно появлялись, освещая скалы и снежные вершины гольцов.

Внизу, прикрывая равнины, лежал густой туман. От прикосновения лучей солнца он дрогнул, качнулся и будто в испуге стал отступать в глубь гор. Там, раздираясь о выступы скал, он редел и спускался на дно глубоких ущелий.

В это майское утро, под тенью вековых пихтачей, дремало Можарское озеро. Природе угодно было создать это озеро у подножья гор, у самой границы с равниной. Оно состояло из трёх водоёмов, как близнецы, похожих друг на друга и соединённых между собою неширокими протоками. Величавый голец Козя, круто спадая к озеру, питал его бесчисленными ручейками. Они зарождались в узких щелях гольца, у снежных лавин и надувов и, переливаясь по камням, с шумом бежали всё лето. А вам голец, как страж, неподвижно веками стоял у Можарского озера, охраняя его от восточных ветров и снежных буранов.

На запад от озера раскинулась равнина, покрытая мёртвой тайгой, погибшей от лесных вредителей. Всепоглощающая тишина постоянно царит над этой скучной низиной. Разве только ранней весной на старом забытом току защёлкает глухарь, да поздно осенью случайно забредёт туда изюбр, в поисках самки, и рёвом своим разорвёт тишину.

Озеро было тёмноголубого цвета и с высоты казалось кусочком неба, запрятанным в тайге. Вся пролётная птица знала его. Где бы ни лежал путь стаи, — по Енисею или через снежные вершины Саян, она, непременно, заглянет на это озеро, чтобы покормиться и отдохнуть.

Много там сбивается птицы ранней весной. Лишь только солнце скроется за равниной, как, вереница за вереницей, потянутся утки, закружатся стаи гусей, лебедей. И долго потом слышится на озере крик, драка, возня. Но с полночи говор стихает, засыпает уставшая птица. Не спят только сторожа, и в тишине весенней ночи, то близко в камышах, то где-то далеко, слышится их перекличка.

На крутом берегу, там, где протока соединяет два южных водоёма озера, с давних лет приютилась заимка. Она состояла всего из нескольких избушек, старых, сгорбленных и почерневших от времени. В этой дальней заимке жили колхозники-рыбаки. Лето и зиму они проводили на озере, ловили сигов, щук, окуней, а ранней весной бросали рыбачить и занимались промыслом птицы.

В тот майский день жители заимки проснулись рано. Ещё не успел исчезнуть с озера туман, как задымились трубы и во всех дворах засуетились люди. Весенний перелёт птицы уже закончился, и рыболовецкая артель готовилась к весенней путине. Весь день мужики были заняты работой: проверяли сети, плели корчажки, возились у лодок, а вечером, когда солнце, прячась за далёким горизонтом, убирало с гор свои последние лучи, они собрались на пригорок поговорить о предстоящей рыбалке.

Но не успели они переброситься и несколькими словами, как вдали послышался крик птиц. Все прислушались. Крик становился слышнее и слышнее. Всматриваясь в уже наступившие сумерки, рыбаки увидели стаю белых лебедей. Покружились они над озером, покричали и сели на ночёвку.

Все были удивлены таким поздним появлением птиц. Одни говорили, что лебеди заблудились и ищут свой путь к северу, другие видели в этом дурную примету. Но, пока мужики спорили между собою, рыбак Архип взял ружьё и пошёл скрадывать птиц. Уставшие птицы отдыхали недалеко от берега. Подкрался он к ним и выстрелил. Стая шумно поднялась в воздух и исчезла в темноте. Только один лебедь долго бился о воду. Он был тяжело ранен и скоро умер.