Страница 26 из 48
Начались приготовления к похоронам погибших. У бодричей было трупоположение, когда умерших закапывали в землю. Здешние славянские племена имели обычай сжигать их на кострах. Воины центурий с интересом и любопытством наблюдали за всеми действиями жителей и, по возможности, помогали им. Они пошли с мужчинами в лес за сухостоем для костров, целый день носили и рубили сухие деревья, таскали и складывали на небольшом холме, расположенном возле селения. В это время женщины вязали и шили одежду мертвецам, готовили для них пищу и складывали отдельно предметы, которые, как считалось, пригодятся им на том свете. Среди них были мечи и щиты, кружки и бокалы, кувшины с вином, ложки и чашки и прочие предметы обихода. Знатным воинам клали дорогие римские изделия: серебряные ножницы и ножи, золотые сосуды, складные бронзовые треножники для стульев, сосуды из керамики и стекла.
Чех зашел в терем князя. Там он увидел необычную картину: вдовы князя, а их было пять, спорили между собой: кого из них усопший муж любил больше других и которая из них должна последовать за ним, чтобы и на том свете он не оставался одиноким, а был согрет женской любовью и лаской. Спор был горячим, в нем принимали участие и родственники; две старухи вцепились друг другу в волосы, и их еле разняли; другие женщины припоминали случаи из прошлой жизни, стараясь опорочить соперниц и возвысить себя.
Удивленный такой настойчивостью умереть раньше времени, Чех спросил у пожилого воина, охранявшего терем:
— Почему они стремятся к преждевременной гибели? Может, жрецы им дали какое-нибудь снадобье и у них помутился разум?
— Нет, жрецы здесь ни при чем, — ответил тот. — Просто с детства их воспитывали в уважении к тем вдовам, которые вместе с мужьями в пламени возносились к небесам и попадали сразу в райские кущи. Те, которые остаются жить, лишаются уважения сородичей, их считают трусливыми и никому не нужными. Души трусливых превращаются в злых духов: вурдалаков, волкодавов, черную Кали и черного Ваку, которые живут в зловонных болотах и вечно копошатся глубоко под землей, стараясь выйти на свежий воздух, но это им никогда не удастся сделать. Души же смелых женщин превращаются в вилий — воздушных русалок, которые носятся в воздухе, свободные и одаренные небывалым могуществом.
На третий день состоялись похороны воинов. Их уложили на груду сухих бревен. Возле князя покоилась его первая жена, которая добровольно приняла яд. С некоторыми воинами решили отправиться на тот свет их жены, они теперь тоже бездыханные лежали рядом со своими мужьями. Женщины стенали и плакали, воздевая руки к небу, мужчины стояли при оружии, молчаливые и суровые. Трое жрецов ходили возле покойных и читали молитвы, попутно бросая зерно и выливая специальный кипяток — сурью в жертвенные костры. Потом жрецы одновременно взяли по факелу, зажгли их и поднесли с разных сторон к приготовленному костру. Сначала робкие языки пламени появились в нескольких местах, затем огонь стал быстро распространяться, и вот уже с гулом и ревом мощный огненный вихрь устремился в небо; взметнулись искры, полетели в разные стороны головешки, жар стал нестерпимым, люди отходили от разбушевавшегося пламени, которое поглотило и воинов, и их жен…
Когда костер прогорел, угли и пепел были положены в глиняные кувшины и выставлены на столбах на перекрестке дорог, чтобы каждый путник мог поклониться усопшим…
После этого началась тризна. Она продолжалась до позднего вечера.
Наутро все взрослые мужчины собрались на вече. Руководил им седовласый старик по имени Довбуш. Сначала он говорил о заслугах погибшего в битве с вандалами князя Воисвита, а потом сказал, что вместо него необходимо избрать нового князя.
— Есть у меня, как одного из старейшин нашего племени, соображение, — заключил он, — которое я хочу высказать перед достославными воинами. Мне кажется, нет более уважаемого человека среди нас, чем воевода Боеслав. Он умудрен летами, у него большие военные знания и умения, его уважают и почитают соплеменники. Пусть он выйдет ко мне на помост, а мы его попросим, чтобы он руководил и управлял нами.
Тяжело ступая, поднялся на помост Боеслав, хмуро окинул площадь, сказал неторопливо и важно:
— За доверие спасибо. Только немощен я стал. Съедает меня в последний год болезнь какая-то, и никакие лекари-травники, колдуны и кудесники помочь не могут. Так что извиняйте меня, братья, но вынужден я отказаться от высокой чести и выдвигайте на это высокое место другого человека.
Толпа долго молчала, явно огорошенная неожиданным заявлением, потом оцепенение прошло, люди зашевелились, задвигались, стали переговариваться между собой. Наконец на помост стал пробираться высокий парень с густой шевелюрой. Он легко взбежал по лесенке, лихо повернулся к народу, стал говорить звонким голосом:
— А вот я хочу, чтобы выбрали князем меня! А почему бы и нет? Я уже семь лет воюю в княжеской дружине, меня назначили сотником, у меня меньше всего потерь в сражениях. Значит, умею обучать воинов и руководить ими в бою. Разве не так?
Толпа одобрительно зашумела, но Довбуш тотчас возразил:
— Князем быть — это не только уметь мечом махать да воинов наставлять. Вокруг нас много враждебных племен, с ними надо уметь вести достойный и содержательный разговор. Кроме того, мы в последние годы терпим неудачи в сражениях, и если бы не помощь воинского отряда под руководством Чеха, мы и на этот раз были бы разбиты вандалами, и нам пришлось бы уйти из этих мест, потеряв и имущество, и скот. Надо нам научиться воевать по-новому. Да вот кто нас научит?
Наступило тягостное молчание. Наконец кто-то выкрикнул:
— А вот Чех и научит!
— Его надо на княжение просить! — поддержал другой.
— Верно… Дельное предложение, — тотчас заговорили между собой воины. — Он из римской армии, а там умеют воевать…
— Так что, позвать военачальника Чеха? — спросил Довбуш.
— Добро-о-о-о! — уже дружно подхватила площадь.
Разыскали Чеха, пригласили на вече. Он, смущенный, растерянный (ему поведали, зачем зовут), вышел на помост, встал у края.
— Желает наше племя видеть тебя своим князем, — проговорил Довбуш. — Потому как вырос ты в славянском роде, значит, знаешь наши законы и обычаи. Но вместе с тем известны тебе римские порядки, римский военный строй. Надеются наши воины, что сумеешь передать свое умение и поможешь в борьбе с врагами нашими.
— Приглашение ваше для меня неожиданное, и следует подумать, прежде чем что-то ответить, — сказал Чех. — Да и с братьями своими тоже следует посоветоваться, у воинов согласия попросить, как-никак, целых три года вместе службу военную ломали.
— Соглашайся! Всем миром тебя просим! — доносилось до него с площади.
— Давайте решим так, — выступив вперед, проговорил Довбуш. — Сейчас разойдемся, а продолжим работу завтра. К тому времени и Чех определится в своем решении — оставаться у нас или следовать к родному племени своему, да и нам нелишне будет еще раз подумать.
Чех собрал братьев, стал просить совета.
— Я бы не остался, — тотчас ответил Русс. — Я так по мамочке соскучился! Так бы на крыльях и улетел!
— Ишь, мамочкин сынок, — шутливо сказал Лех. — А что делать дома? Ну самое большое, что ждет нас — это возглавить войсковой отряд своего рода, значит стать воеводой. Место князя занято давно, да еще куча желающих найдется. А тут тебе предлагают самую высокую должность в племени… Нет, я бы согласился, не разговаривая!
— Трудно придется, — посочувствовал Русс. — Племя чужое, хотя и славянское. На кого опереться?
— Поговорю с воинами центурии, — сказал Чех, внимательно выслушав братьев. — Может, кто-нибудь из них останется. Все свои, можно будет в нужный момент опереться…
— Ну а самому-то тебе хочется остаться? — спросил напрямую Русс.
— Если честно, то да, манит меня высокий княжеский престол, хочется отдать свои силы и умение народу.
— А как Туснельда?
— Куда иголка, туда и нитка. Не возражает она против моего нового назначения и даже всячески поддерживает.