Далекое имя твое...

Вот с такими возвышенными, даже несколько выспренними чувствами пришел Имре с Ольгой на следующий день к дедовой могиле.

Но ничего возвышенного на старом деревенском кладбище не увидел. Высокие раскинувшиеся тополя лениво шевелили широкими листьями. В их вершинах возились, с криком перелетая с места на место, вороны. Заматеревший малинник, лопухи, чернобыльник, крапива прятали покосившиеся деревянные кресты. Редко сюда ходили. Видимо, не до усопших.

Простенький крест едва виднелся среди разросшегося за лето бурьяна на могиле дела Ольги. Не верилось, что тут, под несколько просевшим холмиком с почерневшими от времени искусственными розами на нем, лежит добрый старик.

— Боже! — вздохнула Ольга. — Дед мой родной! Как же давно я у тебя не была…

Она принялась поправлять накренившийся крест.

— Подожди, Оля! Хорошо, что мы с тобой прихватили лопату.

Имре снял пиджак, закатал по локоть рукава рубашки, привычно поплевал на ладони.

— Есть вещи, которым нет цены, Оля, — говорил Имре час спустя. — Даже если кому-то они покажутся очень простыми. Вот, узнаешь? — он достал из рюкзака свою находку на развалинах избы.

— Откуда это у тебя? Тот самый тесак, который тебе дал дедушка?

— Он самый. Если бы не он, — Имре, поджав губы, покачал головой, — Мцыри б из меня не получился. Хотя волк — не барс. Как там у Лермонтова… А вот этому крестьянскому оружию я обязан жизнью.

— Я ж его искала, Имре! Я ж искала его на том месте, где на тебя напал волк. Когда тебя увезли, я сразу же пошла на то место… Десять раз перекопала, перещупала… Где он был?

— С улицы. Под порог успел сунуть. Мудрый был твой дед, Оля. На много шагов вперед видел события… Настоящий русский человек. Только о себе не думал.

Оба — Имре и Ольга — стояли перед убранной, приведенной в порядок могилой, будто мысленно беседуя со стариком, который умел подняться над враждой человеческой.

Сумасшедшая мысль пришла Имре в голову.

— А знаешь, Оля, вот мой многострадальный кортик офицера. Судьбе было угодно вернуть мне его уже после того, как твой дед вручил мне свой кортик. Этот тесак — это ж кортик крестьянина. Пусть он не изящен, но сделан чистыми и честными руками. А главное, он спас мне жизнь. Я правду говорю, Оля?

— Да, Имре, да… — подтвердила Ольга, еще не совсем понимая, к чему он произносит такую торжественную речь.

— И ты не против, если я оставлю у себя этот дорогой предмет на память о твоем деде Игнате Васильевиче?

— Конечно, не против, — будто слова клятвы, повторила Ольга.

— Так вот, мне подумалось, будет справедливо, если под крестом в его изголовье я оставлю свой кортик. Я верю, ни мать, ни отец, ни мои друзья, сохранившие офицерскую честь, не осудят меня за такой поступок.

С этими словами он, как к знамени, прикоснулся губами к своему кортику и положил его в изголовье могильного холмика, слегка присыпав землей.

— Вот так будет честно.

— Имре, это похоже на торжественный ритуал.

Откуда-то взявшаяся на могиле похожая на капельку крови божья коровка, срываясь, упорно ползла вверх по сухому стебельку травы. Она одновременно была похожа и на каплю крови, и на слезу. Об этом одновременно подумали и Ольга, и Имре. Вдруг божья коровка расправила крылья и взлетела, словно некий дух, подтверждающий единство и согласие с происходящим.

Ни Имре, ни Ольга не произнесли ни слова и молча пошли с кладбища.

…В тот день прилетевший с места горячих событий фотокор ТАСС к вечеру навстречался в Доме журналистов с друзьями. И когда Имре зашел туда перекусить, фотокор уже выносил свое грузное тело с помощью друзей. Прежде чем одеться, он зачем-то вывалил на столик в фойе кучу свежих снимков и продолжал громко обсуждать с приятелем процент полезной деятельности фотокора.

— Вот три пленки испортил ради одного… Понимаешь? Одного кадра. Смотри какой! — тыкал он им в нос приятеля. — А редактор, знаешь, что мне сказал?

— Ты уже говорил…

— Нет, не представляешь. Он мне сказал: «Заткни его себе, куда хочешь». Ха-ха-ха! Нам, говорит, не подходит. «Почему? Почему?..» — спрашиваю. А он мне знаешь что говорит?..

— Это ты тоже уже говорил. Где твой номерок?

— Ты видишь? Они ложатся под танк, — это мне редактор. — Как будто я не вижу. Я пять катушек угробил на этот кадр. А он мне: «Ты видишь?.. Ты что хочешь сказать этим кадром? Что они против ввода нашей техники в страну? Ты что, первый день работаешь?»

— На, держи свой плащ.

— Давай… Держу. Мне, говорю, плевать на вашу политику. Ты посмотри, какой кадр…

Фотокор, одеваясь, качнулся и икнул. Пачка снимков вместе с баулом полетела на пол и выстлалась веером на полу. Рядом стоявшие бросились подбирать, одновременно рассматривая снимки и возвращая автору Имре оказался тут же, поблизости. Поднял один из снимков и глазам не поверил: Габор? Да, Габор с искривленным в крике лицом и каким-то обломком трубы в руках бежал наперерез танку.

Имре, потрясенный, кинулся к фотокору:

— Это из Будапешта? Я куплю этот снимок!

— Ха-ха-ха! И ты его повесишь себе на кухню? — пьяно скорчился автор снимка. — Ни за что, — раздельно произнес он и едва не вырвал снимок из рук Имре. — Не продается…

— Тогда подари, — подсказал фотокору помогавший ему одеться приятель.

— И не дарится, — отчеканил фотокор и, закрыв портфель, икнул еще раз. — Пшли!

Снимок, в общем-то, был и не нужен. Имре не мог ошибиться: на улицах Будапешта кровь. И было ясно: ровесники вышли на улицы против танков кто с чем мог.

Ольга плакала тихо, боясь разбудить совсем недавно заснувшего маленького Ласло.

— А с нами что будет?

Имре как будто сжимал в руке свой кортик. Ему казалось, что в этом момент кортик не просто сиял, а горел ярким пламенем. Даже глаза сказочной птицы турула на рукоятке блестели как живые.

— Я вернусь. Даю слово офицера, вернусь. И мы все втроем поедем в Венгрию. В нашу Венгрию!

В сентябре 1952 года мой отец лейтенант Константин Никитин был переведен из 789 гвардейского истребительно-авиационного полка, дислоцировавшегося в Австрии, в небольшой венгерский городок Папа, где в то время находился 5 гвардейский истребительный авиаполк. Здесь он прослужил чуть больше года, до конца ноября 1953 года, после чего был переведен на Украину, летчиком-инструктором 809 учебного авиационного полка Чугуевского военно-авиационного училища летчиков.

Один год — срок небольшой. Но за это время отец успел настолько полюбить Венгрию, что конца жизни бредил небом и той далекой и загадочной для меня страной.

Еще будучи совсем маленькой девочкой я неплохо знала историю Венгрии, имена королей и названия городов. Часто вечером отец рассказывал мне сказки (позже признался, что сам их и придумывал) о смелых и гордых витязях, красивых и умных принцессах….

На пятидесятилетие отец получил в подарок от своего друга, бывшего сослуживца кортик венгерского летчика. Как этот кортик попал в нему неизвестно, теперь можно только догадываться, ведь друг отца служил недалеко от тех мест, где сложили свои головы немало венгерских летчиков. Наверное, следопыты отрыли и передали ему.

На лезвии кортика была надпись: «Лейтенанту Имре Шанта». Работая в редакции газеты Южной группы войск «Ленинское знамя» в городе Будапеште с 1987 по 1990 год, я пыталась найти родственников погибшего летчика, но мне это не удалось. Более поздние поиски во время поездок в Венгрию и попытки сделать это через своих венгерских друзей также не увенчались успехом.

Не теряя надежды и пытаясь выполнить волю отца, я стала писать книгу, в которой попыталась вообразить, а что могло бы случиться с тем молодым парнем, не погибни он в излучине Дона. Может так мне удастся найти родных лейтенанта Имре Шанта и передать им его кортик, как этого и хотел мой отец, тоже военный летчик и вечный романтик, каким, наверное мог быть и сам Имре…