Далекое имя твое...

— Конечно, а как ты думала? Я же к вам с дедом ехал. Там до магазина надо на самолете лететь. Да и в магазинах тут негусто, сама знаешь.

Они выбрали травянистый бугорок неподалеку от клена. Запоздалая ромашка выглядывала из травы. Словно специально расцвела в поздний срок, ждала, когда ее сорвут для гаданья: «Любит — не любит…»

— Можешь не губить ее. Пусть цветет. Я сам скажу результат, — засмеялся Имре.

Он снова полез в рюкзак. В руке его оказался перстенек, который купил специально для Ольги.

— Не знаю, угадал ли туфельку по ноге, то есть перстенек по пальцу? Дай-ка надену…

Где-то совсем рядом в траве звонко застрекотал кузнечик.

— Вот, как раз скрипки нам и не хватало! — воскликнул Имре.

Ольга не знала, что сказать. Все смешалось в ней в эту минуту. И острая память по деду, и печаль от будущего расставания, и радость от нечаянной встречи. Она не стала жеманиться и отказываться от подарка, как опасался Имре. Женская страсть к красивому победила. Оля, не противясь, надела перстень и даже с каким-то особым достоинством, которое, очевидно, с молоком матери передается по женской линии. Рассматривала, не скрывая радости и восхищения редким подарком, как не умеет это делать иная дама, привыкшая к богатству и роскоши.

— А носить-то где? — вдруг сказала она. — Знаешь, Имре, у нас один хороший председатель колхоза повез своего безотказного шофера в город, в магазин. «Награждаю тебя за отличную работу костюмом», — говорит. А шофера чуть кондрашка не хватила. «Виктор Петрович, — говорит, — мне его куда надевать-то? Я ж с утра до ночи за баранкой». Ты прости, Имре, что это вспомнила: недавно бабы у нас на фабрике рассказали. Спасибо тебе. Наливай! Хоть я не пью… Сегодня можно.

И, крепко зажмурившись, влила в себя половину граненого стакана, будто смертельный яд принимала.

— У-ух! — выдохнула.

— Ну, герой! — искренне восхитился Имре. — Вся в деда!

Легкий ветерок едва шевелил золотые листья клена. Невидимая пичужка тихонько посвистывала, словно звала и не могла дозваться своего дружка.

Чистое небо ласково смотрело на землю, готовое принести мир и покой каждому существу.

Ольга уже пожалела, что расхрабрилась и выпила жуткую порцию. Как в ледяную воду бросилась. Голова непривычно закружилась, все окружающее потеряло устойчивость. Скованность, которая не покидала Ольгу до сего времени, куда-то исчезла. Но вместо прежнего настроения просочилась грусть от осознания мимолетности внезапного счастья.

— Зачем ты приехал, Имре? Разворошить мою душу? Я только недавно стала успокаиваться. Я думала, тебя или нет в живых, или ты так далеко, что нам никогда не увидеть друг друга. И, знаешь, я смирилась. Многие люди так живут в это тяжелое время. Спасибо, конечно, что не забыл, и за перстень спасибо. А носить его действительно некуда. В Дом культуры? Там только танцы, как на базарной толкучке. Толкаются бок о бок. А когда кино показывают, тем более, — набьется народа полный зал… Особенно зимой. В пальто, в телогрейках, в варежках, чтоб не замерзнуть. Можно, конечно, на работе нашим показать, похвалиться. Представляю, как гудеть будут, а потом к начальству еще вызовут. Скажут: «А ну, девонька, рассказывай, на какие такие иностранные подачки драгоценности приобретаешь? Это откуда исходит буржуазное влияние? В нашем коллективе таким нет места». Понял, дорогой мой Имре? — она горько улыбнулась.

— И это все правда? — удивленно уставился на нее Имре.

— Понимаешь теперь, почему я не подпрыгнула от радости? Не подумай, что жалуюсь. Просто у нас такой образ жизни. Пока не встанем на ноги после войны. А там посмотрим. Представляешь, когда все станет по-другому, я буду уже пожилой тетечкой так лет под шестьдесят, буду по вечерам прогуливаться по улицам поселка и вот на такую прогулку надену твой перстень, а ты к тому времени будешь каким-нибудь министром и совсем забудешь меня. А я буду смотреть на перстень и думать: «А это мне подарил мой Имре».

Она опять стала любоваться подарком, так и эдак рассматривая его на пальце. На лице ее блуждала улыбка, и такой родной и близкой в этот миг она показалась Имре, что он не сдержался, схватил ее за руку, притянул к себе.

— А я буду любоваться тобой и говорить, какая ты красивая и как хорошо, что жизнь мне подарила тебя, — прошептал он, прижимая ее и чувствуя, как она отдается ему.

Где-то совсем рядом прогромыхала подвода, и женский голос на ней вскрикнул испуганно:

— Верка!.. Не гони!

— Что, испугалась? — насмешливо отозвался другой, дребезжащий от быстрой езды, голос.

— Там поворот у оврага, опрокинемся…

— Не боись, Тоська. Кобыла умней нас с тобой… Трр-р! Вот видишь! И шагом пошла.

Имре не думал, что они устроились так близко от дороги.

— Для веселия планета наша мало оборудована… Так, кажется, сказал поэт Маяковский? — засмеялся он.

— Пойдем домой, — шепнула Ольга. — Дома сегодня никого нет. Тетка Маша вторую ночь у больной подруги в деревне.

Возвращались они через ту же площадь, посреди которой стоял, наверное, все тот же синенький автобусик. На этот раз единственная дверца его была закрыта, а около нее терпеливо топтались будущие пассажиры. Ждали, когда появится шофер.

У калитки, как и до обеда, тот же парень в гимнастерке с медалями. Солидно хмурясь, сосал подаренную трубку. Завидя Имре с Ольгой, громко поприветствовал, как старых знакомых:

— Нашел, браток? Не знал, за кем ты приехал, ни за что бы не показал, где фабрика… Или твой родственник, Оль?

— Родственник, Миш. Самый родной.

— Ну, тогда ладно. Хороший у тебя родственник!..

— Откуда ты знаешь?

— А вот, — показал он трубку. — Его подарок.

— Ты что, уже успел познакомиться с Мишкой? — спросила Ольга, когда они отошли.

— Спрашивал, где ваша фабрика.

— Лучший танцор области был. Хотели в Москву брать после школы. А теперь вот с войны без ноги вернулся. В нашем клубе школьников учит танцам. Раньше девчонки за ним — тучей.

— И ты? — ревниво спросил Имре.

— Я? Нет. Я его хотела отучить от куренья. Ему совсем нельзя. У него ранение в легкое… Он говорит: выйдешь за меня — брошу!

— А ты?

— Я бы вышла. Если бы не ты. Я почему-то всегда ждала тебя.

— А если бы я не вернулся? В лагере были случаи… Лучше не вспоминать. Я бы и не вернулся, если бы ты мне не приснилась…

— А как я тебе приснилась?

— Это… Нет, это не передать. Такой, как сегодня, когда шла навстречу. Только не передать, как ярко, пронзительно, до безумства.

Он вел ее под руку на виду у всего поселка. Они разговаривали внешне спокойно, буднично, как будто так и надо, как будто каждый день виделись и уже почти надоели друг другу. Но только глаза посторонних не давали возможности им броситься друг другу в объятия, чтобы никогда больше не отстраняться друг от друга.

Чертовы условности. Он сдерживался из-за нее, чтобы ее не осудили, она — потому, что вокруг были знакомые.

Но ранение парня в легкое Имре огорчило: получилось, нарочно подарил трубку, чтобы курил больше, на тот свет быстрее попал.

— Но не отнимать же теперь?

— Ты о чем?

— О трубке, которую подарил парню. Хотел как лучше… Деду бы — другое дело. Дед бы все равно никогда не бросил курить. А у меня, знаешь, еще две трубки. Я ему все три вез, чтобы потерять не боялся.

— Имре, он был бы так рад. Это стало бы лучшим подарком.

— Мы обязательно проведаем его могилу. Ты слышишь, Оля? Ты давно там не была?

— Весной ездили с теткой.

— А сейчас конец лета.

Что хотел увидеть Имре на старом деревенском кладбище? Ему хотелось поклониться праху старого мудрого человека, у которого было большое доброе сердце. Имре казалось, что он увидит этого старика, низко поклонится ему за то, что, оставаясь незаметным простым крестьянином, понимал человеческие отношения глубже, чем иные сильные мира сего. За то, что любил родную землю и служил ей своей крестьянской мудростью, как миллионы и миллионы тружеников, благодаря которым еще не умерла природа и рождаются новые поколения.