Стража

— Митька, меч у Андрея!..

— Не надо! У меня тут штуковина одна острая есть!

Братишка присел за спиной и принялся дёргать многослойную плёнку скотча. Один раз что-то сорвалось, и холодная боль прошила пальцы. Одновременно отчаянно застонал Митька, и Вадим повернул голову.

— Не получается?

— Получается, только долго. Неудобная она.

Лёгкий топоток чьих-то шагов — и кто-то перепрыгнул через Вадима, нагнулся над ним.

— Уйди, Митька, я сам.

— Андрей…

— Там, где я сидел, меч Вадима. Сбегай за ним. Быстро!

Рука и лапа неохотно разошлись, и Андрей рывком снял слой скотча. Вадим взглянул, что с пальцами. Своей "штукой" Митька здорово поцарапал их, но ладонь вполне работоспособна. Меч, во всяком случае, удержать могла.

Он машинально, как в детстве, слизнул кровь с пальцев и машинально же потянулся навстречу бегущему Митьке, даже не Митьке — своему мечу.

Нагретый душной ночью металл отяжелил руку, но душа взмыла к небу и… запела! Именно так. Нечто высокое и прекрасное хрустально звенело над Вадимом, превращая его восприятие, умение видеть и оперировать данными в единую, гармонично сложенную и мгновенно реагирующую структуру. Теперь он видел всё сразу и целиком и мог просчитать несколько комбинаций, чтобы выйти из положения или создать новое.

Костры горели вытянутым полукругом, и две пылающие линии, в стремлении соединиться, двигались к Вадиму. Странная, болезненно высветленная ночь вновь потемнела и округлилась до объёмов стадионной чаши.

Едва образ чаши явился по второму разу, как её края вдруг зашевелились. Сначала медленно, точно чаша начала оплывать сверху, затем быстро и непрестанно. Первое впечатление: костры корячат по трибунам беспорядочный свет и тени — в секунды развеялось. Это было что-то живое, и оно целеустремленно двигалось вниз, к стадиону.

Закричал Митька, выругался Андрей.

Вадим обернулся.

Полчища шестиногов спускались к ним. Здесь, рядом, медленнее, чем по всей стадионной чаше, настороже, но с холодной — и голодной — уверенностью.

Слева по полосе бежали боевики — справа шёл Шептун; на полшага отставший Чёрный Кир сопровождал его то ли в роли телохранителя, то ли почётного эскорта.

А в руках Митьки что-то очень знакомое, круглое. Ага, то, что нужно. Братишка резал скотч именно этой "штуковиной"?..

— Митька, вытаскивай ножку! Она у тебя в сумке!

— Какую ножку?!

— От Кубка! Ты держишь в руках чашу от Кубка, ножка должна быть в сумке!

Митька схватил пакет за дно и вытряхнул его содержимое.

"Почему такая муть в глазах? Зверь начинает свой выход?.. Господи, как причина сей мути тривиальна", — с удовольствием произнёс он слово про себя, прямо-таки услышал его волнистость, пока сдирал очки и скотч вместе с волосами. И про себя же порадовался заботливой предусмотрительности Гермеса и Ильи Муромца, представляя, как намучился бы с прежней, "поэтической" шевелюрой.

— Это?

Лапа не держала ни чашу, ни ножку от Кубка. Андрей отобрал и то, и другое, быстро соединил и ткнул Кубок в когти Вадима. Вадим машинально сжал чудовищные "пальцы", спохватился, хотел сказать было, что не удержит. Недавно неуклюжие, почти каменные, "пальцы" неожиданно плотно сомкнулись вокруг ножки Кубка.

— Вадим, ты… Куда ты дел очки?!

Митька попятился, глядя в глаза брата.

— Вадька, тебе больно? Да? Больно?

— Всё нормально, я ничего не чувствую. Андрей, что-то не так?

Андрей на коленях обшаривал землю вокруг Вадима и одновременно вполголоса озвучивал потрясающий монолог, в котором слово "блин" отделяло друг от друга группы слов, вообще не несущих никакой смысловой нагрузки — только эмоциональную

Твари замедляли бег по скамейкам и начинали скучиваться за первой перед полем. Вадим сморщился. Может, шестиногов было слишком много, может, слишком близко они, но воняли препогано.

Резкое движение впереди, а дорожке заставило его приглядеться, что происходит.

Шептун свернул с дорожки и пошёл в центр поля. По мёртвым головам. Словно прогуливался в листопад и небрежно пинал тяжёлые ворохи листьев.

— Надевай давай. Одна дужка сломана, я её скотчем прикрутил. Будет держаться.

— Андрей, ты не понял, — сказал Вадим. — Очки мне больше не нужны. Я в них ничего не вижу. Не смотрите мне в глаза, если кажется, что это страшно. По-моему идёт кровь? Некогда. Шептун начинает ритуал. Идём к нему. Митька, ты без оружия, стой между нами!

— А Виктория?!

— На ней печать Чёрного Кира. Её не тронут.

Шестиноги лавиной хлынули с трибун, как только увидели, что трое уходят между последними незажжёнными кострами.

Они не успели уйти с дорожки. Визжащие (куда только делся тот мелодичный пересвист, слышанный Вадимом при первой встрече с ними?) твари окружили, не давая подступа к полю. По их злобному старанию Вадим сообразил сразу: "Прорвёмся на поле — легче будет: им туда ходу нет. Сам Шептун постарался, как с крысами".

Биться пришлось за троих.

Андрей ослабел от потери крови и меч-то с трудом держал. Дрался он на одной ярости, как понимал Вадим. А это немало. Шестиноги в первые же секунды сильно расцарапали его, но каждый из обидчиков получил смертельный ответ. И дрался Андрей, несмотря на слабость, красиво и даже где-то изящно, словно в ресторане орудовал вилкой с ножом.

Съёжившийся за спинами старших, Митька то и дело пригибался, всплёскивая руками закрыть голову. Коротко встретившись взглядами, Вадим увидел лицо, белое даже в ночи, полыхающей жёлто-чёрным (а огонь всё ближе!). В напряжённых чертах Митькиного лица отсутствовало чувство, а глаза закатывались, как у засыпающего. Твари его тронуть не успели, но Вадим понял: Митька сейчас либо грохнется в обморок — и это будет облегчением для спасающих его, либо рассудок братишки выбивается из границ нормального — ничего удивительного при виде-то оскаленных, туго обтянутых словно горелой кожей черепов и свистящих по воздуху когтей-лезвий!

Счёт шёл на секунды. Теперь главное — спасать братишку. Но если Митька сейчас и в самом деле в пограничном состоянии, что будет, когда он пойдёт по полю, вынужденно пиная человеческие головы?

Спасительная истина брызнула кровью из двух шестиножьих черепушек, влезших в зону досягаемости бронированной лапы Вадима. Ею Вадим работал, не уступая по разрушительности левой руке с мечом. И Кубок не мешал — скорее, обрёл функции кастета.

Страшны не враги — беспомощность перед ними. Безоружный Митька уязвим именно в этом смысле. Пусть он не убьёт ни одного шестинога, но ему нужна уверенность: если одна из тварей и дотянется до него, он сможет дать ей хоть какой-то отпор.

Слава Богу, есть возможность дать ему эту уверенность.

Совместными усилиями руки и лапы Вадим устроил перед собой кучу малу изрубленных и прибитых тел, через которую шестиногам перелезть — потратить время, и пристукнул по Митькиной спине.

— Митька, слышишь! Возьми у меня с правой ноги нож!

Сначала братишка, по-прежнему скорчившись, по-прежнему же топтался между Вадимом и Андреем — видимо, на автоматизме. Но вот глаза ожили, заблестели (Вадим отступил от баррикады мёртвых тел), и Митька бросился к ногам брата.

— Не левая — правая!

Кажется, братишка ещё не совсем вышел из ступора, или ему было всё равно, какая нога — их ведь только две!..

Вадим почувствовал обхлопавшие ногу ладони. Невольный капкан, в котором его ненадолго стреножил Митька, пропал в мгновения. Получив оружие, братишка пришёл в себя. Теперь он не пригибался, спасаясь от вездесущих паутинисто-тощих конечностей, оснащённых идеальными лезвиями, а старался ударить по ним. Ожил.

Шагнул назад, едва не сбив Митьку с ног, Андрей. На него шестиноги лезли, шастая по головам своих же: чуяли слабого. Но вся орда шарахнулась, когда меч Вадима скосил плотный, прилипший к человеку ряд. Дальше Андрей отбивался сам.

Всё бы ничего, но время…