Стража

— Ты дрожишь? Что-то случилось?

— Нет! Ничего не случилось! Просто психую! Хочется — и психую!.. Слушай, Вадим, не спрашивай меня ни о чём, всё равно толком объяснить не могу. Я как домой приехала, так и начала психовать, фиг знает по какой причине. Может, погода эта дурацкая, может — сессия. Мерещится ещё дрянь всякая. Пораскинула мозгами — с тобой спокойнее. И приехала. А тебя нет. Я, пока сидела, перетряслась вся. Ты пришёл — и вправду легче стало.

Наверное, Виктория постепенно успокаивалась: дрожь пальцев исчезала, хотя изредка её узкая ладонь дёргалась; влажные пальцы скользили, а потом вновь втискивались в ладонь Вадима.

Зато напрягся Вадим. У своего подъезда он увидел десяток парней, каждый второй в спортивной чёрной майке, остальные полуголые — в шортах или в джинсах с закатанными штанинами. Несмотря на оправдывающую духоту и жару, выглядели они отнюдь не расслабленно. Вадим знал их — "ребята с нашего двора", из тех, что набиваются по вечерам в подъезд, играют в карты, курят, выпивают; из тех, по чьей вине в лифте оплавленные, дырявые кнопки, а в почтовых ящиках хлопья пепла и окурки; их тех, из-за кого побелка подъездных потолков зияет чёрными пятнами сажи, а по вечерам едкий дым курева нагло лезет во все квартиры. В общем, полный джентльменский набор… Виктория дёрнула его ладонь.

— Справа, видишь? Какой мужик… И жара нипочём, да?

Вадим отвлёкся от тревожного разглядывания приподъездных скамеек и посмотрел через дорогу на детскую площадку. Сейчас она почти пустовала. Только в песочнице какой-то упорный ребёнок играл гремучим, расхлябанным самосвалом. В нескольких шагах от него, под берёзами и рябинами, располагалась длинная скамья, давно уже облюбованная всеми пожилыми дамами двора. Скамья эта была хороша тем, что представляла собой ломаную линию в два угла, отчего собеседницы прекрасно видели друг друга, поскольку не было нужды наклоняться, выглядывая говорящего.

Именно в одном из углов вольготно расселся (нога на ногу, руки вразброс по сторонам спинки скамьи, как на диване) "мужик" в строжайшем чёрном костюме, в наглухо застёгнутой под горло белой сорочке, "футлярность" которой подчеркнул и узел тонкого чёрного галстука. "Ну и картинка, — подумал Вадим. — Киношная сценка "После удачной сделки". Бокала с шампанским не хватает, или вместительной рюмки с коньяком, или что там ещё…" Он так загляделся на спокойного незнакомца, что не заметил, как дошёл до своего подъезда. Не заметил бы. Если бы Виктория снова не стиснула его ладонь.

Им пришлось остановиться. Шагнули с дороги на приподъездную площадку и остановились. Специально их никто не останавливал. Парни как сидели неподвижно, так и каменели себе дальше, что было понятно — жарко же. Вадим остановился потому, что "пацан", сидевший на бетонном приступке перед дверью в подъезд, "пацан", одетый в чёрную футболку с коротким рукавом и спортивные, чёрные же штаны, поднял голову. Виктория так иногда тормозила: ездила мастерски, но иногда ни с того ни с сего вставала так, будто перед нею внезапно падала каменная стена. Такой стеной стали тёмные, будто без белков, глаза "пацана". Они точно скомандовали: "Стоять!" — и Вадим послушно остановился. Виктория прильнула к нему, и от её плотно прижатой кожи повеяло тяжёлым жаром.

Неожиданно Вадим обнаружил, что дышит часто-часто, словно после долгого бега. И дышит всё чаще, и уже ясно, что вот-вот ему не хватит воздуха.

"Пацан" на бетонном приступке не шевельнулся, но по его глазам явно скользнула сумрачная тень.

Они узнали друг друга.

На обыденном, житейском уровне они, конечно, знали друг друга давно. Чёрный (от ласковой, как ягодная гроздочка, фамилии Черникин) Кир, несмотря на малый для предводителя дворовой шаблы рост, верховодил во дворе безоглядно. Ровесник Митьки, просидевший в одном классе дважды, он был очень похож на вечно голодную кошку-дикушку: круглая голова инстинктивно вжималась в плечи, когда он оглядывался; на худом скуластом лице из-под низких бровей диковато поблёскивали большие проницательные глаза. Митька с дворовой компанией не общался, но его не трогали и признавали если не за своего, то за принадлежащего к своему месту обитания. Кивки при встрече, короткие подначки — вот и всё общение. Вадим же часто из университета домой возвращался поздно и был вынужден на площадке первого этажа искать местечко, куда поставить ногу — так кучно сидела пацанва. Ехидных реплик о чистоплюе и очкарике он старался не замечать. Чувствуя себя достаточно взрослым, он даже пробовал делать им замечания, однако после того как его незло, но отчётливо пару раз послали подальше, он даже и им нашёл оправдание: и правда, куда им деваться?

Но сейчас узнавание шло не по принципу "мы из одного дома".

Что-то тяжёлое ворочалось на самом дне памяти. Оно вызывало дрожь и подчёркивалось оцепенелой жарой вокруг, утверждалось не солнечным, но всё ещё светлым летним деньком. Сродни дежа вю. Мгновенное ошарашивающее осознание, что всё это было: было это место, повторялась ситуация. Всё это было, и они, двое, вот так же насторожённо смотрели друг на друга. Чёрный Кир перевёл глаза на Викторию — будто уронил на неё тяжёлый взгляд, и Вадим почувствовал, как задёргались пальцы девушки в его ладони, чтобы освободиться. Не понимая, он следил, как она затем делает шаг от него к сидящему на приступке… Краем глаза он увидел, как ожила компания на скамейках: парни поднимали головы и взглядывали на Викторию. Впечатление было такое, будто они накидывали на неё верёвки, а Чёрный Кир брался за эти верёвки и тащил девушку к себе. Виктория шла напряжённо, изо всех сил сопротивляясь, а Вадим не понимал, что происходит: почему она идёт к "пацану"; почему она идёт пошатываясь, словно её тянут в разные стороны.

Вся площадка была шагов в десять. Через три шага Виктория сделала натужное движение обернуться, только дёрнулась, а Вадим услышал тонкий придушенный вопль — смесь ярости человека, привыкшего делать по-своему, и жалобы перепуганного ребёнка:

— Я не хочу!.. Вадим!..

Пока ещё только удивлённый и слегка встревоженный — сама же пошла! — Вадим заторопился к девушке.

Чёрный Кир по-прежнему сидел на скамейке и точно не замечал идущего. Если он и отдал приказ, то бесшумно.

Одни из сидящих резко выбросил ногу вперёд.

Падая, Вадим машинально прижал к себе сумку с продуктами — она смачно грохнула об асфальт и смягчила удар. Но очки улетели на метр вперёд. Он расслышал суховатый стук и слепо зашарил ладонью. Потом он не увидел, но ощутил: кто-то приблизился к нему, и раздался характерный треск и привизг стекла по камешкам. Подошедший не просто наступил на очки — он старательно раздавил их.

Беспомощный без очков (ну-ну, а в очках супермен!), готовый к боли (он был уверен, что его забьют ногами), он, тем не менее, беспрепятственно встал, стараясь не думать, во что превратилось содержимое сумки. Не понимая, что он делает, а лишь подчиняясь подсознательной догадке, что он должен быть свободен, Вадим поставил обе сумки чуть сбоку и попытался разгадать, что же впереди.

Чёрное пятно и красное пятнышко — Чёрный Кир и Виктория, которая уже не кричит, а скулит:

— Я не хочу с тобой… Я не хочу с тобой… Вадим!..

Пространство перед глазами вдруг расслоилось. Он будто очутился перед дверью-вертушкой, дверь медленно поехала, постепенно разгоняясь, и все четыре её прозрачные секции поплыли, и Вадим увидел Чёрного Кира. Тот равнодушно смотрел на него, и лицо его мелькало на стеклянных пластинах вертушки: секунды-две отчётливо видны внимательные круглые глаза — пластина уезжает, снова Чёрный Кир безразлично глядит, и Вадим, как-то со стороны изумлённый своим необычным зрением, успевает увидеть, что пацан держит за руку ноющую Викторию; снова наезжает дверь; чего он ждёт; почему Вадим видит то, чего видеть не должен, слишком близорукий; а глаза Чёрного Кира словно облиты густой тьмой, и уже не безразличие в них, а холодное ожидание… Чего он ждёт… Снова стеклянная пластина, снова надменная линия рта Чёрного Кира… Лицо изменилось. Он растягивает губы в усмешке, а потом дёргает к себе взвизгнувшую Викторию.