Стража

Вернувшись в библиотеку (по-другому никак не мог назвать эту комнату), он кивнул Ниро. В кресло он не сел. Он стоял, и плевать было на все косые взгляды и все неудобные вопросы, ежели таковые возникнут. Ему было некогда.

Взгляд его намертво приклеил к себе журнальный столик-тумба. Он был очень неудобный — просто глухо закрытый со всех сторон полированный куб. Ноги не вытянешь, сидя перед ним. Но стоял посреди комнаты, и любой сидящий в кресле упирался в него ногами. Хотя любая хозяйка с более-менее развитым вкусом первым делом задвинула бы его в какой-нибудь угол, поставила бы на него вазочку с искусственными цветами, рядом какую-нибудь декоративную тарелку с многочисленной нужной-ненужной мелочью: булавками, сточенными карандашами, пуговицами, сломанными наручными часами, которые выбрасывать жалко, а отнести в мастерскую руки не доходят, и прочим, прочим, а сбоку та же хозяйка бросила бы стопку журнальчиков… Сбоку. На крышку. С чего это он взял, что у столика крышка, а не плотно склеенная поверхность? У обычного стола такое называется столешница. Может, это не столик, а какая-нибудь тумбочка — под телевизор, например. Дверца, наверное, где-то сбоку. Вадим обошёл кресла. Дверцы не было. Он отодвинул одно кресло и быстро пошарил вокруг предполагаемой крышки, ища, с какой стороны она открывается. И нашёл.

Крышка поднялась, и столик обнаружил в себе настолько неожиданный предмет, что даже впавший в тяжёлую задумчивость Денис шагнул посмотреть.

Вадим сделал удобнее. Он взялся за ребристую ручку сундучка и вынул его из полированного чрева тайника. Он смутно ожидал возражений Августа Тимофеевича, но их не последовало. "И не последует, — мельком подумал он. — Это моё".

— Ключа нет, — предупредил Август Тимофеевич.

— И не было, — пробормотал Вадим. — Это серебро?

— Серебро.

Картинки, украшавшие серебряный сундучок, были не ахти какие изысканные. Повторялся один сюжет: некое чудовище, похожее на Минотавра, только со львиной головой, простирало свои лапищи над человеческой толпой, то ли угрожая, то ли приказывая. Во всяком случае, толпа не желала присматриваться к жесту и сломя голову мчалась от чудовища… Занятно…

Вадим погладил рельефные боковушки сундучка и замер на секунду. За эти секунды его лицо обрело отрешённое выражение, а затем пальцы его внезапно отплясали по сторонам сундучка какую-то сложную комбинацию, будто сыграли на необыкновенном музыкальном инструменте — на новой модели баяна, к примеру.

Крышка сундучка встала торчком и — мягко упала назад.

Вадим быстро и с явным пониманием вынул и разложил по креслам предметы, связанные с военной экипировкой. Разложил и оглянулся на Августа Тимофеевича.

— Одного не понимаю. Если два человека в городе носят в себе нечто, почему это раздвоенное нечто обладает одной и той же информацией? Откуда мой Зверь знает то, что знает Зверь вашего Вадима?

— Не знаю, — попытался улыбнуться старик.

— А не может быть так, что Зверь один и тот же? Умер ваш Вадим — его Зверь перешёл ко мне?

— Ты что-то говорил о своём слепом детстве? — напомнил Август Тимофеевич.

— Значит, Звери сообщаются между собой каким-то образом… Меня послали сюда за информацией, а почему-то мне кажется, что я знаю больше, чем вы.

Старик кивнул в сторону.

— Взгляни.

Денис сидел в странной позе — позе плачущего: напряжённые пальцы точно впились в кожу лица, и поэтому ладони закрывали лицо не "лодочками", а паучьими лапками; он пристроился на подлокотнике кресла и сильно горбился, съезжая каждый раз, когда краткая, но крупная дрожь сотрясала его тело.

— Денис тоже вспомнил. Или продолжает вспоминать. Попробуй спросить у него. Правда, он знает не всю историю, а ту её часть, какую он тогда воспринимал. Придёт срок — думаю, это случится скоро, — и я тоже буду знать в подробностях то, о чём знаю лишь их записей.

Через голову Вадим стянул рубаху и быстро и сноровисто надел на себя ременное сплетение, расправив его на плечах и подтянув на поясе.

— Основные события этой истории я знаю, — отозвался он. — Что мне может рассказать священник? (Денис резко отнял ладони от лица и уставился на Вадима) Ведь он был приглашён на проведение обряда, близкого к экзорцизму… Сама история довольно тривиальна. Некий чародей, которому не давали вволю заниматься любимым делом в Европе, прибыл к нам сюда, в русские земли. Было это то ли в двенадцатом веке, то ли близко к нему… У него была идея так называемого граничного пространства. Что-то наподобие параллельных миров. Несмотря на твёрдую убеждённость, что земля плоская, он представлял себе бесконечность миров в виде множества тканей, плотно пригнанных друг к другу. Их невидимость он объяснял тем, что наш вещественный мир до крайности груб, а мы сами не только грубы, но дики — даже несмотря на приобретённые знания и высокую учёность. В скобках замечу: мне кажется, он был суперэкстрасенсом и, возможно, супермедиумом — пользуясь современной терминологией. И он видел эти миры. Плохо то, что он решил и миру открыть глаза. Я правильно рассказываю? — спросил он и сам первый улыбнулся: точно старательный ученик спросил строгого учителя.

Старик и юноша заворожённо смотрели на него: пока Вадим рассказывал, его руки деловито собирали на теле настоящую броню. Каркасом служили ремни, утолщения на ремнях служили ножнами или миниатюрными колчанами для режущего, колющего и ещё какого-то оружия (очень короткие стрелы вызвали поначалу недоумение). Впрочем, в глазах Дениса скоро появился напряжённый интерес человека, который слово знает, но пока вспомнить не может — только на языке вертится.

— С вооружением тоже проблема, — прогнувшись, чтобы расправить ремни на пояснице, пробормотал Вадим. Денис соскочил с места и помог ему. — Взять бы что-нибудь современное, из боевика. А-ах! — автоматной очередью — противника нет. Или хороший бац из огнемёта — красота!

— А почему проблема? — послушно спросил Август Тимофеевич.

— Само по себе против этих тварей оно не подействует, — объяснил Денис. Он уже стоял за спиной Вадима и всовывал в ременные тайники металлическую мелочь, которую ему передавал Вадим. — Над ним надо провести ритуал освящения, очень долгий и очень сложный. Современное оружие — конвейерной сборки, оно плохо держит нанесённые ритуалом слова, а значит, освящение займёт несколько дней. Ручное — наоборот. Над ним даже повторного ритуала не нужно. Оно почти живое и с хорошей памятью.

Вадим поднял два меча и, не глядя, сунул их за спину. Покачал за рукояти — хорошо ли вошли, и Денис подал ему рубаху. Теперь журнальный столик превратился в подставку: Вадим упирался в него ногой, закатив штанину и затягивая новые ремни. Денис с видимым усилием подтащил к нему сундучок, и Вадим благодарно кивнул.

— Следом за чародеем ехал немецкий мистик и философ Август Тимоти Шайнберг. Хотя это было беспокойное время (с запада Русь дёргали немецкие рыцари, со стороны степей — кочевники) русские сторожевые заставы пропускали его достаточно быстро.

— Август Шайнберг оставил записки, из которых явствует, что пропускали его отнюдь не по причине имевшихся верительных грамот, — вздохнул старик. — Он ведь был не просто мистиком, а мистиком практикующим. И если бы он не наткнулся на русских витязей, сопровождавших священника…

— У священника была миссия, — подхватил Денис. — В одном из приграничных западных селений были сильны языческие… ну, говоря современным языком, настроения. И не оттого, что все люди там оказались как один фанатиками. К верованиям селяне относились как к части собственной жизни: обряд — это привычка и примета, у каждого идола — своя подконтрольная область деятельности. Удобно: принёс жертву — и спрашивай с того, кто её принял. В общем, вера в комплекс суеверий. По слухам, главным ревнителем и почитателем идолищ был жрец — Скиф Всеслав. Именно так — Скиф Всеслав, и первое имя — никакое не прозвище, не кличка.

— Весьма колоритным человеком оказался, — заметил Август Тимофеевич. — Характер железный, воля железная…