Стража

Побледневший Август Тимофеевич впихнул деньги ошеломлённому Денису и коротко велел:

— Быстро в магазин! Мяса — на всё, до копейки!

Сам же распахнул дверцу холодильника и вывалил на сковороду остатки говядины, на современный манер уже нарезанной к приготовлению. Когда-то угодливость мастеров мясного дела раздражала, но сегодня старик был рад ей, так же, как и магазину под самыми окнами дома. Он торопливо жарил мясо и всё следил за когда-то интеллигентным лицом юноши. Сейчас одно движение плотоядно искажённого рта превратило человеческое лицо в жадную морду долго голодавшего хищника, дорвавшегося до жратвы. Но Август Тимофеевич боялся не обезображенного лица своего юного гостя.

"… Высоко сижу, далеко гляжу…" Из этого далёкого далека маленький-маленький Вадим смотрел на вытеснившее его тело и старался переварить одну-единственную мысль: люди, впервые увидев себя со стороны, плохо соотносят, например, заснятое на видео и то, что привыкли видеть каждый день в зеркале. "Ты уже видел сегодня несколько собственных метаморфоз. Почему бы не принять эту?" Он услышал свой голос будто издалека — странно высокий и тихий, точно говорил сам с собой по телефону, а слышимость плохая. А откликнулся голос ещё более далёкий, ещё слабее, — голос человека, внезапно и грубо разбуженного посреди глубокого сна: "Я не хочу, чтобы этот жорщик… жратчик… пожиратель!.. был мной".

— Отдать ему весь пакет — и дело с концом, — шёпотом предложил Денис, с трудом дотащивший пакет с мясом до квартиры. Ручки порвались ещё на выходе из магазина, и пакет, холодный, мокрый, пришлось нести, прижимая к себе.

— Ни в коем случае! — всполошился Август Тимофеевич. — К нему не должно попасть ни одного сырого кусочка! Ни крошечки… Доставай ещё одну сковороду.

Пакет был опустошён на две трети, а неприязнь Дениса к ненасытимой утробе гостя взлетела до высот ненависти, когда гость вдруг отодвинул тарелку с недоеденным мясом и деловито пристроился дрыхнуть, уложив голову на руки, скрещённые на краю стола.

Саркастичные слова о нажравшемся борове застыли на губах Дениса: Август Тимофеевич истово перекрестился трясущейся рукой:

— Слава Тебе, Господи!.. Слава Тебе… — И нормальным голосом приказал: — Бери его с той стороны, отнесём в библиотеку, а пока я его отмываю, приготовь кофе. Теперь, когда Зверь сыт и уснул, мне кажется, юноша Вадим не откажется от глоточка бодрящего напитка.

14.

Август Тимофеевич и правда умыл Вадима, сняв с него салфетками, насколько смог, пятна застывающего жира и масла. Вадим об умывании не знал, это его не смущало. Смущал его, проснувшегося, тяжело набитый желудок — ни вздохнуть, ни охнуть! Он растерянно дотрагивался до тугого живота, выпирающего под просторной рубахой, и пытался неловко пошутить насчёт набитой мамоны. Его очевидные растерянность и неловкость, кажется, примирили Дениса с его присутствием. Август Тимофеевич же вообще ворковал над Вадимом, словно нежная мать над болезненным ребёнком.

— Смешно, да? — спросил Вадим, неуверенно улыбаясь. — Желудок полный, а от запаха кофе исхожу слюной, будто с утра вообще ничего не ел.

Он держал в руке изящную чашечку, и, глядя на его лёгкие движения, Денис чувствовал себя виноватым: не далее как две минуты назад, он хотел налить кофе для Вадима в старую алюминиевую кружку и даже обиделся на жёсткое замечание Августа Тимофеевича.

— Рассказывай всё от первого момента, когда ты почувствовал неладное, — велел Август Тимофеевич. — И побыстрее.

— Время идёт? — понимающе кивнул Вадим.

Старик имел в виду совсем другое. Он знал, что Вадиму предстоит пережить ещё одно потрясение, опять-таки чисто физиологического плана, причём очень скоро, потому и торопил, но предпочёл о будущем умолчать. И кивнул в ответ.

И Вадим рассказал всё, начиная со своего сна, появления Ниро и кругов перед скамейкой во дворике студенческого кафе и закончив взглядами в спину здесь, на лестнице. Сначала он рассказывал подробно, вспоминая мельчайшие детали и описывая свои переживания и чувства: когда ещё у него появятся такие сочувственные слушатели! С каждым воспоминанием вслух что-то словно освобождало самого Вадима, и это позволило ему говорить дальше кратко, не нуждаясь ни в подробностях, ни в причитаниях по поводу собственных эмоций ("Бабских! — подумалось как-то постороннее. — Митька сказал бы — бабские причитания!"). Изредка прерывался вопросами, например, рассказывая о невидимках в ванной:

— Кто это? Они были абсолютно уверены, что я тот Вадим, который им нужен.

— Не знаю. Мы только хранители — те, кто из поколения в поколение передаёт лишь форму обрядов и кое-какие мелочи. Что-то по недомыслию безвозвратно утеряно, что-то не успели передать, как покойный Вадим не успел нам ничего сказать, когда мы его нашли. А ведь обещал, и мы ждали его. В общем и целом даже передача и хранение сведений об этом обряде превратилось в нечто затверженное, в некий ритуал, где половина движений и слов забыты или потеряли прямое значение… Так что я не знаю, кто был в твоей ванной.

— Ниро… Ниро — мой пёс?

— Твой.

Когда он рассказывал о том, как странно смотрели ему в спину (и страшно!) и как он снял очки, чтобы проверить (он честно признался: не знал, что именно проверить) действие собственных глаз, он и не заметил, что говорит всё медленнее и медленнее. Заканчивая эпизод с очками, Вадим уже растягивал слова, и речь его становилась странно вязкой. Кажется, он понял что-то в последний момент, потому что успел прошептать: "Я… не могу… Исс…"

У кресла, в котором он сидел, была достаточно высокая и удобная спинка, чтобы прислониться к ней и уснуть. И Вадим уснул. Во второй раз. И опять неожиданно для себя.

— Что он хотел сказать своим "исс"? — неприязненно спросил Денис.

Без тени раздражения Август Тимофеевич откликнулся, не поднимая головы от перебираемых им страниц старой тетради:

— Вадим — мальчик интеллигентный. Он хотел извиниться за свой внезапный сон.

— Вы говорите так, словно ему и извиняться не надо было.

— Нашёл! — тихонько обрадовался Август Тимофеевич. — Я же помнил, что где-то читал об этом. Итак, наш гость наелся мяса и заснул. Судя по записям, Денис, надлежит тебе принести с балкона пластиковое ведёрко.

— Там так и написано: Денису пойти на балкон и взять?..

— Так и написано.

Денис встал и вышел. Старик продолжал перелистывать тетрадные листы. Они были так густо исписаны его мелким почерком, что не сгибались, и каждый лист поднимался тонкой волнообразной жестью. Старик вспоминал когда-то написанное и одновременно анализировал. Мальчик Вадим ("мальчиком" даже в мыслях Август Тимофеевич отделял Вадима-младшего от Вадима-старшего), кажется, думает, что пришёл туда, где знают всё. Он сильно ошибается. Всё знает только он сам. А здесь ему лишь помогают вспоминать.

Вернулся Денис, поставил белое ведёрко слева под рукой Вадима, сел на место. Он хотел что-то сказать, но старик так сосредоточенно смотрел на гостя, что он тоже невольно начал приглядываться к нему.

А гостю, наверное, снились кошмары. Он часто и тяжело дышал, и лицо было таким напряжённым, что исказилось в гримасе, близкой к горечи. Несколько раз Вадим что-то шептал, быстро и почти всхлипывая. Денис жадно вслушивался, но ничего не понял.

— Что с ним?

— Я нашёл в тетради строки, описывающие его состояние: "Вот сытый Зверь уснул и видит сны". Будем надеяться, что вместе с ним видит сны и Вадим.

— Почему — надеяться?

— "Надеяться" — слово многослойное. Если Вадим получит знания от Зверя (что, я думаю, сейчас и происходит), появится надежда на возвращение к обыденной жизни в городе. Ты же слышал, что он говорил о Шептуне-Деструкторе.

— Его слова — бред.

— Отнюдь. Ты тоже знаешь о Шептуне. Когда тебя приобщали к нашему маленькому тайному обществу, ты прочитал все положенные книги и записи.

— Я думал…