Страница 8 из 56
— Это все? — спросил Кокотов.
— А вам мало? — Жарынин от возмущения даже прибавил скорость.
— Нет концовки.
— Ну, тогда вот вам концовка: Анатолий и Василий с ненавистью посмотрели друг другу в глаза и разошлись. Говорят, один растит теперь в ванной амазонского крокодила, а другой вместе с женой откармливает на балконе юного варана. Армагеддон впереди! Ну, как теперь?
— Теперь неплохо.
— Берете сюжет?
— Нет, спасибо! Я работаю в других жанрах.
— Это в каких же? Кстати, сколько у вас книг?
— Три, не считая… В общем, три.
— Три! И всего-то? А Лопе де Вега, к вашему сведению, написал две тысячи пьес. Взгляните на полное собрание сочинений Бальзака, Диккенса или Толстого! Вы не кажетесь себе после этого литературным пигмеем?
— Им помогали…
— Кто? Дьявол?!
— Ну почему же сразу — дьявол! — вздрогнул Андрей Львович. — Толстому Софья Андреевна, например, помогала…
— Помогала?! Да если бы мне моя жена так помогала, я бы ее задушил каминными щипцами! — злобно отозвался Жарынин.
— А Лопе де Вега пользовался бродячими сюжетами. Его пьесы — это же «ремейки» и «сиквелы», как сегодня выражаются…
— Вы-то сами хоть раз ремейк или сиквел писали?
— Приходилось, — вздохнул Кокотов.
— А почему тогда Гёте свой «ремейк» пятьдесят лет сочинял?! — вдруг страшным голосом закричал режиссер и, отвернувшись от летевшей навстречу дороги, уставился на Кокотова бешеными выцветшими глазами. — «Фауст» ведь тоже ремейк!
— Вы меня так спрашиваете, — стараясь сохранять спокойствие, произнес писатель, — как будто это я был у Гёте соавтором. И, пожалуйста, смотрите вперед — мы разобьемся!
Даже не глянув на дорогу, Жарынин легко обошел внезапно выросший впереди грузовик-длинномер и сказал уже спокойнее:
— У Гёте был соавтор! Из-за этого он так долго и писал «Фауста». И вы прекрасно знаете, кто был тот соавтор!
Режиссер уставился на трассу, и некоторое время они ехали молча. Андрей Львович горестно размышлял о том, что, видимо, напрасно связался с этим странным человеком, даже не наведя о нем справок. Мало ли кто он такой? Может, маньяк! Завезет куда-нибудь… Так, припугивая самого себя, он в задумчивости нащупал в носу горошину, из-за которой ходил в поликлинику, а потом звонил однокласснику Пашке Оклякшину, работавшему врачом в «Панацее»…
— А почему все-таки, Андрей Львович, вы так мало написали? — как ни в чем не бывало, дружелюбно, даже сочувственно спросил Жарынин.
— Я не сразу пришел в литературу, — пожаловался Кокотов и страшным усилием воли заставил себя не щупать нос.
— А где ж вы до этого болтались?
— Я не болтался!
— Ну хорошо: где же вы до этого самореализовывались?
— По-разному… Учителем, например, был.
— Учитель — это не профессия.
— А что же?
— Разновидность нищеты.
— Может быть, вы и правы, — отозвался Кокотов, внутренне поразившись жестокой точности формулировки. — А у вас и в самом деле есть деньги на фильм? — неожиданно для себя спросил он.
Глава 5
Алиса в Заоргазмье
Но в ответ из кармана жарынинской лайковой куртки донесся Вагнер — «Полет валькирий». Режиссер вынул новейший мобильник в золоченом корпусе, откинул мизинцем черепаховую крышечку и завел с какой-то обидчивой «Лисанькой» нежно-путаную беседу, из которой можно было понять, что назначенное на сегодняшний вечер интимное свидание, увы, отменяется, так как ему пришлось срочно вылететь в Лондон на переговоры. Кокотов, делая вид, будто разговор Жарынина его не интересует, достал свою старенькую «Моторолу» и обнаружил, что забыл с вечера зарядить аккумулятор. Огорченный этой пустяковой неурядицей, Андрей Львович задумался о том, как по мелодии, выбранной человеком для сотового телефона, можно определить его характер, а возможно, и карму. У него самого трубка играла печальную григовскую «Песню Сольвейг».
Тем временем они проскочили Окружную и подъезжали к Королеву, где всегда прежде собирались пробки. Кокотов не был в этих местах лет пять и с изумлением обнаружил затейливо-грандиозную развязку, похожую на гигантского технотронного спрута, распустившего длинные щупальца, по которым во все стороны бежали крошечные автомобили. Соавторы поднырнули под брюхом спрута и помчались дальше, все так же обгоняя осторожные коробочки «жигулей» и неповоротливые длинномеры. Мелькнул указатель на Пушкино. Деревья, стоявшие вдоль шоссе, были уже почти без листвы, но дальше, за придорожными домиками, теснились ярко-желтые, реже — багровые купы. Справа проблеснула новеньким золотым куполом отреставрированная церковь. Когда Кокотов проезжал по этому шоссе в последний раз, на месте храма виднелись развалины, напоминавшие сгнивший зуб.
«Точно золотую коронку надели, — подумал Андрей Львович и тут же мысленно извинился: — Прости, Господи!»
В последнее время он не то чтобы воцерковился — скорее стал богобоязнен. А еще точнее: его суеверная робость, ранее распространявшаяся только на черных кошек и дурные сны, начала теперь свое смиренное восхождение к Престолу Господню. Во всяком случае, позвонив Оклякшину и попросившись на обследование, Кокотов зашел в храм и поставил свечку святому целителю Пантелеймону.
— Деньги есть, — сообщил Жарынин, захлопывая крышечку и убирая телефон в карман. — Зачем мне вас обманывать? Я обманываю только женщин и себя. Моя жена работает в крупной международной фирме. Так вот, она убедила своего шефа, мистера Шмакса, вложиться в мое кино.
— Он что, ненормальный, Шмакс?! — искренне воскликнул Кокотов.
— В определенной мере — да: он влюблен в мою жену…
— И вы так спокойно об этом говорите?
— А почему я должен волноваться?! Мы женаты много лет и давно уже не вмешиваемся в личную жизнь друг друга. Знаете, в чем назначение мужчины?
— В чем?
— В том, чтобы вырастить из половой партнерши идейную соратницу!
— Неужели вам это удалось?
— Не сразу… Брак — это борьба. Мы с женой обо всем условились: она ему сказала, что я ревнив, как бабуин, и чтобы ни о чем не догадался, меня надо отвлечь. А как можно отвлечь режиссера? Дать ему возможность снимать картину — тогда он ничего вокруг себя не замечает…
— Оно конечно, — согласился Кокотов, — но во сколько же ему обойдется эта ваша… э-э-э… отвлеченность?
— В три-четыре миллиона!
— Долларов?
— Нет, этикеток от «Абрау-Дюрсо».
— С ума сойти… И ему не жалко? На эти деньги можно…
— Нельзя! Вы плохо, Андрей Львович, знаете психологию западников. Они же прагматики. Вкалывают с утра до вечера и ничего хорошего не видят. Они рабы, прикованные к галере бизнеса. Влюбляются до неприличного редко. Но уж если влюбляются… Для них собственные чувства — такая же ценность, как удачно вложенные деньги. И если появляется женщина, в которую можно вложить чувства, их не остановишь. Вот у нас в Союзе кинематографистов еще на износе советской власти был такой случай. В ОБВЕТе работала одна девушка…
— Где работала?
— В отделе обслуживания ветеранов. ОБВЕТ. Назовем ее, хэ-хэ, Вета. Так, ничего себе. Я пробовал — пикантно… Она страстно хотела выйти замуж за иностранца. А как известно, самые темпераментные и безоглядные среди иностранцев — итальянцы. И Вета пошла на курсы итальянского языка, окончила, стала подрабатывать гидом — и, конечно, приглядываться. Пару раз ей попадались какие-то никчемные работяги в новых, специально для поездки в Россию купленных малиновых башмаках. Потом встретился сицилиец, необыкновенный любовник, который жил у нее две недели и прерывал объятья лишь для того, чтобы узнать счет на чемпионате мира по футболу. Он очень хотел жениться на Вете, но развестись не мог, ибо состоял в браке с дочерью крупного палермского мафиози, и стоило ему лишь заикнуться, как, сами понимаете, ноги в лохань с цементом — и на дно к трепангам…
— Трепанги на Дальнем Востоке! — осторожно поправил Кокотов, писавший как-то подтекстовку к детскому познавательному альбому «Кто живет на дне морском?».