Страница 15 из 76
Но птица ещё и дралась. Два клюва, два меча, почти выкручивая мне руки, кололи и рубили так, что очередная тварь, пытавшаяся добраться до меня, соскальзывала с груды мяса, на которую внезапно натыкалась.
Восходящая луна их нисколько не смутила. Они били своими телами и языками в меня без устали. Кажется, их целью и правда был я и только я!
Это усталость заставила меня чуть замедлить рывок из-под очередного гибкого холодного тела, мелькнувшего навстречу мне. Вскрик мой от соприкосновения с шершавым тараном, который пролетел наждачной тёркой по животу и содрал, наверное, всю кожу с него, стоил мне многого. Змеи, будто подстёгнутые этим вскриком, задвигались ещё быстрей, насколько это было возможно. Мне всё трудней становилось уходить от них, хотя я старался не обращать внимания на рану, уговаривая себя: «Это только содранная кожа!.. Это только содранная...»
Хуже всего — ветер, холодный воздух по обнажённым, ободранным нервам... Звёзды, как больно же... Всякий раз, когда порывом обдавало рану, я сжимался и вздрагивал...
Крыльям всё трудней становилось вытаскивать меня из кипящей смерти. И не потому, что я устал. Исплёванные чёрным ядом, они тяжелели и тяжелели...
Меня сбили, когда я готовился уйти между двумя разинутыми пастями — не полётом, рывком, нырнув вниз, чего до сих пор не делал, потому что высота была предпочтительней. Но сейчас легче было нырять — и пару раз я и в самом деле преуспел в плавании между стремительно снующими везде пластичными столбами.
Я не учёл, что подготовка к нырку оказалась слишком долгой. Из-под грузной змеищи выклюнулась небольшая, но вёрткая змейка, длиной всего лишь в полторы длины той самой колонны, возле которой я нёс свою стражу. Она не метнула в меня язык, напитанный ядом, а просто ударила в бок, пролетая подо мной.
Крылья втянулись ещё в падении. Мечи пришлось выпустить из рук через минуты две: горы плоти просто задавили мои руки. Оставалось последнее, прежде чем я умру. Отомстить хотя бы единицам. Забетонированный телами, обрушенными на меня, обляпанный чёрным ядом, который сжигал меня — во всех смыслах: кожа горела, глаза слепли, отказывали органы дыхания, — я сжал кулаки, и — тела прижавшихся ко мне тварей вздрогнули и отпрянули. Я хрипло и коротко (отравленная, сожжённая ядом глотка не позволяла напрягаться) закричал, когда позвоночник в очередной раз выгнулся, выпуская острый костяной гребень-плавник — вслед за теми, что уже выскочили из рук.
Долгие смертельные секунды... Я стою среди склонивших ко мне головы тварей — стою, вскинув руки, изуродованный смертельно опасными для змей плавниками... Стою, отдыхая перед последним рывком. Солнце здешнего мира вскоре взойдёт. Мне его уже не увидеть. Яд уже пронизал все поры моего тела. Я знаю, что я умираю. Но твари этого не знают. Безмозглые...
Поэтому я сейчас опять... Не спуская глаз с змеиных, полыхающих нездешней злобой глазищ, я присел-нагнулся за одним из мечей. Поворачиваясь и выставив одну руку вверх, я подхватил оружие и выпрямился. Твари не шевельнулись. А потом вдруг кинулись в стороны — и наутёк. Теперь уже я, ошеломлённый, смотрел им вслед.
И ничего не понимал. Над поверхностью площадки перед храмом вырастала ещё одна плоская змеиная голова. Даже меньше, чем самая маленькая из тех, что только окружали меня... Чего же они её испугались?!
И лишь когда ошейник блеснул на её шее, лишь когда мимо него рванул светлый тонкий луч, от которого мне не уйти, потому как неповоротлив, умирая... Плечо ожгло, вонь палёной кожи... Мой крик...
... Всем телом ударился во что-то лёгкое, что проломилось под моим безвольно падающим телом. На что-то напоролся боком, но это уже так, мелочь... Сознание мутилось, распухшее горло не давало дышать. Рухнул — на что-то мягкое, во всяком случае — мягче тех каменных плит. Я не хотел, не хотел, но тело билось в приступе странного припадка... Где-то стороной промелькнула мысль — агония умирающего тела...
Сквозь глухоту прорвался знакомый голос — далеко-далеко:
— Мангуст! Сюда!
— Какая вонь! У него кровь?!
— Сделала открытие!
Кто-то подсовывает под моё тело руки и, повторяя: «Звёзды! Сколько крови! Кто его так?! Звёзды!», легко поднимает меня и быстро куда-то несёт.
— Что с ним? — врывается в моё умирающее пространство повелительный голос.
— Не знаю! — срывается в крик тот, кто несёт меня. — Но он умирает!
— Заноси сюда! Клади его на стол! — командует повелительный голос. — Андрей, ты слышишь меня? Можешь открыть глаза? Быстро!
«Чего ты орёшь? — хочется сказать мне повелительному голосу. — Нельзя!.. Мне нельзя открывать глаза! Они убивают!»
— Он думает, что ему нельзя открывать глаза, потому что они убивают! Что с ним, Мангуст? Он сошёл с ума?
— Андрей! Смотри на меня! Меня твои глаза не убьют!
Ну что вы все орёте... Только чтобы повелительный голос заткнулся, я с трудом открываю залепленные ядом веки. Меня уже уносит в тёмные волны небытия, чему я очень благодарен: тупеет, утихает боль. Сквозь плывущие слои больного пространства я всё-таки вижу склонившегося надо мной человека, он пристально вглядывается в меня... Мгновения утекают в бесконечность... Человек резко разгибается и начинает страшно рычать на непонятном мне языке — ругается? — а потом, спохватившись, кричит:
— Дан! Дан! Противоядие! Андрей, продолжай смотреть мне в глаза! Остальным — не смотреть! Это убивает! Да-ан!
— Я принесу аптечку из твоей каюты, — говорит деловитый женский голос. Но не выдерживает и почти со слезами спрашивает: — Мангуст, он не умрёт?
— Я здесь, мой господин. О-ох!..
— Вот именно, Дан. Быстро — кто-нибудь! Начните снимать с него эту чёрную дрянь! Дезинфицируйте его раны! Только сами не дотрагивайтесь...
Я видел шевелящийся рот человека, склонившегося надо мной, слышал его голос — уже не повелительный, а тревожный, но слышал так, как будто он стоял в конце длинного коридора: некоторые слова расслышать можно, а в основном речь напоминает бубнение диктора с какого-нибудь триди при почти отключенном звуке. Но в глаза заглянуть не получалось. Он слишком далеко находился от меня. Чтобы заглянуть в его глаза, надо посмотреть наверх, полностью открыть глаза, а этого я как раз уже не мог. Мои глаза, словно покрытые глиняной коркой, закрывались — и нет на свете таких сил, которые помогли бы мне их держать открытыми.
Но, кажется, человек с повелительным голосом понял это и немного сдвинулся с места, на котором только что был. Так что его глаза оказались прямо над моими.
Они, эти странные глаза, из карих посветлели в зелёные — и взгляд мягко, будто паутинка, опустился на мои. Мягко, а потом внезапно ударил, пробивая голову насквозь. Моё тело рывком изогнулось — только голова лежала неподвижно, словно этот всё ещё светлеющий взгляд пригвоздил её к столу, на котором я лежал.
Кажется, едва моё тело подпрыгнуло, люди, окружавшие стол, отшатнулись от него. Испуганные и взволнованные восклицания оборвались, как только человек, пронзивший меня взглядом, резко поднял руку в жесте, призывающем к молчанию.
— Андрей, слушай себя, слушай своё тело!
Еле слышный шёпот завораживал. И я попытался выполнить то, что мне предложили. Я услышал разодранную кожу, умирающую под натиском проникающего в неё яда, я услышал растворяющиеся в отравленной крови последние жизненные силы организма — и понял, что пора уходить. Перед глазами, дрожа и плывя в расплавленном воздухе, появилась настолько чёрная, что не давала разглядеть свои очертания дверь. Этот странный цвет околдовывал и заставлял приближаться к этой двери. И я шагнул раз, другой... Дверь наплывала на меня, притягивала — как обещание лучшей жизни... Но после смерти. Или даже в самой смерти...
— А теперь иди за мной, — повелительно сказали сверху, откуда всё ещё проникал в моё маленькое живое пространство призрачный зелёный свет.
Опустив глаза, я увидел, что стою на краю пропасти. Ещё шаг к манящей двери — и я бы рухнул в бездну, дно которой скрывал багряно-жёлтый огонь.