Страница 12 из 28
Это были откровенные слова. Вероятно, мастер нередко слышал их во время семейных разговоров, но он-то уж во всяком случае был не из тех, кто стонет и жалуется. За пятидесятилетнюю карьеру профессионального игрока он одержал благодаря своей выдержке немало побед. И уж конечно, мастер никогда не выставлял напоказ свою боль и страдание.
18
Как-то раз, когда игру перенесли в Ито, я спросил мастера, собирается ли он после окончания матча снова лечь в больницу или, как обычно, вернется в Атами. Мастер ответил с неожиданной откровенностью:
— М-да, дотяну я до конца партии или нет — это большой вопрос. Вообще-то я и сам удивляюсь, что еще жив. Ведь я не размышляю ни о чем серьезном, верующим себя тоже не назову… Долг профессионала? На нем далеко не уедешь. О какой-то необычной душевной силе тоже говорить не приходится… — Он произносил слова медленно, слегка наклонив голову. — Возможно, все дело в том, что у меня крепкие нервы? Доскональность? Дотошность? Пожалуй, добрую службу мне сослужила дотошность… Вы, конечно, знаете, что в Токио и в Осака в это слово вкладывают разный смысл. В Токио «дотошность» означает «тупость», а когда в Осака говорят о живописи «доскональная», это означает «совершенная». Об игроке в го тоже говорят: «играет досконально».
Он говорил неторопливо, словно смакуя слова, и я с удовольствием его слушал.
Мастер редко позволял себе выражать какие-либо чувства. Не в его характере было придавать какое-то особое выражение своему лицу или голосу. Я общался с Сюсаем довольно долго, и чем больше его видел, тем больше мне нравились его внешне невыразительные жесты и слова.
С тех пор как Сюсай завоевал в 1908 году право на титул Хонинобо, его поклонник Хироцуки Дзэккен стал поддерживать его во всех начинаниях и даже работал у него секретарем. Он писал, что за тридцать с лишним лет работы он ни разу не слышал от мастера ни просьбы, ни благодарности. Из-за этого мастер прослыл холодным и жестким человеком. Дзэккен пишет, что все слухи о недостаточной щепетильности мастера в денежных делах — полнейшая выдумка, и он может это доказать.
Во время последней партии мастер тоже не проявлял особой приветливости. Но это вовсе не означало, что он кичится своим высоким титулом, просто такой у него характер.
Когда причастные к игре в го люди приходили к нему за советом, мастер бывало лишь протянет: «М-да-а…» — и надолго замолчит; что он имел в виду — приходилось только догадываться. Я подумал, что эта манера порождала массу недоразумений: на человека, носящего высший титул, не очень-то повлияешь. Его жене нередко приходилось выступать перед гостями в роли то помощника, то посредника. Когда Сюсай замолкал и сидел с отсутствующим видом, его жена сразу же принималась хлопотать, стараясь сгладить неловкость положения.
Такая особенность мастера, как заторможенность нервной системы и интуиции, медлительность или, как он выразился, «дотошность», часто проявлялась в его отношении к партиям, сыгранным для развлечения. Я уж не говорю о сёги или рэндзю, но, даже играя на бильярде и в маджонг[23], он думал так долго, что наводил уныние и на самых терпеливых партнеров.
Мне довелось несколько раз наблюдать, как в гостинице «Хаконэ» мастер и Отакэ играли на бильярде. Мастеру случалось набирать и по семьдесят очков. Отакэ, как и подобает профессионалу го, скрупулезно вел счет, приговаривая: «У меня — сорок два, у вас — четырнадцать…» Мастер бесконечно раздумывал перед ударом и, даже встав в позицию, подолгу вертел в руках кий, примериваясь и так, и эдак. Считается, что в игре на бильярде проявляется темперамент человека: это видно и по его движениям, и по скорости катящихся шаров. Так вот, Сюсай почти не двигался. Кончик его кия еле-еле ползал, что заметно раздражало зрителей. Однако я, наблюдая эту картину, проникся к мастеру еще большей симпатией.
А когда он играл в маджонг, то делал себе длинные полоски, несколько раз складывая бумажные салфетки, и располагал на них костяшки. Я долго разглядывал эти ровные полоски и безупречные ряды костяшек, потом спросил у мастера, к чему такая аккуратность. Он ответил:
— Знаете ли, когда расставишь их вот так, на белой бумаге, все костяшки отлично видны. Попробуйте-ка сами.
Казалось бы, быстрый темп, с которым обычно играют в маджонг, должен был расшевелить мастера, но он все равно думал невероятно долго и ходил так медленно, что его партнеры скучали и наконец теряли к игре всякий интерес. Тем не менее мастер не обращал внимания на всеобщую скуку — он был всецело погружен в свои думы. Не замечал и того, что играть с ним садились без особой охоты.
19
Мастер как-то раз следующим образом отозвался об игре любителей:
— В сёги или, скажем, в го характер человека по игре не поймешь, хотя говорят, что игра раскрывает характер… Если разбираешься в го, подобная чепуха и в голову не придет.
Сюсай терпеть не мог тех полузнаек, которые любят порассуждать об игре в го.
— Я, например, никогда не интересуюсь своим партнером, для меня главное — игра, я думаю только о ней.
2 января, за полмесяца до своей кончины, Сюсай участвовал в открытии турнира в Ассоциации, где надо было сделать несколько ходов в коллективной партии. Собравшиеся в тот день в Ассоциации профессионалы подходили по очереди к доске, делали по пять ходов и уходили.
Эта церемония была чем-то вроде обмена визитными карточками. Поскольку игра могла затянуться надолго, рядом начали еще одну партию. На второй доске уже было сделано 20 ходов, перед ней в ожидании партнера стоял Сэо, игрок первого дана. И тут подошел мастер. Каждому из партнеров предстояло сделать по 5 ходов — с 21-го по 30-й. Продолжать игру после них было уже некому — ее так и прервали на ходе мастера. Достаточно сказать, что последний, 30-й ход мастер обдумывал 40 минут. А ведь партия была несерьезная, затеяли ее исключительно ради церемонии, от игрока всего-то и требовалось — легко, без напряжения сделать свои ходы.
В середине последнего матча мастера положили в больницу Святого Луки, и я навестил его. Мебель в больничных палатах была большого размера, рассчитанная на рослых американцев. Вид щуплой фигурки мастера, чинно сидящего на огромной кровати, вызвал у меня смутную тревогу. Отеки на его лице были почти незаметны, щеки чуть порозовели, во всем облике чувствовалась какая-то легкость, будто он вновь обрел душевный покой; теперь он казался простым добрым старичком, ничуть не похожим на того мастера, каким все его знали.
Тогда же в больницу пришли корреспонденты из других газет, освещавших ход последнего матча. Они рассказали о том, какой огромный интерес вызвал у читателей еженедельный конкурс, победители которого получали премию. В субботних выпусках читателям предлагали угадать следующий ход и просили присылать свои прогнозы. Я тоже вступил в разговор:
— На этой неделе задача — угадать девяносто первый ход.
— Девяносто первый? — Сюсай внезапно преобразился. Вот досада! Мне не следовало заводить разговор о го, но я не удержался…
— Перед этим белые прыгнули через один пункт, а черным, говорят, надо делать ход вверх, наискосок.
— А-а… там? Всего два хороших хода — косуми[24] и ноби. Кто-нибудь обязательно угадает.
Как только мастер заговорил об игре, он как-то сразу выпрямился, поднял голову, подравнял колени. Это была поза бойца за доской, в ней угадывался безукоризненный, холодный авторитет. Обратившись в уме к отложенной партии, мастер надолго обо всем забыл. Сейчас, как и во время январской коллективной партии, в его поведении не было и тени фальши. В этой-то естественности и было все дело, а вовсе не в боязни уронить свой авторитет из-за неудачного хода и не в упоении своим высоким титулом.
23
Маджонг (или мадзян) — китайская игра в фишки с использованием игральных костей. Играют вчетвером, каждый за себя.
24
Косуми — ход по диагонали от своего камня.