Без аккомпанемента

Внезапно я почувствовала, как во мне вскипает жгучая ненависть к Юноскэ. Это было странное чувство. Именно в этот момент Юноскэ окончательно превратился в моего соперника. Для меня не имело значения, был он мужчиной или женщиной. Главное, что он был третьей стороной любовного треугольника, замкнутого на этом бесподобно красивом юноше. Оказалось, что именно с человеком по имени Юноскэ я сражалась за моего Ватару. И этой ночью Юноскэ победил. Ватару нарушил данное мне обещание и предпочел провести время в тесной компании Юноскэ. Я проиграла. Этой ночью я проиграла окончательно.

— Юноскэ всегда ревновал к тебе.

Я подняла голову. Ватару слегка пожал плечами и скривил рот в усмешке.

— Да, — сказал он. — Странно, правда?

Он попытался улыбнуться, но получилось плохо. Я молча отвела взгляд.

— Мы с ним уже давно… уже два года как… одним словом, мы решили больше не заниматься этим друг с другом. Поклялись, что больше не будем. В принципе, мы оба способны любить женщин. И если мы можем любить женщин, то их и надо любить. Это нормально. В этом случае и жить станет легче. Мы с Юноскэ всегда отличались от других людей нашего поколения, в том числе и от тебя: мы не протестовали против войны и не взывали к миру, не устраивали беспорядков в университете, не выходили на демонстрации и не швыряли камнями в полицейских. Может быть, если бы мы были похожими на вас, мы бы начали доказывать всему миру, что наши отношения тоже имеют право на существование. Ты ведь знаешь, что таких случаев хоть отбавляй. Мы вовсе не одни такие. И нам совершенно не нужно было корчить из себя этаких сексуальных изгоев, которые живут себе, заперевшись в тесном чайном домике. Просто… мы даже не задумывались, насколько мы вправе этим заниматься. Никогда не задумывались. Даже в голову не приходило взглянуть на вещи с этой точки зрения. Да мы и не видели в этом особой необходимости. Нам хотелось жить, пренебрегая общепринятыми порядками. Хотелось быть имморалистами[41]. Мы были похожи на насекомых, живущих в полутьме и сырости. Бывает же так, что где-нибудь за туалетом, под мокрыми камнями копошатся земляные черви? А стоит приподнять камень, как они тут же съеживаются под слепящим солнцем, переплетаются и всем клубком прячутся в землю… Вот так и мы. У нас не было ни уверенности, ни сил, чтобы жить так всю жизнь. Мы просто продолжали плыть по течению. Когда-то с этим надо было заканчивать. Мы много говорили об этом. И наши взгляды полностью совпадали. Не расходились ни в чем. Мы можем любить женщин. Это факт. Неизвестно, до какой степени мы на это способны, но то, что способны, ни у кого из нас не вызывало сомнений. Потому как… ну не может же в нас от рождения быть заложено влечение к мужчинам.

Ватару закусил губу. На бледной губе остался красный след, который тут же на глазах исчез.

— Когда Юноскэ познакомился с Эмой, нам показалось, что мы спасены. Ты сама знаешь, что Эма — симпатичная и сексуальная девушка. Юноскэ она очень понравилась. Он честно мне об этом сказал. А я ответил, что все в порядке. Никакой ревности у меня не возникло. Я уже понимал, что мне пора расстаться с Юноскэ. И для этого готов был сделать все что угодно. Ну, по крайней мере тогда. Думаю, что Юноскэ тоже мечтал от меня избавиться. Он безумно полюбил Эмино тело. Словно одержимый. А Эма втрескалась в него по уши и, как дура, потакала всем его прихотям. Помнишь, когда ты первый раз пришла в чайный домик, они стали заниматься сексом? Так это все Юноскэ, он начал. Он любил начинать заниматься сексом с Эмой у меня на глазах. Наверное, хотел посмотреть мою реакцию. И в тот раз он стал это делать не потому, что там была ты. А потому что… там был я. Я часто уходил из домика, чтобы оставить их наедине. Думал, что это поможет мне как-то очиститься. Но… на самом деле никакого очищения не происходило. Наоборот, мои мысли становились еще грязнее. Десятки раз мне приходилось смотреть, как они обнимают и целуют друг друга, и каждый раз у меня было такое ощущение, что меня затягивает в бездну. Не знаю, отчего это было. Не мог же я их ревновать. Если бы я почувствовал, что ревную, то никогда не позволил бы Юноскэ сблизиться с Эмой. Но все равно… мне было как-то одиноко. Да, именно. Это то, что я чувствовал — одиночество. Это чувство не такое сильное, как ревность. Ощущение какой-то утраты… наверное, лучше так сказать. Как будто твой близнецовый брат, с которым вы были вместе с самого рождения, вдруг взял и уехал куда-то очень далеко. И вот в этот момент, Кёко… — Ватару прищурился и украдкой посмотрел на меня. — В этот момент появляешься ты.

Я вспомнила тот дождливый июньский день, когда случилась моя вторая встреча с Ватару и Юноскэ в кафе «Мубансо». Юноскэ ушел раньше, сказав, что у него свидание с Эмой, а мы вдвоем с Ватару пошли в винный бар. Ватару тогда болтал без умолку. О чем он говорил, уже и не помню. Помню только, что он был не в меру словоохотлив, а речь его была шумной и бессвязной.

Оказывается в тот день — а это был день, когда я впервые поняла, что люблю его, — Ватару страдал и задыхался от своего неугасающего чувства к Юноскэ. И пока мое сердце трепетало, охваченное неясным предчувствием зарождающейся любви, он мыслями витал где-то далеко от меня, совсем в другом мире, его обуревали сомнения, и чтобы скрыть это, он без перерыва нес всякий вздор.

Я с самого начала потеряла его. Так я думала. Это все равно что с самого начала ничего не иметь. Но если так, то что я сейчас ощущаю своей потерей? Я вспомнила, как кто-то говорил мне, что отрезанная нога не перестает чесаться. Вроде бы ее уже и нет, а человек по-прежнему может чувствовать боль или зуд в этой отсутствующей конечности. И то, что я чувствую сейчас, это, наверное, тоже всего лишь боль, живущая в моей памяти.

— Мне кажется, что с тобой у нас все началось естественно, — продолжал Ватару. — То есть я допускаю, что тебе так совсем не кажется, но по мне все было очень спонтанно. Я чувствовал, как понемногу… буквально по капле начинаю открывать тебе свою душу. Мне нравилось быть с тобой. При том, что ты выглядишь вполне взрослой, на самом деле ты хорошо воспитанная, очень простодушная девочка. Иногда, правда, бываешь чересчур упрямой, но это меня, наоборот, еще больше умиляет. Это, наверное, странно звучит… но я хотел полюбить тебя. Чувствовал, что смогу полюбить. Я был уверен в этом на все сто, и в результате действительно смог. Но я был настолько поглощен мыслями о собственной персоне, что совершенно не задумывался, что чувствует при этом Юноскэ. Мы с ним почти никогда не говорили о женщинах, даже когда оставались в нашей хибарке вдвоем. Два года подряд мы с Юноскэ играли в обычные приятельские отношения. Но потом это перестало быть игрой. Мы и в самом деле стали превращаться просто в друзей. Хороших приятелей, которые вместе снимают комнату. Именно поэтому я был так шокирован, когда обнаружил, что Юноскэ подсматривал за нами в тот день, когда шел снег. Ты, помнится, тоже была в шоке, но мое потрясение было во много раз сильнее. Я как будто заглянул в его сумеречную душу. Куда я совершенно не стремился заглядывать. И если бы не тот случай, мы с Юноскэ могли бы благополучно справиться со всеми трудностями. Я знаю это. Но он подсмотрел за нами, а я подсмотрел в глубины его сердца. И мы снова вернулись к самому началу.

Прислонившись к стереопроигрывателю, я закрыла лицо руками. В комнате было ужасно жарко, но окно открывать не хотелось. Выступающий на висках пот крупными каплями скатывался по щекам. Пот был липкий.

Ватару негромко откашлялся и с шумом сглотнул слюну.

— Если честно, я был рад, что он меня ревнует. Мне невероятно нравилось смотреть, как он ревнует к нашим с тобой отношениям.

После этих слов Ватару ненадолго умолк и с глубоким вздохом пятерней отбросил назад прядь волос.

— Сегодня я не собирался нарушать свое обещание. Наоборот, я очень хотел провести с тобой всю ночь и ждал этой встречи. Но потом… потом все пошло наперекосяк. Я будто с цепи сорвался. Что-то такое заново вспыхнуло между мной и Юноскэ, хоть мы уже два года как были просто друзьями. Я не могу толком объяснить, что произошло дальше. Да если бы и мог… не думаю, что тебе было бы приятно об этом слушать.

41

«Имморалист» — название романа французского писателя Андре Жида (1902 г.), герой которого проповедует отказ от принципов морали.