Страница 14 из 54
Взглянув на часы, он произнес:
— Так, сейчас пять. Значит, то место уже открылось. Если мы пойдем туда прямо сейчас, то сможем посидеть там часика два. Как тебе?
Я взглянула ему в лицо и, подражая отрабатывающему произношение диктору, на подчеркнуто правильном японском произнесла:
— Прошу вас, давайте уже пойдем, пожалуйста.
Ватару размашисто кивнул и, подхватив счет, встал из-за стола. Торопливо загасив сигарету, я направилась за ним.
Ватару привел меня в винный бар, который находился в пяти-шести минутах ходьбы от «Мубансо». Бар только что открылся, поэтому внутри было прохладно и тихо.
Слушая «босанова» в исполнении Аструд Жильберто[24], я попивала холодное белое вино. Ватару болтал без умолку. О чем он тогда говорил, я сейчас даже и не вспомню. Слова, которые он произносил, сразу же проникали ко мне прямо в мозг и растворялись там без остатка. Он тараторил, не зная усталости, словно пишущая машинка. Слова одно за другим слетали с его губ, образуя вокруг меня настоящий водоворот из слов. Он много смеялся, много ел, а еще много пил. Я не сводила с него взгляда, в котором смешались изумление и восхищение. Он выглядел невероятно красивым и каким-то невероятно сияющим.
Зачем в тот вечер ему понадобилось приглашать меня с собой, и почему он так много говорил в винном баре, — настоящую причину всего этого я поняла гораздо позже. А тогда я ничего не понимала. И ничего не замечала.
Я была уверена, что нравлюсь Ватару.
Я уже по-настоящему любила его.
После встречи с Ватару я ни с того ни с сего вдруг вспомнила об одном человеке, с которым рассталась полгода назад. Его звали К., он был старше меня на год. Активист одной из экстремистских фракций. Встречались мы с ним всего месяцев шесть.
Моим родителям, которые весьма настороженно относились к студенческому движению, я представила его как «отличника учебы», хотя на самом деле к тому времени его уже давно исключили из старшей школы за бурную антивоенную деятельность, и он, особенно не скрываясь, мотался между Токио и Сэндаем по делам своей фракции.
Меня, тогда еще в сущности ребенка, К. привлек прежде всего нестандартным образом мыслей, но что он думал обо мне — я на самом деле так и не поняла. Он обращался со мной, как с карманной куколкой, и таскал за собой повсюду, куда бы ни шел. О своей общественной деятельности, как, впрочем, и о личной жизни он особенно не распространялся, и все наши беседы в основном сводились к обсуждению прочитанных книг, поэзии, фильмов, либо просто к полушутливой болтовне ни о чем.
Он любил ко мне прикасаться… к плечам, рукам, ладоням, коленкам… во время разговора его пальцы всегда касались какой-нибудь части моего тела. Но ничего сверх этого он себе не позволял. Даже когда, оставшись наедине, мы обнимались под покровом ночной темноты, его прикосновения были на удивление целомудренными.
Один раз я нарочно схватила его ладонь и прижала к своей груди. Мы тогда возвращались со свидания и забежали в какой-то парк. Лил холодный проливной дождь. В сыром свете ртутной лампы я подняла глаза и с бешено колотящимся сердцем посмотрела на К.
Через лифчик я почувствовала, как его теплая рука касается моей маленькой упругой груди. На мгновение он замер. Затаив дыхание, я ждала, что он будет делать дальше. От смешанного ощущения страха и надежды у меня закружилась голова.
К. коротко улыбнулся и сказал:
— Ну-ну, довольно!
Он произнес это так, словно одергивал расшалившегося щенка. И как только он это сказал, мой поступок стал выглядеть невероятно глупым и неуместным.
Я моментально улыбнулась в ответ. Вот, собственно, и все, что между нами было. Желая навсегда стереть из памяти этот случай, мы пошли дальше под одним зонтиком, подшучивая друг над другом и обсуждая погоду.
Он поцеловал меня только один раз. Мы стояли недалеко от реки Хиросэгава, под пронизывающим северным ветром, и К. боязливо ткнулся в меня губами.
Его поцелуй показался мне до смешного неумелым. Я даже подумала, может быть, он вообще поцеловал девушку первый раз в жизни. А после этого он сказал: «Прости, Кёко».
Странно, но когда он произнес эти слова, я тут же поняла, что за этим последует. К. привлек меня к себе и, прижимаясь щекой к моим растрепавшимся на ветру волосам, глуховатым голосом сказал:
— Я полюбил другую…
Я не знала, что нужно делать в таком случае: засыпать его вопросами или же молча отстраниться, сказать «до свидания» и уйти. В растерянности я просто застыла на месте и стояла так долго-долго.
Он за все это время тоже не пошевелился. Обнявшись, мы стояли неподвижно, словно каменные.
Через некоторое время К. заговорил отрывистыми фразами:
— Она живет в Токио. На три года старше меня. Учится в университете. Я там помогал немного, когда у них факультеты запирали, чтобы студентов не пускать… Вот так и познакомились.
Слегка наклонившись вбок, я выбралась из его объятий. У меня было странное чувство: с одной стороны грустно, а с другой — словно камень с души свалился. Но ни злости, ни ревности я не испытывала.
— Ты уезжаешь в Токио? — спросила я.
Он молча кивнул.
— Когда?
— Послезавтра.
Так значит он решил подарить мне последний поцелуй только потому, что через два дня насовсем уезжает в Токио, подумала я, и в этот момент, кажется, начала понимать, кем я была для него все это время. Но я особенно не расстроилась. Разве что почувствовала глубокую, проникающую досаду.
Я пообещала К., что обязательно приду его проводить. У него от этих слов глаза на лоб полезли. Поди ждал, что я начну изводить его: рыдать, сыпать упреками. В общем, я бы и заплакала, если бы мне захотелось. Но в тот момент я совершенно не была настроена рвать на себе волосы.
Через два дня, ранним утром я пришла на Сэндайский вокзал, чтобы проводить К. Сыпал мелкий снег, и на вокзале было очень холодно. Сложив ладони, мы грели друг другу окоченевшие руки. Когда его скорый поезд скрылся из виду, я чуть-чуть всплакнула.
За то время, что мы были вместе, К. несколько раз говорил мне, что «подрабатывает обмывкой трупов». Сейчас я почти уверена, что он придумал эту отговорку для того, чтобы не встречаться со мной. Но в то время я была настолько наивной, что принимала это за чистую монету.
По Сэндаю тогда ходили очень странные слухи. Будто неопознанные трупы солдат, погибших на вьетнамской войне, в обстановке строжайшей секретности привозят в Японию, чтобы потом использовать в анатомичке университета Тохоку для обучения студентов-медиков. А еще мне рассказывали, что для обмывки этих перепачканных кровью и гноем трупов требуются люди, нуждающиеся в дополнительном приработке, и те, кого берут на эту работу, получают за каждый труп аж десять тысяч иен… Нельзя забывать, что речь идет о времени, когда на обычной почасовой работе можно было сделать около полутора тысяч иен в день. Поговаривали, что многие нищие студенты и активисты, которые собирали деньги в фонды борьбы, привлеченные такой невероятной суммой, подряжались мыть покойников.
Так что я была почти уверена, что К. и в самом деле моет трупы. Каждый раз после такой работы он примерно неделю отказывался со мной встречаться под предлогом того, что весь провонял мертвечиной. Разумеется, такой работы, как обмывка трупов солдат, погибших на вьетнамской войне, в принципе существовать не могло, но меня его объяснения устраивали, и я ему не перечила. Наверное, именно в это время он и мотался в Токио на свидания к своей великовозрастной студентке.
Большинство людей, с которыми я делилась своими воспоминаниями о недолгом времени, проведенном с К., в один голос заявляли: «Это была первая любовь». Но я не думаю, что мои чувства по отношению к нему можно назвать таким возвышенно-непорочным словом. Я тогда толком и не знала, что такое любовь. Да, К. мне нравился, и я считаю, что он во многом повлиял на мой образ мыслей и мироощущение. Только это была не любовь, а скорее одно из тех амурных приключений, которые испытывает каждый человек, вступивший в пору ранней юности, когда тело, не считаясь ни с чем, начинает взрослеть, а мозги за ним не поспевают.
24
Аструд Жильберто (р. 1940 г.) — популярная бразильская поп-звезда 60-70-х годов XX века. В мире известна как исполнительница песен в стиле «босанова».