Страница 40 из 41
Заголовки гласили: «Через дорогу была натянута фортепианная струна»; «Гибель молодого человека на мотоцикле». Когда я прочитал эти заголовки, внутри меня с каким-то резким звуком зазвенела натянутая струна. Спрятав газету за желоб, я бросил взгляд на Аканэ. Слава всевышнему, она не заметила моих маневров, поскольку в это время, сидя на корточках, погружала кисть с косым срезом в банку с краской. Тогда я достал газету из схрона и впился взглядом в заметку.
В ней, в частности, говорилось, что первоначально была выдвинута версия о том, что между деревьями была натянута обычная проволока, однако более тщательное изучение обстоятельств гибели подростка показало, что между деревьями была натянута тонкая струна от пианино диаметром 0,775 мм. В заметке также сообщались, что молодые байкеры регулярно собирались на пустыре в городке S., а потом всё вместе направлялись в сторону государственной автострады. Фортепианная струна была натянута между деревьями по маршруту их следования через жилой квартал. Я снова спрятал газету с заметкой за дождевой желоб.
Потом зашел в кладовку. Поскольку в ней теперь был идеальный порядок, то сразу же стало ясно, что струны от пианино на месте нет. Когда Аканэ училась играть на пианино, к нам однажды зашел настройщик и оставил в кладовке струну. Однако при починке рухнувшей телевизионной антенны господин Миками воспользовался этой струной! А раз воспользовался, то естественно, струны в кладовке быть не может, но если бы она была на месте, мне стало бы спокойней. С другой стороны, наличие струны в кладовке всё равно ничего бы не прояснило. А отсутствие её тоже не служит подтверждением моих подозрений. Вопрос о фортепианной струне был покрыт мраком, эта неопределённость притягивала меня, как магнит.
Возложив покрасочные работы на Аканэ, я поднялся в свою комнату на втором этаже. Прежде чем войти в дом, я взглянул на крышу: оказалось, что господин Миками успел нацепить защитные очки голубого цвета и респиратор, и теперь его рот и нос были закрыты круглой белой пластиковой маской. Расположенные с двух сторон многочисленные мелкие дырочки для вентиляции делали оправу очков похожей на чайное ситечко, они производили какое-то неприятное впечатление. Поскольку лица практически не было видно, то казалось, что на крыше сидит на корточках прозрачный человек. Господин Миками похоже разглядел меня сквозь очки и плавно помахал мне правой рукой в чёрной кожаной перчатке, державшей серебристый шпатель. Прозрачный человек спросил сверху каким-то размытым голосом, словно говорил через испорченный рупор:
— Как идут дела, всё нормально?
Сглотнув слюну, я после короткого раздумья ответил:
— В общем и целом идут! — Голос мой прозвучал сипло.
Я прилег в комнате с заклеенным газетами окном и погрузился в раздумья. Закрыв глаза, я представил ночную аллею из сакур. Я попытался внушить себе, что нет никаких оснований для столь диких предположений. Было бы странно связывать с нами гибель того парня на мотоцикле. Тем не менее, тьму внутри моей черепной коробки пересекла по горизонтали некая чёрная, тонкая до невидимости и в то же время исключительно прочная нить. Прямая, без малейшего провисания, стальная нить, натянутая между деревьями, безмолвно пересекала по горизонтали ночную тьму.
Над головой раздавались характерные металлические звуки, это господин Миками шпателем скрёб крышу нашего дома. Я втянул голову в плечи.
Во мраке всплыла отсечённая голова. Подобное мне довелось видеть на репродукции одной старой картины. То была висящая в воздухе голова Иоанна Крестителя с картины Гюстава Моро «Явление». Но у той головы были длинные волосы и борода. Она была не похожа на мягкую, нежную голову подростка, напоминающую аспарагус.
По всей вероятности, голова парня взлетела вверх от погружённой во мрак фортепианной струны, издав одну ноту. Круглая нота парила в воздухе. Мотоцикл, как конь всадника без головы, как ни в чём не бывало, промчался под фортепианной струной. Когда мотоцикл проехал, белая нота покатилась по земле.
Деревья с крепко впившейся в кору фортепианной струной… Вероятно, это были сакуры… Кто-то притаился за этими деревьями и бесстрастно смотрел на парящую в темноте человеческую голову… Я попробовал представить себе за стволами сакур тощую фигуру господина Миками.
С потолка донеслись тяжёлые звуки, я непроизвольно вскочил на ноги. Оказалось, что по крыше ходит господин Миками с маской на лице и со шпателем в руке. Моя голова мгновенно отяжелела. Звуки его шагов были настолько весомы, что, казалось, вот проломится крыша. Господин Миками превратился в гиганта.
— Пора обедать! Давайте пообедаем всё вместе! — позвала жена.
Асаги пришла ко мне, позвать на обед. Сказала, что всё пойдут обедать в город. Я постарался ответить по возможности спокойно: мол, у меня слегка кружится голова, хотя ничего страшного, просто есть не хочется. После этого снова прилег.
Я попытался взять в руку условный кусочек древесного угля и с его помощью воспроизвести во мраке ночи белые тонкие пальцы, накручивающие на ствол сакуры фортепианную струну. В памяти всплыли белые тонкие пальцы, прикрепляющие плоскогубцами фортепианную струну к телевизионной антенне, и тут меня буквально затрясло. Чистые спокойные пальцы, умело управляющиеся с различными инструментами. С такими пальцами можно проплыть через ночную тьму — до городка S. Над моим оцепеневшим телом всё танцевали и танцевали белая голова и эти самые пальцы.
С потолка опять послышались какие-то звуки. Над головой раздался тихий голос:
— Вот так, теперь присядь на этот выступ. Держаться нужно непременно обеими руками. Так, правильно.
После обеда господин Миками опять оказался над моей головой. Там же была и Асаги:
— Какой хороший вид!.. Теперь можно начинать красить?
Там — Асаги! Это кошмар. Ведь сейчас перед её глазами должна маячить чёрная, натянутая по диагонали фортепианная струна, соединяющая антенну и карниз. Как бы дочь не свалилась с крыши. Не заденет ли она за эту чёрную струну? Что делать? Тело не слушается меня.
Тут вновь заговорил господин Миками:
— Вот тут, под антенной трупик певчей цикады. Я подумал было скормить его Кастро, но потом отказался от этой мысли. Цикада уже слишком старая. А старых цикад не едят даже дикие птицы. Потому что мертвые насекомые слишком грязные.
Асаги с чувством произнесла:
— Может быть, нам закопать цикаду в землю, похоронить её? Ведь наш Кастро съел много родичей этой цикады. Давайте сделаем ей маленькую могилку?
Господин Миками согласился с ней:
— Да-а. В самом деле. Построим усыпальницу для цикады. Когда закончим красить крышу. Чтобы её не донимали муравьи, аккуратно обернём трупик пищевой пленкой…
Моё тело словно одеревенело во тьме, вероятно, так же замирают в тени скалы мелкие рыбёшки при звуках человеческого голоса. Издали донёсся голос жены: «Насколько хорош этот зелёный цвет! Как он подходит к белому цвету стен». Меня словно парализовало от холодного прикосновения к телу натянутой фортепианной струны и в конце концов я так и не решился вернуться к малярным работам. С одной стороны, никаких доказательств нет, а с другой — вот они! В результате я от страха заточил себя во тьме комнаты и слушал скрип крыши. Завершив свое дело на крыше, господин Миками помог покрасить стену. Когда вечером я вышел во двор, оказалось, что крыша и стена, выходящая к кладовке, докрашены.
В тёмно-синем небе зелёная полупокатая треугольная крыша поднималась вверх изысканным изломом, прямоугольные стены сияли белым цветом, подавляя погружавшуюся в сумерки округу.
Господин Миками и Асаги сидели на корточках у корней сакуры, устраивая могилку для цикады. Я молился о том, чтобы господин Миками, сидевший ко мне спиной над ямкой для усыпальницы насекомого, не повернул лицо в мою сторону. Однако, закончив погребение цикады, он подошел ко мне и с сочувствием в голосе спросил: «Как вы себя чувствуете?»