Черный нал

— Счастливо поохотиться, — говорит он. Он понимает, что никакой охоты тут и в помине нет. Но ему все по фигу. Деньги верные, риска никакого. Нанялся — вези. — Не забредите под посты. Убьют, — предупреждает он.

— А что там у военных?

— Черт его знает. Ракеты, наверное. Был когда-то взрыв. Я тогда в первый класс ходил. Ну, я пошел костерок ладить. Жду, как договорились. Потом уезжаю. Мне работу терять не хочется.

Мы пролезаем под колючкой. Первым идет Витек, вторым я, Грибанов замыкает. Безлюдье это может быть мнимым. Заманчиво — прямо по отличной дороге, в три колеи. Потом уже свернуть, дать небольшого круга. Но мы повторяем путь прошлый. Идти тяжело. Дает себя знать смена образа жизни. Но часа через два — втягиваюсь. Грибанов старик крепкий, а Витек как будто родился здесь. У него уже вешки, метки, зарубки. А поселили бы его тридцать лет назад где-нибудь в Каунасе, сейчас бы был похоронен на городском кладбище. Всех подчистую свел в Европе Амбарцумов. А в Иркутске, видно, дрогнула у его человека рука от смены часовых поясов. Или порода у Витька такая. Последний, кто знает коридор.

— Витек, какая у тебя настоящая фамилия? — спрашиваю я на коротком привале.

— Фамилия моя известная. Горбачев.

— То есть как — Горбачев?

— А вот так. Но Бог миловал. Дал другую. Вернемся, поедем Амбарцумова брать. Пойдешь с нами?

— А куда он теперь денется? — говорит Грибанов. — Он уже сошелся с ним однажды. Вот только не добил.

— Расскажи…

— В сортире его топил. Головой макал в очко.

— Правда, что ли?

— Он вообще герой. Я тебе, Витек, подробно все расскажу. И мент с ним толковый. Большими людьми станут.

— Ну, дальше трогаем.

Приходим к какой-то избушке. Поляна, следы человеческие, делаем привал.

— Запоминай, — говорит Витек. — Вот так спускаться к дороге. Здесь недалеко. Через полчаса поднимаемся и идем.

Воздух чист до умопомрачения, идем мы по следам прошлой ночи, Витек уверенно шагает, лишь изредка остановится, глянет под ноги, на ветки. Наконец вот он, третий КПП. Шлагбаум, будка, линия связи, столбы с проводами. И ни души. Струев опять мрачнеет.

— Отсюда до избушки Старика пять верст.

Уже светает. Мы спускаемся в распадок, деревья редеют, видно озеро, дом двухэтажный, и свет горит на втором этаже в одном окошке. Виден, и КПП на объекте. Там тлеет огонек, сидят в домике мужики, стоит один на вышке. Который год сидят.

А дом — вот он. Мы с Грибановым остаемся за сосенками, метрах в ста. Витек идет. Дверь не заперта. А от кого тут запираться? Он входит, поднимается наверх. Проходит минут десять. Наконец дверь опять открывается. Витек машет рукой. Сердце колотится у меня в груди, кружится голова Это от невероятного, несбыточного и печального. Там, в доме, Эрнесто Че Гевара, и сейчас я его увижу. А потом будь что будет.

Я вхожу внутрь. Грибанов оглядывается и идет вслед за мной.

Прорыв полковника Левашова

Первыми неладное обнаружили связисты. Москва на связь не вышла. Это был дежурный сеанс, после отчета за месяц: перечень комплектующих, ведомости, изменения в личном составе, которых почти никогда не было. Шифровка ушла, отсечки о приеме не последовало. Не состоялась связь и по резервному каналу. Тогда дежурный поднял трубку телефона “Эстафета”… и не услышал диспетчера. Остался генеральский телефон прямой связи и межгород из Шпанска. Генерал отсутствовал, совершал променад по ближним лесам и долам. По штабу дежурил капитан Кондратьев. Ввиду экстраординарных обстоятельств он вскрыл пункт связи и набрал номер дежурного в Москве. Разговор был коротким.

— На связи “Вампир”. Дежурный по штабу капитан Кондратьев.

— Где генерал?

— Генерал на объекте.

— Положите трубку. Позовите генерала.

— У нас связь отсутствует по всем каналам.

— Положите трубку. — И только треск в эфире. Не знаю, о чем поговорил с Москвой генерал, но только он засел на телефоне космической связи, выставив с пункта всех. И стал обзванивать, кого только смог. Вышел через час бледным и злым. Прошел к себе.

— Что делать? — спросили его?

— Продолжайте нести службу. — И нехорошо выругался. Через час он сел за руль “уазика” и выехал за территорию, по “дороге жизни”. Его никто нигде не остановил. Он постоял на лесной дороге за последним КПП, вышел из машины, плюнул на капот, сел в кабину, затем вернулся. Собрал начальников подразделений. Офицеры давно жили по-домашнему, в затрапезе, набрали сальца, залоснились от благополучия. Все ждали неминуемого окончания контракта. То, что сказал генерал, повергло всех в шок.

— Нужно свинчивать всем, господа офицеры. Прямо сейчас.

— То есть как?

— А вот так, — прокомментировал генерал реплику непристойным жестом, помогая себе губами.

— Что? Летит смена? Когда машины будут?

— Какие машины? — вежливо поинтересовался генерал.

— Как? А вещи, контейнеры, трейлеры?

— А вот без контейнеров. Все придется оставить. Включая чемоданы.

— Почему?!

Офицеры сидели развалясь, в майках на голое тело и галифе. Некоторые в кроссовках.

— Встать! Всем встать! — заорал генерал. — Всем выйти и одеться по форме, с соответствующими докладами! Через семь минут! Всем!!!

Такого не было давно. Офицеры повскакивали с мест, обсуждая при пробежке из штаба возможную комиссию и учения, которых давненько не было. Однако через семь минут все были на месте и доложились, как положено.

— Товарищи офицеры, садитесь. Я должен объявить о неприятном. Если вы думаете про профилактику и комиссии, забудьте. Объект прекращает свое существование. В ближайшее время, по договору об ограничении некоторых исследований, грозящих равенству между Россией и Западом, он будет уничтожен.

— Когда же уезжать?

— Вопросы потом. Если хотите жить, садитесь на “КРАЗ”, “УАЗ”, на метлу, уходите. В любую минуту могут появиться бомбардировщики.

Ледяная тишина.

— Правильно. Не нужно спрашивать чьи. Так называемые российские.

— А лаборатория?

— Вот в лаборатории все и дело. За ее уничтожение я отвечаю лично. Вместе со всей документацией. И сами понимаете — с персоналом.

— То есть как с персоналом?

— А вот так. — И генерал делает любимый жест. Рассчитано все было блистательно. Наш объект — автономная коммунистическая территория. От каждого — по способности, каждому — по потребности. Телевизоры, шмотки, стиральные машины везли с большой земли регулярно. Зарплаты у нас были немыслимыми. Бросить все? Да тут же половина у каждого ляжет на пороге комнаты, вцепится в сапоги, заголосит. И никто не верил в генеральские байки. И совершенно напрасно. Он выстроил всех на плацу, вначале объявил сто тысяч нарядов за нарушение формы одежды и плохое выполнение строевых команд, потом всех распустил, а после объявил боевую тревогу.

По тревоге всем следовало спуститься на второй уровень, в бункеры, оставив наверху только группу прикрытия. Смертников. Затем генерал прошел в комнату связи и налег на телефоны. Шпанск и Якутск. В Шпанске все было спокойно, в Якутске высаживался на военном аэродроме спецназ. Были объявлены поиски дезертиров с оружием, двигавшихся вверх по реке.

Я не спускался в бункер. Я наблюдал за генералом. Он прошел в гостевой домик к Валентине, говорил с ним примерно полчаса, затем вернулся к себе и занялся проверкой сейфа. Тогда я покинул территорию объекта и укрылся за штабелем сосновых бревен, недалеко от дома Валентине. Следовало ждать гостей. Появился вертолет, присел недалеко, километрах в десяти за ручьем, и улетел снова. Плазмоид был надежно укрыт под бетоном, так глубоко, что выдержал бы прямое попадание ядерной бомбы. Катастрофа могла произойти только в том случае, если бы началась реакция, неуправляемая, что исключено, или спровоцированная персоналом. Тогда, как карандаши, взлетели бы балки, поднялись и опустились земля, бетонные плиты, трубы коммуникаций, и все почти повторилось бы — как тридцать лет назад.