Черный нал

— Что ты говоришь, Вилли? Повтори…

Одно и то же слово. Повторяй Вилли, повторяй. Но он уже и так понял. Птица. Птица-колдунья. Не нужно было смеяться над ней. Вот она и обиделась. Она близко.

— Я понял, Вилли. Как вы там? Все ли хорошо на небесах? Наверное, вас сразу забрали в рай? Богу наплевать, коммунист ты или правоверный католик. Если в бою, и в каком бою! Твое дело верное. Как там в раю, Антонио? Меня туда не пустят. Грешил много. Совсем забыл свой дом. Хорошо, что на день тогда прилетал в Буэнос-Айрес. Тетушка болела. Теперь и она в раю.

А ты, Пачо? Не слишком мучился тогда? Пуля вошла в тебя как-то неудачно, столько крови…

Товарищи смотрят на Старика, они радуются, они снова вместе. Только вот проклятый воздух, такой густой, отталкивает, не пускает.

Старик очнулся на полу. Он так и не смог пожать руку Вилли… Ночь весенняя, почти летняя, уже черна, радио похрюкивает, ночные скрипы в доме… Птица-колдунья где-то здесь. Уже второй раз говорят про нее призраки. Не нужно было ее ругать…

Старик читал боливийские дневники и сразу находил фальсификации. Главная — в последней записи. Все произошло на день раньше. Последняя запись не восьмого октября, а седьмого. Восьмого в операцию уже ввели двойника. Этот русский спецназ. Невероятные люди. Если бы их хотя б с десяток в его отряд. Они бы были непобедимы. Русские держали их под колпаком и не вмешивались. Ну да, на кой черт им вмешиваться? Фидель умолял Хрущева отдать меня. Если б тот мог… Есть многое на свете, друг Горацио. Те, кто проводил операцию, рассчитывали свалить Хрущева через месяц. И тогда Старик покидал этот дом, этот музей мумий… Потом это должно было случиться через полгода. Потом все рассыпалось. Он любил в детстве возводить башни, стены, мосты, строить дороги из песка, там, где океан и по ночам другие звезды в небе.

Когда Аргедас переправил на Кубу руки, отрубленные у двойника, и Фидель убедился, что эти руки не мои, он специально летал в Москву и опять умолял отдать меня. Не мог поверить, что там не знают, где я. А ведь был совсем рядом. В Иркутске ловил рыбу. Ходил в шапке, в тулупе…

Когда птица-колдунья прилетит за ним, Старик попросит ее возвратиться в Гавану, хоть на полчаса. Меньше никак нельзя. Именно полчаса. Не нужно Мехико, не нужно городов инков. Ничего не нужно. Просто пройти по ночной улице, постоять возле своего бывшего дома и покурить того табака. Никто и не узнает. Полчаса…

“Совсем расклеился”, — решил Старик и наконец заснул.

Нас уже ждали наши новые документы. Паспорта, Удостоверения фирмы, командировки, карманные деньги, билеты на рейс. В пять утра разбудил Грибанов, принесли завтрак, потом выехали в Домодедово.

— Я, естественно, тоже лечу по липовому паспорту. Как качество? Традиции давние и крепкие.

— А что в Иркутске?

— Там и узнаете. Дело предстоит большое. Сделаем — вернетесь по домам быстро. Не сделаем — будем дальше соображать. А может, не будем. Кончатся соображения.

Машину ведет сотрудник “Цели”. Сам Грибанов на переднем сиденье. Добрый, вежливый, изысканный.

— Устал я. Надоело все, — говорит он и молчит до самого аэропорта.

Рейс наш в одиннадцать ноль пять. Есть время пошататься по залу, почитать газеты. Людей совсем немного. Я вспоминаю Домодедово прежнее, набитое гражданами, когда рейс-другой задержится, а в буфетах пиво “Жигулевское” и прочая отрада. Не думал, что придется еще раз летать, тем более так далеко. Я уже не стараюсь запоминать свою новую фамилию. Имя и отчество Грибанов оставил прежние. Для удобства. Наконец начинается регистрация. Я замечаю, что сотрудники “Цели”, сопровождавшие нас в последней поездке, тоже собираются лететь. Они сами по себе, не разговаривают, стоят в разных частях зала, всего их четверо. Вот они и пошли на регистрацию. Значит, серьезное дело задумал Грибанов.

Лететь нам шесть часов чистого времени, с двумя посадками — в Екатеринбурге и Новосибирске. Всего, стало быть, часов восемь. Я сижу у окна, справа Струев, а у прохода Грибанов. Его команда разбрелась по салону. Мы взлетаем, и я сразу засыпаю.

В Иркутске поздний вечер. Мы ступаем на бетон, идем в здание аэропорта, команда Грибанова получает свои большие сумки.

Опять обыкновенный дом, вдалеке от центра. Улица Декабристов. И все. В город мы не выходим. Сидим со Струевым в какой-то комнате, смотрим телевизор. Читаем местные газеты. Я сразу же нахожу статьи про недвижимость. То же самое. Наше агентство — одно из старейших на рынке, законодательная вилка, долевое строительство, цены на сто тридцать седьмую серию. Вся страна или покупает недвижимость, или продает. Потом долго читаю исторический очерк про ужасы ГУЛАГа, причем мне совершенно никаких узников не жалко. Мне жалко себя, Струева и Грибанова. Сидел себе и ловил уклейку. Вдруг стоп-стук, “Юрвитан”. А вот и нет. Когда пошли информацией по Амбарцумову, когда посыпались трупы, а что когда? Он тут же объявил в своем АОЗТе военное положение, понаставил “жучков”, прокрутил ситуацию. Вот только нас со Струевым не ждал. Мы ему — как дорогой подарок.

А что он с нами возится? Устраивает показательные казни, произносит длинные монологи, теперь привез в Сибирь. Здесь, что ли, революционер? В каком-нибудь скромном доме на улице Ленина?

Наконец появляется Грибанов. Он сияет.

— Все в наилучшем виде. Мероприятие состоится.

— Что, едем устранять кого-нибудь?

— Пока нет. Он сам к нам приедет. Тогда и устраним…

— Нам бы в город выйти. Суточные зачем выдали?

— А именно это мы сейчас и сделаем. Пошли.

Мы долго шатаемся по улочкам, обедаем в ресторане, причем Грибанов разрешает выпить по сто граммов.

— В боевой обстановке единовременно более непозволительно, — объясняет он витиевато.

Грибанов. Одно слово. Мир повидал. Посидел в бункерах. А может, и во дворцах. Теперь вот на старости лет развлекается. То ли переворот готовит, то ли побег.

— Смотрите, какая приятная гостиница… Вид из окон какой. Фонтаны. Тут вот они и будут жить, — объявил Грибанов.

— Кто?

— Делегация. Пойдемте посмотрим, как там и что… В холле дежурному Грибанов называет себя, приходит самый главный администратор, старший администратор, директор, мы идем осматривать банкетный зал, пресс-центр.

— Вот господин Зимин, — показывает на меня Грибанов, — он выступит на, “круглом столе”, текст доклада получите позже. А вот господин Самошкин. Он должен провести семинар. “Круглый стол” в четверг, а семинар в пятницу.

— Очень приятно, — говорит администратор. — Предоплата получена. Все отлично.

— Рейс чартерный в воскресенье, то есть послезавтра. Пресс-конференция в понедельник утром. Я пришлю референта.

Мы со Струевым делаем важный вид, прощаемся.

— Илья Сергеевич или как вас там, что за “круглые столы”?

— А! Я же вам сказать забыл. Возобновление культурных связей с канадцами. Общество канадско-российской дружбы.

— А мы при чем?

— А мы участвуем. Инвестируем. Пошли по городу еще прогуляемся. Неплохой городишко. Хотите, на Байкал съездим. В бухту Песчаную. Или к докладам будете готовиться?

Мы едем в бухту Песчаную. Час туда, час обратно, — час там. Когда еще доведется.

— Ну, отдыхайте, — говорит Грибанов после. — Завтра лететь рано. В пять утра рейс.

— Что, уже возвращаемся? А семинар?

— Да нет, — говорит Грибанов. — В Якутск летим. Были когда в Якутске? А мне довелось. Городишко поганый. Если б не дело, никогда бы туда не полетел. Там вас с одним человечком познакомлю. Очень интересный человечек. И нужный.

Когда мы ночью пробуем открыть дверь нашего “красного уголка”, она оказывается запертой. Струев смотрит из-за занавесок на улицу, там под окнами автомобиль “Нива” и в нем два бойца “невидимого фронта”. Один спит, откинувшись на сиденье, второй книгу читает. Дверь в салон приоткрыта.

— Ты что-нибудь понимаешь? — спрашивает Струев.