Страница 4 из 40
— Доставай четвертинку, товарищ. Открывай скумбрию. Хлеба я прикупил. У тебя ведь нет?
— Моя совесть чиста. Я с вами не сотрудничал.
— Во-первых, чем мы были тогда, ты никогда не узнаешь. Во-вторых, мы и тогда не были однородны. А теперь и подавно. Давай-ка рецензию.
Щапов внимательно прочел.
— Слово — дело. Вот ваш гонорар, товарищ, — и сто тысяч рублей, две бумажки по полета, положил перед Хановым. Тот взял, спрятал во внутренний, потайной карман рубашки.
— Это твои проблемы. Я работу сделал, ты заплатил.
— Правильно. Но есть еще работа. За хорошие деньги.
— Щапов, что вы во мне такого нашли? Что вам надо от меня? Я на автобус опоздаю. — Он встал, открыл четвертинку, два жигулевских, воткнул нож в банку скумбрии. — Если я тогда к вам не пошел, то сейчас и подавно.
— А к кому это — к нам?
Щапов сидел, запивал водку пивом, накладывал на хлеб масляную кашицу из банки. Словом, наслаждался.
— Ты хочешь сказать, Щапов, что теперь ты как бы не из когорты Железного Феликса?
— А что ты знаешь про Феликса, парень?
— Ты поел, попил? Свинчивай. Я спать хочу. Потом роман переводить. Я вот не спал ночь и теперь хочу. Не уехал по Мурманской дороге.
— Ты теперь в деньгах некоторое время не нуждаешься. Так что успеешь выспаться. Лучше всего спится в поезде. В поезде, который идет — куда?
— Куда идет поезд? — Ханов открыл вторую четвертинку, подумал, взрезал тушенку «Великая стена».
— Я из бункера, Хан.
— Пожалуйста, без кличек.
— Какие клички! Тебе ведь так нравится?
— Так. Ты из бункера. Что дальше?
— Я из того бункера, что в рассказе. Только, естественно, доказать этого не могу.
— Так. Пусть.
— В комитете существовала другая картотека. Та, про которую не знала партия. Не знали товарищи Андропов и Крючков. Про нее товарищи Степашин и Примаков могут только видеть кошмарные сны. Так вот ты в той картотеке.
— Я не герой.
— В той картотеке люди, которые независимо от общественно-политической ситуации и строя ясно видят, кто враг.
— А кто враг?
— А кто друг?
— А кто враг?
— Не придуривайся. Я уйду, меня как бы и не было вовсе, и ты все забудешь. И рассказ забудешь, и деньги.
— Я деньги могу вернуть.
— Не надо. Это за рецензию.
— У доброхотов денег всегда маловато. Вы тут крутите меня на предмет патриотизма, а потом пустите по конвейеру, а после контракт подсунете.
— Зачем нам, то есть им, ты нужен? Ты вот сидишь в своем бункере вонючем. В дыре этой…
— Воды нет давно.
— Не воды нет, а боевого задора. Ничего еще не проиграно.
— Пошел ты… ГПУшник.
— Для нового КГБ ты вот ни на столько не нужен.
— Для старого, что ли, нужен?
— Ты нужен сейчас государству. Ты можешь помочь ему. Тому государству, что порушено и поругано.
— Так. Уже интересней. Что же мне, в переводы о монстрах социалистическую идею вкладывать? Идеологические бомбы готовить?
— Все гораздо проще. Проще и сложнее. Давай выпьем. В холодильнике пивко поспело.
Ханов прогулялся на кухню. Все бутылки были в целости. Сосед отсутствовал.
— Что я должен сделать?
— Ты поедешь в Латвию.
— Когда?
— Сегодня. Вот твой паспорт. Вот пятьсот долларов. Тут-то Ханов и почувствовал себя настоящим дерьмом.
В Ригу, а там и в Либаву. «Мы были другими, мы жили у моря».
— И что я должен взорвать?
— Ты должен найти автора этого рассказа. Тут попадание в десятку. Никакого Айгюль нет на картах. Но на других картах он называется именно так. И описание местности соответствует. И авария самолета. Точнее, не авария, а сопутствующий взрыв. Этот человек знает все. И он как-то соотносится с литературой. Ты же всех там знаешь.
— А если он пришлый? Если после меня?
— Так ты найди пришлого. За это и деньги плачены. У нас лишних денег нет. Это наш человек, и он просит связи. Он хочет на нас выйти. Нам, Ханов, люди нужны. В Латвии всех сдали. А другие не верят.
— А отчего вы решили, что он из Латвии?
— А это наши проблемы. Оперативная разработка. Мы не ошибаемся.
— И что? Я его найду… А потом что?
— А потом вернешься. Сразу вернешься и скажешь, кто он. Никаких звонков, никаких открыток. Когда вернешься, к тебе сразу подойдут. Прямо у поезда. Скажут: «Привет от Ивана». Скажешь, кто, и все. Свободен.
— Если вы так всемогущи, то чего же сами не найдете?
— Ваш мир литераторов хрупок и чуток. Чужого человека с его вопросами сразу расшифруют. Из литераторов получаются лучшие резиденты. А нам не нужны провалы. Мы еще силу не набрали. А там у них и немецкие информаторы, и американские наблюдатели. Чего там только нет. Там фильтруют все социальные группы. Скоро война, парень. Это-то ты понимаешь?
— Так. А легенда у меня какая?
— А никакой. Нарубил капусты, скажем, или занял, так как умираешь от ностальгии. Ты же всех денег поназывать не будешь? Спрячь по разным местам. Там мы тебе помочь не сможем. Я вот с тобой беседую, а это предельный риск. А деньги все с собой возьми. Мало ли что… Ствол там прикупишь…
— Смеешься?
— А почему бы и нет? Раненый, истекая кровью, скажешь нашему человеку заветные слова. — Щапов протянул Ханову паспорт. Фотография его из какого-то личного дела, виза. Билет вложен на сегодня, купе, поезд через два часа.
— Вызов мне кто делал?
— Вызов тебе делал вот этот человек. Запиши, запомни. Это все чушь. Проедешь спокойно. Устроишься там где?
— Не знаю пока.
— Ну я пошел. — Куда?
— К себе. Ну, не прощаемся. Не бери в голову.
— Соседа-то куда дели?
— Сосед твой в пятом отделении. Нетрезвый. И пробудет там несколько суток.
— А кто там у вас в пятом отделении?
— Никого. Но надо уметь направлять процесс. Закрой за мной.
Хлопнула дверка, и нет его, бывшего чекиста Щапова, человека из бункера. А может, все это чушь собачья? Но доллары — вот они. И паспорт.
Тут же звонок в дверь.
— Такси до Варшавского. Вещички собрали уже?
— Нет еще, — обреченно буркнул Ханов.
В комнате таксист быстро распорядился остатками застолья, какой-то ветошкой вытер со стола, кое-что отнес в холодильник.
— Вы не опасайтесь. Он больше у вас ничего не тронет. Его попросят этого не делать. А вернетесь — и пивка. Холодного. Вы ведь ненадолго?
— Умонепостижимо…
— Вот и непостижимо…
— Может, не ехать?
— Я у вас сейчас доллары отберу и оставлю в беспамятстве. Работать нужно. Вот таблетки. Съешьте, съешьте, кисленькие.
Ханов покорно проглотил одну и стал мгновенно и неотвратимо трезветь.
— Не злоупотребляйте. Таблетки вредные. Канцерогенные. А пить — здоровью вредить. Тушенку будете брать? Там все дорого…
Таксист — молодая бестия, худой, постреливающий глазками, прохиндей, исчадие. Только теперь мифотворец, бывший житель Советской Латвии, а ныне едущий с заданием полумифической антиправительственной организации — в это он поверил твердо — в преступное государственное образование, называемое Латвийской Республикой, только теперь литератор понял, во что ввязался. «Съезжу, вернусь, скажу, не получилось, сдам остаток денег. А несколько дней поживу, как человек». Он несколько успокоился.
— В животе печет.
— И должно печь. Таблетки спрячьте. Паспорт, деньги, билеты, личные вещи, часы.
— Часы не взял, спасибо. — Он нашел на столике наручные электронные часы, застегнул ремешок на запястье. — Присесть можно на дорожку?
— Можно, если не очень долго.
Присели. Вышли из квартиры, и Ханов захлопнул дверь.
Глава вторая
Там, где нет времени, где воды объяли души погибших кораблей, где немыслимое продолжение Млечного пути перетекает и сочится, и небо падает и не может утонуть в земных морях, оживала подводная лодка С-3. Она существовала как бы сразу во всех состояниях, от молодой, свежевыкрашенной, рвущейся в балтийские глубины До той, предсмертной, разорванной… Она видела себя от долгого начала до краткого конца, и душа ее, выпущенная из своего уровня небытия, проникала в металл. Напрягались шланги, топливопроводы, очнулись поворотные механизмы, на несбыточно короткое мгновение ожил дизель, но еще не окрепли силовые линии беды, которые только и могли вызвать к жизни погибшую 24 июня возле маяка Ужава подводную лодку. Но она уже не хотела быть молекулами, ржой и накипью, она уже помнила себя живой и грозной. Как будто ветерок прошелестел в хранилище душ ушедших посудин, облако светлого газа качнулось, и время показало свой лик на неизмеримое мгновение…