Страница 20 из 46
Земско-колчаковская власть благоразумно мало-помалу исчезла из Колывани, из Скалы, Вьюнов, и вскоре наступил некоторый период междувластья. Тут опять понаехали к баржонке подводы, груженные лесом, теперь уже круглым, и десятка два мужичков. Мужички дружно взялись за дело и мигом поставили зазимовавшему водоливу добротный сруб. И еще – баню. И – конюшню-завозню.
Главный из добротных мужичков поздравил Крестьяныча с новосельем:
– Вот и заимка готова. Живи не тужи, милый человек… А мы к тебе наезжать будем на зимнюю рыбалку.
Пришла зима.
Раз в неделю наезжали сюда рыбаки. Разные были, со всей округи, любители подледной рыбалки… Бывало, наведывались из Новониколаевска, и даже из Томска.
Не столько рыбку ловили, сколько беседы вели.
И тоже – о разном беседовали.
Приезжал человек и от Губина – привозил инструкции и предостережения: как себя вести в случае, ежели кто наедет из рыбацкого племени.
Скалинские губинцы носили Крестьянычу кружки мороженого молока, баранину, гусятину.
И старичок жил, не тужил.
Однажды с губинской запиской прибыла специальная «военная инспекция» – председатель Вьюнского Кредитного товарищества экс-подполковник Комиссаров, бывший штабс-капитан Некрасов, лечивший несуществующую рану у доктора Соколова, и завхоз больничный Гришин – родня бывшего главкома доколчаковской «Директории» Гришина-Алмазова.
Они детально ознакомились с содержимым некоторых ящиков, хранившихся в укромных местечках судна, под еланью, а увидев колючую проволоку, пришли в восторг.
Подполковник Комиссаров проявил стратегическую дальновидность:
– Это богатство, господа! В позиционной войне колючая проволока открывает большие оборонительные возможности… Представьте: кавалерийская атака, конница несется на кустарник, где скрыт противник, и вдруг вместо противника – ряды колючки! Сети, разные бруноспирали, «ежи», пакеты Фельдта, «рогатки»… Представляете?
– «Смешались в кучу кони, люди…» – продекламировал Крестьяныч, до этого скромно молчавший.
– Вот как?! – родственник бывшего главкома широко открыл глаза. – Простите, пожалуйста… С кем имею честь?… – И с удивлением взглянул на огрубевшие, шкиперские руки Крестьяныча.
Водолив улыбнулся.
– Эта проволока, господа, предназначалась для некоторых особых мероприятий бывшего правительства. К сожалению, история не обеспечила… Что же касается лично моей персоны – право, это не столь важно…
– Инкогнито? – тоже улыбнулся экс-подполковник Некрасов. – Что ж, дело ваше, во всяком случае очень рад видеть на этом весьма ответственном посту интеллигентного человека…
«Инспекция» отбыла восвояси в преотличном настроении.
А Крестьяныч стал накладывать латку на сапог…
К сожалению, ни Губчека, ни водная Орточека не расшифровали для потомства интересную фигуру Крестьяныча, от которого остался только паспорт на имя фон Граббе. Интеллигентный водолив исчез из поля зрения действовавших лиц так же внезапно, как внезапно было его появление на полдороге между Скалой и Колыванью…
Весна наконец вступила в свои права. Кончились бесконечные отзимки и утренники.
«Рыбаки» стали появляться все чаще и чаще.
Тут были не только местные людишки, которым Губин помог компенсировать за счет груза паузка сто четырнадцать ущерб, нанесенный продотрядами, но и некие горожане – новониколаевцы и томичи, увозившие с собой кулечки-пудовички…
Михаил Дементьевич иногда сам наведывался к Крестьянычу и держал себя по-хозяйски. Получилось, что баржа, со всем ее содержимым, окончательно перешла в губинскую собственность, а Крестьяныч превратился в приказчика. Такое положение перестало нравиться Крестьянычу, и он запротестовал.
– Уважаемый Михаил Дементьевич, – вежливо сказал однажды Крестьяныч, – это… не тово.
– Чего – «не тово»? – насупился Губин.
– Мы как сговаривались? Мучка-то моя…
– Твоя?! – перебил Михаил Дементьевич и уставился на Крестьяныча с невыразимым удивлением. – Твоя, говоришь, мучка-то?… Ты землю пахал? Ты боронил, сеял?… Вот не знал!.. Так… Ну чего ж тебе надо, хлебороб? Сказывай…
Крестьяныч заявил, что он не против расходования муки со «своего» паузка, но требует компенсации английскими стерлингами.
– Какие у меня гарантии, Михаил Дементьич, что в случае провала всей вашей… затеи я не останусь на бобах?
Губин еще больше насупился, отвернулся от Крестьяныча и долго молчал… Наконец поднялся с табуретки.
– Добро… Подсчитать, сколь муки по моим спискам да цедулкам расходовано…
– Уплатите, Михаил Дементьевич?
– Обязательно уплачу. Фунтами хотишь?… Чо ж… пущай будет фунтами. Добро, добро…
Губин в тот же день отправился домой, в Колывань, а спустя трое суток в Крестьянычевом зимовье появилась ковровая кошевка с двумя подвыпившими рыбаками: приехали на рыбалку прасол-конеторговец Васька Жданов и с ним за кучера Афонька Селянин – малый не промах, веселый и разбитной удалец-кудряш полуцыганской внешности. По основной профессии – конокрад, попутно – губинский «рыболов».
Приезжие малость пображничали, и Крестьянычу поднесли, а потом отправились на дальнюю рыбалку, прихватив с собой хозяина зимовья, дабы показал безопасный путь к омутам да осетровым ямам – дело весеннее: кругом проталины и полыньи.
В этот день и исчез загадочно милый человек Крестьяныч, интеллигентный водолив с паузка номер сто четырнадцать.
В зимовье начал жительствовать новый доверенный – Афонька Селянин.
Васька Жданов доложил Губину в Колывани:
– Управились…
Михаил Дементьевич ухмыльнулся.
– Ладно… Фунтами уплатили-то, али как?
Тут и Жданов ухмыльнулся:
– Как есть – фунтами, Михаил Дементьич! Только – русскими.
Жданов вытащил из кармана трехфунтовую гирьку на сыромятном ремешке, подбросил кистенек на ладошке.
Губин вышел из гостиной, принес в «кабинет» две золотые десятки. Подал Жданову.
Тот, не принимая денег, сказал скромненько:
– По условию бы, Михаил Дементьич… Уговор на берегу, а не в лодке. Свату да крестному – первый поднос. Лиха беда – начало. Еще сгожусь!
– Ну, ты говорун!.. Ладно, не скули.
Губин добавил к двум еще два золотых кругляка.
– А Афоньке? По условию, опять же…
Губин насупился.
– Грабишь, Васька!.. – Но достал пятый золотой. – Отдай и тому жигану. Хватит с него: все одно муку с баржи воровать станет… Грабители!.. Подумаешь, старикашку плешивого приголубить!.. Концы-то где?
– Это уж, как положено, по сказке: концы – в воде, а башка… в земле. Гожо?
– Ох и сволота ты, Васька! – одобрил хозяин. – Хвалю, хвалю! Ищи-свищи, узнай безголового!.. Молодцы!..
– Походец бы, Михаил Дементьич… Надбавки, хочу сказать… За особое усердие.
Губин налил Жданову полстакана самогона, а когда тот осушил посудину, сложил толстые, похожие на сосиски, пальцы в кукиш.
– На-кось, закуси троеперстием, Васенька!..
Все ближе подходили праздники. И Первомай, и пасха – что кому любо.
Однажды в бурную ночь, когда река Чаус и Обь-кормилица уже совсем засинеледили и ездить зимними речными трассами стало почти невозможно, в пригоне хитрой избушки возле вымороженной баржи собралось больше десятка подвод.
Кто в кошевке, кто на телеге – съехались, несмотря на непогодь и распутицу.
В жарко натопленной горнице сидели вокруг стола «рыбаки». Были здесь елейный старец Базыльников, мрачный пьяница кулак Потапов из соседнего села Вьюны, прапорщик Сенцов, организатор прошлогодней дружины святого креста, мельничиха Настасья Мальцева, открыто поносившая советскую власть, заказывавшая панихиды за упокой души раба божия Александра Васильевича Колчака и иже с ним убиенных Иркутской Губчека, – миллионщица, ходившая козырем: все, кому на помол, – к Настёнке челом бить.
И еще много «рыбаков» из дальних селений.
Среди собравшихся особо выделялись тощий и длинный – «коломенская верста» – учитель Груздев, в прошлом расстриженный вольнодумец-псаломщик, и румяный, пухленький, моложавый – яблочко наливное – лавочник Горбылин из Старо-Дубровина.