Дочь профессора

Дэнни поглядел по сторонам и свернул налево за угол, сигналя, как сирена санитарного автомобиля. Все это тоже, казалось, прошло мимо Генри.

— Бедный папочка! — сказала Луиза и обхватила его рукой за плечи, чтобы он не сползал с сиденья. Но у нее не хватало сил удерживать его, и вскоре его колени стали медленно сгибаться, приближаясь к груди. За все это время он не издал ни звука, и самоуглубленное выражение не покидало его лица.

Когда они подъехали к клинике, Дэпни бросился позвать кого-нибудь на помощь, и тут же появились санитары и подбежали к автомобилю. Луиза, выйдя из автомобиля, смотрела, как ее отца кладут на носилки и носилки исчезают за вращающейся дверью клиники. Дэнни подошел к ней, но в этот момент какой-то мужчина выступил вперед и попросил его отвести машину на стоянку.

Дэнни сел в машину, а Луиза прошла в клинику, где регистраторша записала имя и адрес — сначала ее отца, а потом и ее самой. Луиза машинально ответила на все вопросы, после чего спросила:

— Ему не очень плохо?

— Не знаю, — сказала регистраторша. — А что случилось?

— В него стреляли.

Регистраторша ничего не сказала и, помолчав, спросила только:

— Вам известна дата его рождения?

— Восемнадцатое марта тысяча девятьсот двадцатого года, — отвечала Луиза, не сводя глаз с человека в белом халате, который направлялся прямо к ней.

— Ему не очень плохо? — спросила она, когда человек подошел ближе.

— Вы его родственница? — спросил тот.

— Я его дочь.

Человек, казалось, смутился. Он поглядел на регистраторшу, потом снова на Луизу.

— К нашему прискорбию, его уже нет в живых, — сказал он. — Ваш отец только что скончался. — Он бросил взгляд на незаполненную до конца карточку на столе у регистраторши. — Вы мисс Ратлидж? — спросил он Луизу.

— Да, — сказала Луиза.

— Я очень сочувствую вам, — сказал доктор. — Мы ничего не могли сделать. Пуля, видимо, задела артерию или попала прямо в сердце.

Луиза молча наклонила голову.

— В полицию уже сообщили? — спросил доктор.

— Вероятно, — сказала Луиза. Потом она попросила разрешения поглядеть на отца.

— Да, конечно, — сказал доктор.

Он повел ее куда-то, отворяя одну за другой бесчисленные двери, и привел в ярко освещенную комнату с белыми стенами. Там, покрытое до груди белой простыней, лежало тело ее отца. Она подошла ближе и поглядела на его лицо. Оно было спокойно, глаза закрыты.

Луиза робко протянула руку и приложила к его щеке; потом рука упала.

— Бедный папа, — сказала Луиза.

33

Лилиан лежала на постели Лафлина, и слезы текли по ee щекам. Лафлин в трусах наливал себе виски со льдом.

— Ну, полно, Лил, — сказал он. — Нельзя же требовать, чтобы всегда было на все сто.

Услышав это, она перестала плакать и села на постели.

— Совсем не в этом дело, — сказала она.

— А в чем же, в таком случае?

— Не имеет значения.

— Тогда развеселись, черт побери. Мне было дьявольски трудно выкроить сегодня свободное время, так что давай хоть получим от этого вечера удовольствие.

— Я должна сейчас же вернуться домой, — поспешно сказала Лилиан, избегая взгляда Лафлина.

— Ну, брось, — сказал он. — Ты не можешь быть так вульгарно примитивна. На пять минут в постель и обратно в семейное лоно.

Она поглядела на него с открытой неприязнью, но одного этого взгляда было достаточно, чтобы напомнить ей: Билл Лафлин — это все-таки, несмотря ни на что, Билл Лафлин — ни возраст, ни политические провалы не могли слишком сильно изменить его. Однако взгляд ее не потеплел, только теперь в нем уже не было неприязни, а лишь сожаление и укор, обращенный к самой себе.

Она встала.

— Да, если тебе угодно ставить точки над «i»: на пять минут в постель и обратно в семейное лоно, — сказала она.

— Но почему вдруг? — спросил он. — Я заказал столик.

— Прости меня, — пробормотала Лилиан. — Мне следовало сказать тебе раньше.

— Ничего не понимаю, — проговорил Билл Лафлин, покачав головой.

— Я не думала… — сказала Лилиан и поглядела на постель. — Ну, словом, я пришла, чтобы попрощаться с тобой. — Она встала с постели и начала одеваться.

— А я все равно ничего не понимаю, — сказал Билл Лафлин, стоя с носками в руках.

— Я не хочу больше встречаться с тобой, — сказала Лилиан.

— Что ты говоришь! Ты сама этого не думаешь.

— Я никогда не говорю того, чего не думаю, — сказала Лилиан. Голос ее звучал резко, и она еще торопливее продолжала одеваться.

— Тогда почему же ты? Только что… — Он тоже поглядел на постель.

— Сама не знаю. Так просто. Но это в последний раз.

Билл вздохнул, пожал плечами и, сев на стул, начал натягивать носки.

— Мне будет не хватать тебя, — сказал он.

— Но мы же увидимся завтра за обедом, — ядовито напомнила она ему.

— Да, конечно.

Они продолжали одеваться молча. Одевшись и причесав волосы, Лилиан шагнула к двери.

— Обожди, — сказал Билл. — Я спущусь вместе с тобой.

— Нет, — сказала Лилиан. — Нет. Я пойду одна.

Он остался стоять посреди номера, а она ушла, не поцеловав его, не протянув руки, даже не сказав: «Прощай!» Она притворила за собой дверь и поспешно зашагала прочь, словно боясь, что дверь отворится снова. И только в лифте, за автоматически задвинувшимися дверями, она, казалось, почувствовала себя в безопасности, вобрала в легкие как можно больше воздуха и выдохнула его лишь после того, как кабина остановилась на первом этаже.

В вестибюле была какая-то суматоха. Лилиан быстро прошла к выходу и немного постояла перед отелем, ожидая, пока подъедет вызванное для нее такси.

— Сейчас здесь застрелили кого-то, — сказал шофер такси, когда машина тронулась. — Прямо позади отеля.

— Кого застрелили? — спросила Лилиан. — Что произошло?

Шофер пожал плечами.

— Кто его знает. Парень, который стрелял, потом застрелился сам, так что поди разбери.

— Скоро здесь станет невозможно жить — совсем как в Нью-Йорке, — сказала Лилиан.

— Мадам, — сказал шофер, — в этой стране нигде невозможно жить.

Он продолжал что-то говорить, но Лилиан больше не вступала в разговор. Она смотрела в окно на Кембридж на том берегу Чарлз-ривер и, когда такси остановилось перед особняком на Брэттл-стрит, почти бегом устремилась по дорожке к дому. Но там не оказалось никого, кроме Лауры.

— А разве Гарри не у себя? — спросила она, глядя, как дочь уплетает трехслойный сандвич.

Лаура пожала плечами.

— Не знаю, я только что пришла.

Лилиан прошла из кухни в гостиную и налила себе немного виски, сильно разбавив тоником. Потом разожгла огонь в камине, поправила подушки на кушетке и села. Она не взяла книгу и не поставила пластинку — она просто ждала.

Минут через сорок домой вернулась Луиза. С помертвевшим от муки лицом она прошла прямо в гостиную и поглядела на мать.

— Мама, — сказала она, — папа умер. — Внезапно она разрыдалась, бросилась к матери и упала ей на грудь.

Лилиан с безмолвным вопросом повернулась к Дэнни, который следом за Луизой вошел в гостиную.

— Его застрелили, — сказал Дэнни. — Элан… священник застрелил его…

— За что? — спросила Лилиан.

— Не знаю, — сказал Дэнни. — Он умалишенный.

Лилиан опустила глаза и поглядела на дочь. Но взгляд ее ни о чем не спрашивал, и она не задала больше ни одного вопроса. Она молча держала Луизу в объятиях, а когда ее рыдания стали утихать, поднялась и пошла к Лауре.

— Пойдем со мной, — сказала она младшей дочери, которая сидела на кухне перед телевизором. — С папой случилось несчастье.

Вместе с Лаурой она вернулась в гостиную.

— Где он? — спросила она у Дэнни.

— В Массачусетской клинике.

— Я еду туда.

— Может быть, мне поехать с вами? — спросил Дэнни.

— Нет, — сказала Лилиан. — Вы оставайтесь с Луизой. Со мной поедет Лаура.

Когда Лилиан вернулась вечером домой, она увидела в гостиной, кроме Луизы и Дэнни, еще и Джулиуса. Ни дочери, ни мать не плакали. Глаза Луизы покраснели и распухли от слез, но теперь были уже сухи, а Лилиан и Лаура не пролили ни одной слезы — для них время плакать еще не пришло.