Украсть у президента

Девушка надменно усмехнулась.

Корнышев достал из кармана ключ, повертел его в руках так-сяк. Катя демонстративно смотрела мимо Корнышева, но, в конце концов, ее взгляд все-таки зацепился за блестящую вещицу в его руках, и она неприятно удивилась, это было видно. Всего на одно мгновение Корнышев заставил ее дрогнуть, но Катя тут же снова взяла себя в руки.

– Вам надо понять, что я вам не враг, – сказал он. – Я из всей вашей семьи выбрал именно вас, потому что только с вами у меня может быть общение, обоюдно полезное и продуктивное.

Катя закусила с обидой губу. Ее и без этих его слов терзало чувство вины, она теперь ночей не спала, кляня себя за доверчивость и глупость, что в итоге так страшно ударило по ее близким, и о ее фактически предательстве Корнышев сейчас и сказал, как показалось Кате.

– Будьте вы прокляты! – пробормотала она, едва сдерживая готовые хлынуть слезы.

– Вы чувствуете себя обманутой и думаете, что вы слишком доверчивы и недальновидны, – проявил чудеса прозорливости Корнышев. – Но не в этом ваша проблема. Вы девушка умная и когда-нибудь обязательно научитесь все происходящее анализировать объективно и с холодным сердцем. Я вам сейчас кое-что покажу, Катя, – сказал он, по-прежнему вертя в руках знакомый Кате ключик. – А после этого мы продолжим беседу. Посмотрите за окно, пожалуйста.

Катя машинально готова была повернуть голову, но тут вспомнила, что нельзя ей подчиняться этому негодяю, и удержалась в последний момент, и тогда Корнышев сказал:

– Вам непременно надо взглянуть на этого человека, Катя, потому что он сейчас скроется из виду и для вас исчезнет навсегда. А я вам потом скажу, кто это был, на кого вы не взглянули, и вы всю оставшуюся жизнь будете терзаться. А он тоже жил на Нижней Масловке, между прочим.

Катя не выдержала и обернулась. Под деревьями, метрах в двадцати, шел в сопровождении какого-то человека Александр Никифорович Ведьмакин, и разговаривал со своим спутником увлеченно-уважительно. Несмотря на случившиеся с Ведьмакиным перемены, его легко можно было признать, чему способствовало и расстояние, разделявшее его и Катю, – на таком расстоянии его потрепанный временем образ несколько ретушировался, словно проступал из прошлого, такой знакомый и родной.

Катя, никогда прежде не становившаяся свидетелем воскрешения кого-нибудь из мертвых, испытала такое изумление, что не поверила собственным глазам и обездвижела, близкая к обмороку. Ведьмакин со своим спутником прошел мимо и исчез за деревьями, скрылся из виду, как и предсказывал Корнышев. Катя запоздало бросилась к стеклянной стене, и снова получилось, как с дверью пять минут назад, – она ударилась в преграду птицей.

Предусмотрительный Корнышев уже был рядом, придерживал Катю под локоток, препровождая ее к ближайшему креслу. Усадил, сам присел перед нею на корточки, заглянул в глаза.

– А теперь представьте, что вы по-прежнему считали бы меня врагом, – предположил Корнышев. – И не посмотрели бы за окно. Много интересного пропустили бы, согласитесь.

Необходимо было срочно понять, что происходит, чтобы не сойти с ума.

– Я снова выбрал вас, – сказал ей Корнышев. – Вы будете первой.

– В чем – первой? – с трудом разлепила непослушные губы Катя.

Корнышев скосил глаза в направлении стеклянной стены, за которой промелькнул призраком Ведьмакин.

– Он должен к вам вернуться, – сказал Корнышев. – Но надо подготовить всех. И его – тоже.

– Я не верю вам, – пробормотала Катя.

Сейчас неверие казалось ей спасительным. Но Корнышев не позволил ей скрыться за недоверием и для встряски хлестнул обидными словами:

– Вам было удобно сидеть на Кипре и скорбеть потихоньку о погибшем в далекой России отце? Только ведь он не погиб, Катя. Он жив. Но он болен. Его надо к жизни возвращать, а не скорбеть. Он жив, поймите.

Сначала Горецкий взял такси и поехал в центр. Там в одном из переулков он попросил таксиста свернуть в арку старинного жилого дома и остановить машину. Спешно расплатился, вышел из машины и прошел во двор-колодец, успев прежде, чем повернул за угол, бросить взгляд за спину. Такси сдавало назад, занимая почти всю ширину арки, и если бы какая-то машина преследовала Горецкого, то пришлось бы ей ждать, пока такси выкатится в переулок. И прохожих тоже не было видно.

Горецкий пробежал через двор, вошел в подъезд жилого дома и вышел с противоположной стороны, где, по-видимому, был черный ход. Еще один двор, снова арка, и Горецкий оказался в другом переулке. Под арку, через двор-колодец, следующий переулок. Здесь он остановил проезжавшую по переулку машину, тотчас же согласился на затребованную жадюгой-водителем несусветную плату и отправился на Китай-город. Еще в дороге расплатился, в Солянском проезде выскочил из машины, даже не дождавшись ее полной остановки, нырнул в метро, спустился на платформу и тут встал равнодушно-скучающим горожанином, ожидающим поезда. Прибыл состав. Горецкий вошел в открывшиеся двери и даже раскрыл припасенную заранее газетку, будто ехать ему предстояло далеко и долго, но в последний момент выскочил из вагона, разжав руками смыкающиеся челюсти дверей. Они громко чавкнули у него за спиной. Горецкий бросил взгляд вдоль состава. Никто, кроме него, из вагонов больше не вышел. Железная змея электропоезда лязгнула и уползла в черный провал туннеля. Горецкий перешел на противоположную сторону платформы и уехал по другой ветке метро.

На окраине Москвы он взял такси и отправился дальше. Вышел из машины, прошел через сквер, там снова взял такси. До нужного ему дома он не доехал, вышел раньше и еще минут десять шел пешком, петляя, как заяц.

Прошел мимо дома, в котором теперь жил Глеб, бросил взгляд на окна третьего этажа. Кухонная форточка была открыта. Так и договаривались. Глеб сделал небольшой крюк по дворам окрестных домов, еще раз убедился, что слежки нет, вернулся к знакомому дому и поднялся на третий этаж.

Дверь ему открыл Глеб. Горецкий быстро переступил порог, захлопнул за собой дверь, и только после этого сказал придушенным голосом:

– Привет!

Глеб молча кивнул в ответ.

– Как дела? – спросил Горецкий.

Глеб пожал плечами. Горецкий негромко рассмеялся.

– Не дрейфить! – скомандовал он. – Все идет по плану! Где сестренка?

– Спит.

– Это хорошо. Пойдем на кухню покалякаем.

Прошли на кухню. Глеб смотрел мрачно.

– Подполье, брат, – понимающе сказал Горецкий. – Тут выдержка нужна.

Окинул взглядом кухню.

– Как устроились?

– Привыкаем, – сказал Глеб.

– Главное, что квартира незасвеченная. Хозяев нет и будут не скоро. Я когда-то баб сюда водил, – засмеялся Горецкий. – Предупреждаю, кстати: диван тут жутко скрипучий, падла.

– Я ножки повыдергивал, – буркнул Глеб, – чтобы не навернуться.

– Привыкаешь, значит, – одобрительно сказал Горецкий. – А как Женька?

– Нормально. Она уже давно шпионской жизнью живет. Эсэмэски, записки тайные, ячейки банковские. Это для нее просто очередное приключение.

– Новые сообщения приходили?

– Нет.

– Ну и ладно, – не расстроился Горецкий. – Значит, так. Ты свою мобилку не включай. Засекут в два счета. Мне тоже не звони. Все общение – только при личном контакте. Дальше. Квартиру твою бомбанули.

– Кто?

– ФСБ.

Глеб заметно побледнел.

– А ты как думал – я шутки шучу? – внушительно сказал ему Горецкий. – Уж если я сказал, что залегаем на дно – значит, залегаем. Ладно, не дрейфь! Как видишь, мы их опережаем. Потому что у нас преимущество, Глеб. Я знаю изнутри, что происходит. А они, как слепые котята, тычутся наугад. Документы уже делают. Недели две – и уезжаем.

– Из Шереметьева улетаем? – спросил Глеб.

– Ну что ты! – отмахнулся Горецкий. – Там компьютеры и ультрафиолет, там же паспорта чуть не обнюхивают. Мы поездом на Украину, будто в Ялту. А там меняем маршрут и чешем электричками в Молдавию. Никакого риска. Из Кишинева на Кипр два рейса в неделю. Там мы первый раз свои загранпаспорта по-серьезному засветим. Но там уже безопасно. Ты с Женькой работаешь? – озаботился Горецкий.